Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена (список книг TXT) 📗
По счастью, благообразный постник в рясе и каком-то девчачьем пальтишке с пояском самим своим обликом заставил шофера приугомониться. Ненадолго, правда. Когда Альбина и отец Афанасий дружно начали клевать носами, шофер принялся ворчать страшные истории о том, что, когда пассажиры спят, это усыпляет и водителя, и тогда недолго до беды!
Альбина раскрыла глаза как могла широко, уставилась вперед, ловя себя на том, что ее рука машинально опускается к замку ремня безопасности и пытается отщелкнуть его.
Дорога взбиралась на холм, по обе стороны которого спускались довольно крутые склоны, и скользнула вниз.
Альбина затаила дыхание, покрепче упершись ногами и молясь, чтобы спуск кончился быстрее и никто не успел увидеть ее страха.
Зачем она поехала? Но больше просто некому. Во всем Нижегородском отделении Всероссийского Общества попечителей о тюрьмах работает народу всего ничего: сама Альбина да пенсионерка-бухгалтерша. Шеф еще за десять дней позвонил из Москвы и сказал, что отделение «застоялось»: нужна акция. Вот и пришлось… В конце концов, зря она выбивала эти деньги, что ли, сначала сидя на телефоне, а потом, убедившись, что от телефонных услуг у людей уже уши вянут, бродя по офисам с протянутой рукой и бесконечным повторением присказки: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» Как ни странно, это действовало. В памяти нижегородцев еще жив был пример одного всенародно избранного мэра, который чего-то там не поделил с развязным кучерявым любимчиком Первой Дочери и по этому поводу сменил клуб «Рокко» на ИТУ общего режима. Да и высказывание «генерала» Димы на тему: кто не был, тот будет, а кто был — не забудет, — заставило многих новых русских покрыться мурашками… Так что нижегородское отделение Общества попечителей о тюрьмах не могло пожаловаться на скупость пожертвователей, покупающих себе индульгенции у судьбы. Альбина все чаще думала, что Всеволод Васильевич не хотел ее обидеть, а даже делал своеобразный комплимент, когда говорил:
— Есть в тебе что-то такое, что заставляет человека наизнанку выворачиваться, лишь бы тебе помочь. Только ты очень своеобразно за это благодаришь…
Он не упрекал Альбину за гибель Валерии. Глупо было упрекать! Он желал Альбине добра, советуя ей после похорон:
— Лучше тебе уехать из Москвы и больше не возвращаться. Этот город тебя отторгает — ну что, такое случается. Ты приносишь несчастье близким. Посчитай, сколько их уже вокруг тебя полегло… У меня такое ощущение, будто судьба все это время метила в тебя, но ты увертывалась, и она попадала в кого-то другого. Уезжай отсюда, пока и тебя наконец не стукнуло и кого-нибудь еще не зацепило…
Альбина последовала его совету — посчитала. Тетя Галя, Денис-Наиль, Катюшка, Валерия, Смольников. Главное, конечно, Валерия…
Всеволод Васильевич, несмотря ни на что, был очень добр: он-то и нашел через каких-то знакомых Альбине работу в Обществе попечителей, открывающем в Нижнем Новгороде свое отделение. Видно, очень хотел избавить от нее Москву! Но, может быть, ей только казалось, будто в голосе его не было ненависти, а одна лишь усталость? Может быть, он все-таки не мог простить, что если судьба так поделила — на живую и мертвую, — почему именно Альбину она выбрала — живую?..
Как будто, если бы спросили ее, она не сказала бы, что Валерия больше достойна жизни! Она умела пользоваться жизнью и получать это этого удовольствие, в то время как я… И едва подумаешь, что какой-то замок ремня безопасности является признаком благосклонности судьбы, так становится тошно от этой мелочности!
Она без конца выспрашивала Всеволода Васильевича: выяснили, что произошло вдруг со Смольниковым, или нет? Не могло ведь быть так, что человек, перенесший страшную трагедию и уже начавший выползать из душевного кризиса, ни с того ни с сего обрушивается на первых же обидевших его женщин, и не просто нападает, но и убивает одну из них, покончив потом и с собой. Или он застрелился от страха, увидев, что натворил? Но зачем, откуда у него эта переделка из газовой «беретты» — оружие скорее разбойничье, чем предназначенное для защиты?
Как поняла Альбина, на эти вопросы следствие ответа не нашло.
Всеволод Васильевич был единственным, кому она рассказала о причинах, приведших их с Валерией к Смольникову, и, главное, об антураже, которым этот визит был обставлен. Лицо его в эти минуты… Нескоро, знала Альбина, забудет она выражение мучительного бессилия, исказившего его черты:
— Опять — я сама? — пробормотал едва слышно. — Люди для нее были игрушки! Вот и доигралась!
Похоже, он считал, что Валерия во всем виновата сама. Однако Альбина знала: если возможно защитить хотя бы имя бывшей возлюбленной, если не ее жизнь, от грязных пересудов на тему побочных заработков частного детектива в ночное время, Всеволод Васильевич сделает это.
Он сам вел дело. Сам допрашивал Альбину. Ему она, конечно, упомянула о странном мужичке, который вдруг возник в квартире Кирилла Петровича. Оказалось, это какой-то приживал на даче его зятя, не то истопник, не то садовник, не то сторож, время от времени, по просьбе этого самого зятя, наезжавший к Смольникову, чтобы навести порядок в его запущенном жилище. Ничего толкового о поведении убийцы он сказать не мог. По его словам выходило, что Смольников внезапно выбежал из дому — и не вернулся. Человек этот закончил уборку, подождал, а потом уехал, и весть о случившемся его как громом поразила. Откуда ему было знать, что надо следить за Кириллом Петровичем? Его дело маленькое!
Вот и все расследование. Конечно, Альбина избавила Москву от своего присутствия как можно скорее. Хлопоты все того же Всеволода Васильевича помогли ликвидировать знаменитую подписку о невыезде и получить разрешение на похороны тети Гали. Как не похожа была эта уныло-торопливая церемония на душераздирающие проводы Валерии! Или у Альбины просто не осталось сил даже на сострадание — не говоря уже о страдании?..
Алина Яковлевна на похороны сестры не приехала — сказалась больной. Однако когда Альбина через три дня объявилась в родном доме (надо же ей было хоть где-то жить!), она обнаружила, что причина болезни — грандиозный ремонт. Оказывается, собираясь вскорости переезжать в Москву (до вступления в законные права наследства оставалось всего пять месяцев!), Алина Яковлевна готовила нижегородскую квартиру к продаже.
К великому изумлению Альбины, мать ей вроде бы даже обрадовалась. Правда, ненадолго: пока не поняла, что дочка абсолютно не готова с утра до ночи циклевать бритвочкой, а потом «лачить» паркет, штукатурить и белить осыпающиеся потолки, клеить обои, красить окна… ну, словом, даром заниматься всем тем, за что иначе пришлось бы выложить немалые деньги. Единственное, что несколько утихомирило взрыв ярости Алины Яковлевны, было известие, что Альбина уже завтра должна выходить на работу, однако при этом отнюдь не отказывается разбирать вечерами старье.
Выглядело это следующим образом: Альбина рылась в вещах, которых скопилось за долгие годы невыносимое множество, сортируя какие-то конверты, открытки, красивые оберточные бумажки, флаконы, коробочки и прочее — что на выброс, что в новую жизнь (Альбина Яковлевна сама была величайшая Коробочка, вернее, Плюшкин!), а матушка надзирала за ее деятельностью, то и дело принимаясь причитать, мол, Альбина ничего не ценит, ей ничего не жалко, и вообще — нельзя же ничего не хранить на память!
Вот это самое свойство Алины Яковлевны — страсть хранить на память — и нанесло вчера Альбине одну из самых страшных ран в ее жизни. И сейчас она смотрела в грязноватое стекло «Газели», перед которым расстилались еще совсем по-зимнему покрытые снегом поля с едва наметившимися проталинами, на серое, неприветливое, очень не весеннее небо, а видела две пожелтевшие, ломкие от времени газетные вырезки. Ни названия газет, ни даты не сохранилось. Однако, судя по стилистике, статьи относились к концу сороковых — началу пятидесятых годов.
Статей оказалось две, причем с фотографией. Там были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках и марлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоже накрытым белым. Лиц персонажей разглядеть было невозможно, однако заметка под снимком уверяла, что операцию проводят молодые, талантливые хирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. Е. Кавалеров, которым по плечу любые дела, от удаления аппендицита до, скажем, трепанации черепа, и если бы все молодые врачи в нашей советской стране были таковы, проклятые империалисты давно передохли бы от зависти.
