С тенью на мосту (СИ) - Рос Наталия (прочитать книгу .txt) 📗
Когда мы дошли до большого деревянного моста, перекинувшегося на другой берег, где заканчивался город, Аля остановилась и, обернувшись к нам, сказала:
— Дальше я иду сама.
Мария еще сильнее задрожала и в отчаянном порыве обняла ее.
— Девочка моя, я знаю, что ты меня слышишь. Я не прощаюсь с тобой, я найду тебя. Обещаю, ты вернешься, моя милая, ты вернешься, — шептала она, будто заклиная. — Знай, твоя Мария всегда с тобой, я еще буду крестной матерью твоих детей. А сейчас, только не погибай…
— Она не слышит тебя, — вязким голосом, будто из сырого подземелья, ответила Аля, отстраняя ее и, развернувшись, двинулась вперед через мост. Ее одинокая, сутулая фигура исчезала в сером зыбком тумане, а я и Мария, обнявшись, еще долго стояли, словно чего-то ждали, будто верили, что это был просто страшный сон, что туман вскоре рассеется вместе с последней утренней звездой, и мы проснемся.
14.
Оставшееся время дня мы провели в забытье: лежали, не раздеваясь, под одеялом, пытались согреться, спали, просыпались, пили горячий чай и просто смотрели в пустоту. Несколько раз звонил телефон, но мы не поднимали трубку, нас не раздражал его звук, мы просто слушали его как обычную мелодию, такую привычную и естественную, как и стук собственного сердца. Вокруг нас была пустота, мы были потеряны и отрешены от этого мира. Мы не знали что делать, как жить, как существовать и что предпринимать, поэтому мы просто молчали, словно произнеся хоть слово, мы превратились бы в камень.
Утром я проснулся с бешено колотящимся сердцем.
— Мария, я знаю, что нужно делать! — вскрикнул я.
— Что? — бледная, с взлохмаченными волосами, она подняла голову с подушки. С воротника платья, в котором она заснула, оторвалась маленькая жемчужная бусина.
Я подскочил с кровати и нервно заходил по комнате, руками хватаясь за волосы.
— Боюсь, если я скажу, ты не поймешь. Это трудно понять. Очень трудно. Но, прости, тебе придется это понять, потому что это наш выход.
— Что же это? Говори! — нетерпеливо воскликнула она, горящими глазами наблюдая, как я лихорадочно ходил от угла комнаты к двери.
— Мне нужно умереть, — выдохнул я, и в комнате повисла жалящая, как смертельная оса, тишина.
— Ты шутишь? — ее лицо недоуменно исказилось. — Это что, глупый и жестокий розыгрыш?
— Нет, я не шучу. Прости, я хотел бы, чтобы это было шуткой, хоть и жестокой, глупой, но это не так. Я сейчас постараюсь тебе все пояснить. Только выслушай, пожалуйста, не перебивай… Я говорил тебе раньше, что мне часто снится брат. Когда мне было тринадцать, я заболел, заснул и будто умер… И там, во сне, я встретил моего брата. Он рассказал мне, что ушел к тебе. Он, правда, не называл твое имя, но я понял, что это была ты. И там он мне сказал, что я могу с ним разговаривать, когда умру, что он придет снова ко мне, когда узнает что-то о старике, что позволит вызволить его из ловушки… Понимаешь, я все время думал, что это был сон, но нет, я на самом деле тогда умер. Моя душа отделилась от тела, и я смог увидеть брата, ведь в теле, которое захватил старик, еще теплится душа прежнего человека… Я не знаю, как это объяснить, но это правда.
— И как ты понял, что это был не сон? — спросила она с еще более искаженным лицом, в котором читался страх, что я сошел с ума.
— Сегодня мне опять снился брат. Он был подо льдом, смотрел на меня и потом он открыл рот и отчетливо сказал: «Иларий, ты должен умереть». И я проснулся.
— И это все? — глаза Марии яростно заблестели. — И ты, поэтому решил, что тебе нужно умереть, потому что тебе во сне об этом сказал брат?! Иларий, я не знаю, как это назвать, но это… это просто абсурд, это чушь, это сумасшествие! Ты спятил!
— Мария, я тогда в тринадцать лет тоже умер, но потом вернулся. Брат говорил, что у меня есть эта способность.
— А если нет? Что тогда? Ты просто умрешь, а как мне жить потом? Мне тоже сразу умереть?!
— Нет, я вернусь. Я не оставлю тебя одну.
— Вранье! — закричала она с безумным отчаянием и швырнула в меня подушку, а потом швырнула еще одну. — Все это вранье! Ты не вернешься!
— Нет, это я не лгу, это наш единственный шанс спасти Алю. Брат должен сообщить мне что-то важное, и я вернусь, — с трудом мне удалось обнять ее, так как она яростно сопротивлялась и била меня кулаками. — Милая моя Мария, я вернусь. Я должен рискнуть.
— К черту! К черту все эти обещания! — закричала она и, с силой оттолкнув меня, вскочила с кровати. — К черту эту проклятую жизнь! К черту всю любовь! Зачем она нужна? Чтобы причинять такие страдания? Вся моя чертова жизнь состоит из одних страданий! Лучше бы меня убил отец в детстве, чем чувствовать всю эту боль в душе! У меня нет сил… Я хотела жить нормально, хотела иметь семью, но я не могу, потому что я проклята! Ты, — она вдруг резко остановилась и исступленно прошипела, — ты не оставишь меня одну в этом чертовом мире. Я запрещаю тебе! Слышишь, запрещаю! Как мне жить, если все мои любимые люди покинут меня? Моей любимой девочки больше нет, и теперь ты хочешь меня лишить еще одного любимого человека? Неужели ты со мной так поступишь?! — она выбежала из комнаты, а потом я услышал, как хлопнула входная дверь.
Она вернулась вечером. Ее лицо уже было тихим и спокойным. Из бумажного пакета, принесенного с собой, она достала свежие булочки с кремом и поставила чайник на плиту.
— Как бы плоха жизнь ни была, есть нужно, — сказала она.
За ужином я снова начал говорить о том, что хочу сделать.
— Как ты собираешься умереть? Пустишь себе пулю в лоб? Думаешь, ты бессмертный? — горько шутила она.
— Нет, я не бессмертный. Стрелять я в себя не буду. Я придумал, как нужно поступить: я замерзну.
Три дня мне понадобилось на то, чтобы Мария прислушалась к моим доводам. Все это время она кричала, спорила, навзрыд плакала, истерично смеялась и пребывала в диком отрешении, будто спала и не спала одновременно. Наконец, я победил.
Как только прояснилось небо, и утреннее зимнее солнце поднялось достаточно высоко, чтобы понять, что день, несмотря на крепкий мороз, обещал быть солнечным, мы вышли из дома. Ветра не было, над головой сияло голубое небо без единого облачка. По дороге мы шли, крепко держась за руки, и говорили на самые обыденные темы, которые никак не касались нашего будущего. Мы запретили себе думать о нем, как приговоренные к казни люди. Мы шли вдоль реки, иногда останавливались, смотрели на замерзший лед, покрытый легким слоем снега, который местами то сбивался в сугробы, то открывал голую, сверкающую на солнце поверхность льда. Мы медленно брели, слушали неугомонное чириканье вертлявых птиц, глядели на легкие следы, оставленные бродячими псами и разглядывали сухие кустарники с алыми, будто кровь, гроздьями калины. Мы даже улыбались и по-детски наивно показывали друг другу на что-то занимательное, ранее не представляющее для нас никакого интереса. Никто из нас не мог никак решиться и сказать: «Вон то место на реке замечательное для того, чтобы умереть. Там красиво уложен снег, будто его причесывали и есть место, чтобы покататься на коньках, жаль только, что у нас их сейчас нет. А вон там цепь птичьих лапок, как незатейливый, но трогательный узор — тоже красивое место для смерти».
Наконец, я сказал: «Пора». Мария влажными глазами посмотрела на меня, и мы ступили на лед. Река за полторы недели крепкого мороза основательно промерзла. Мы вышли на просторное место, где вокруг не было ни души. Сначала на льду мы расстелили покрывало, а потом сверху положили толстый овчинный полушубок. Наверняка со стороны мы выглядели как обычная влюбленная пара, которая находит в любом, пусть даже самом необычном месте, дух романтики, неотступно преследующий на первых порах всех влюбленных.
Я крепко поцеловал ее в чуть посиневшие от холода губы и почувствовал, как она дрожит.
— Мы сумасшедшие, — прошептала она.
— А разве все, что с нами произошло уже, не является самым настоящим сумасшествием? — усмехнулся я и огляделся по сторонам: лед, снег, холод и безмолвная тишина — все как в моих снах. — Когда я лягу, следи за моим пульсом. Приблизительно через минут десять-пятнадцать, когда он остановится, начинай меня пробуждать.
