Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" (книги TXT) 📗
— Это всё я! Я! Я!.. Я!
========== 5 часть “Антиохия”, глава XXVIII “Смертник” ==========
Крестоносцы, все, как один, обратили к ней ошеломлённые взоры. Кьяра поднялась, навзрыд заливаясь горючими слезами. Надо признать, в эту минуту Жеан бы сам с упоением поплакал, но хоть убей — слёз не было, они жгли горло, но не изливались наружу — настолько сокрушительно было его потрясение. Никогда ещё он не видел, чтобы человек убивал сам себя, хотя, не отрицая греховности данного действия, допускал, что такое вполне может произойти. Но что вынудило Рожера предаться этому чудовищному беззаконию? Откуда он узнал о намерении Жеана заключить с Кьярой брачный союз? Неужели кто-то увидел их вместе в ту ночь? Должно быть, Рожер сам заглянул к Жеану в шатёр, и открывшаяся взору картина — две знакомые фигуры, тесно прильнувшие друг к другу в упорной попытке согреться, окончательно пошатнула его болезненный рассудок. При жизни Рожер никогда не посвящал Жеана в глубину своих переживаний, так что только сейчас ему удалось осознать, что чувствовал несчастный рыцарь. Рыцарь, которого в годы ученичества не понимал даже собственный патрон. Рыцарь, который ненавидел рыцарство, навязанное происхождением. Он ставил Кьяру ни многим ни малым сутью всего земного существования, и постепенно природная склонность к душевной болезни росла, преображаясь в саму душевную болезнь. Болезнь не любви, но убеждения и шаткого самолюбия, подобная той, что однажды поработила разум Маттео. Овладеть Кьярой и искоренить еврейское племя — так ли велика разница, если всё совершается единственно из чувства долга? Не перед ближним, не перед Богом — перед самим собой.
Набрав полную грудь тяжёлого влажного воздуха, Жеан подошёл к Кьяре и ненавязчиво повлёк к себе, стараясь унять дрожь в руках.
— Кьяра… В чём ты виновата? — Он старался говорить как можно спокойнее и ровнее. — В том, что он заболел тобой?
— Я… я рассказала ему… всё, — с усилием выдавила воительница и, наклонив голову, уткнулась носом в грудь Жеану.
— Что?
— Всё… и то, что ты возжелал жениться на мне… и вообще… а после прогнала… Такими словами… Ах, знал бы ты только, какими! Я ужасная девушка! Ужасная!
— Кьяра. Безутешная моя, — проворковал Жеан и хотел по обыкновению пригладить её вновь отросшие пламенные кудри, но та, к несчастью, успела покрыть голову безобразным кольчужным капюшоном. — Он бы и так узнал. И боюсь, его постигла бы та же участь.
— То есть тебе совсем его не жалко?! — взвилась Кьяра. — Опасный соперник сам убрался с пути, а ты только рад?! Не пришлось марать руки кровью брата по вере, повторяя горький опыт гибели Эмихо! Ну разумеется! Вот что я тебе скажу: в этом виноват не ты, не наши отношения, в этом виновата я! Я, я, я! Я и моя неоправданная грубость, я и моя проклятая гордыня! Он лишь хотел как лучше, а я… а я… Можно ли ненавидеть зверя за то, что он не умеет летать, можно ли птицу за то, что на ней вместо меха — пух?! А ты рад! Ты удовлетворён! Рыцарь! Рожер! Рожер! Прости меня!..
Жеан отшатнулся, горестно взглянув на неё, бледную и дрожащую не то от безысходности, не то от холода. Колкие слова Кьяры точно заставили его заглянуть в собственное сознание. Жеан понял: было бы куда лучше, если бы он сам расправился с Рожером, а после претерпел вереницу страшных гонений и унижений со стороны боевых сотоварищей, нежели позволил ему ввериться преступному греху самоубийства. Если не представлялось возможным спасти, нужно было облегчить страдания, но он снова, снова бесстыдно оплошал, и теперь, вполне вероятно, мятежной душе несчастного рыцаря суждено век корчиться в пламени преисподней, подобно бренному телу еретика! Лишь по его шакальей трусости!
«Не железо — любовь — калечит людей!» Эти ужасные и правдивые слова проникли в самое сердце Жеана, а после отдались в дебрях памяти. Он вспомнил, каким был Рожер два года назад. Совершенно беззлобным, и, казалось, даже в лице его отражалась простота — святая простота и непосредственность, каких так не хватало знатным сеньорам. Но любовь терзала, извращала Рожера, пока наконец не изуродовала окончательно, превратив в озверевшего фанатика и бесследно испарившись! Ни ужасы осады, ни богатство, ни власть не сумели бы сотворить с ним всего того, что смогла сотворить любовь. Любовь, ставшая тлетворной идеей.
Впрочем, Жеан не отрицал, что роковые события в Антиохии так или иначе сказались на здоровье Рожера. Рассудок рассыпался, подобно жёлтой иксоре…
«Только я успел возрадоваться, как снова мрак. Пучина беспросветного мрака!»
Однако Жеан не мог не признать, что Кьяра, к превеликому сожалению, права: печаль тёмной завесой легла на него, но в ней были прорехи. Помимо жалости, он чувствовал странное облегчение. Отныне Жеану точно не придётся делить с кем-то предмет своего порочного обожания.
Как ни старался, он не мог обмануть себя. Злобное дьявольское торжество действительно поглощало его, доставляя ещё больше боли и досады. «Хочется прощать, любить… всех прощать и всех любить, как подобает доброму христианину!» — отчаянно выстукивало сердце Жеана, пока он тщетно пытался успокоить Кьяру, что до сих пор не вырвалась из объятий.
Кьяра… Она искренне раскаивается в содеянном, между тем как его душа — чернее ночи!
— Чушь несусветная! Что это за рыцарь, раз из-за какой-то девки руки на себя налагает?! Сколько схваток он пережил! Сколько боли и тягот! — раздался из толпы чей-то возмущённый возглас. — И не смог устоять перед деревенской потаскушкой?! Поделом еретику! Теперь его душонка в геенне огненной! Истинно говорю вам: либо он рехнулся, либо хлебнул лишнего, либо вовсе опиумом упился… а быть может, эта девка, — мужчина указал на Кьяру. — Ведьма! И нарочно затуманила его рассудок! Жеан, брось её! Она ведьма! Отдай мне, хоть согреемся!
— Она не потаскушка. И не ведьма. Она моя избранница, — процедил Жеан. Неожиданное спокойствие пробудилось в нём. — Если ты желаешь сразиться за неё, я готов.
— Жеан! — рявкнула Кьяра. — Хватит! Никаких сражений, а за меня — тем более! Хочешь повторить судьбу Рожера?!
Столпотворение загудело гневными возгласами.
— Я готов сразиться за неё! — громко повторил Жеан. — Со всеми вами!
— Скажите, поделом ему! — пропустив его слова мимо ушей, вспылил взбунтовавшийся крестоносец.
«Поделом! Поделом!» — послышалось со всех сторон.
— Замолчите, варвары! — в бешенстве взревел Жеан, понимая, почему все так возмущены. За время похода они повидали много смертей: воины гибли в боях, изнемогали от голода и жажды, чахли от болезней, но этот случай, единственный случай самоубийства, явился чем-то совершенно неслыханным. Отныне Рожер был предателем в глазах Господа, а следовательно, и его верных слуг. — Вы не знали Рожера! Вам не о чем судить! Он совершил поистине тяжкий грех… мы должны молиться о том, чтобы его заблудшая душа нашла прибежище в райских угодьях. Скоро отбытие. Захороните тело.
«Право дело, раскомандовался!» — пробежал по толпе возмущённый ропот, но в конце концов скопление начало редеть. Два крестоносца подняли бездыханный труп и поволокли к противоположной окраине лагеря. Жеан, не отрываясь, наблюдал за тем, как бывший товарищ навсегда исчезает из его жизни, лишь одно — густые кровавые потёки и цветочная пыльца, напоминали о его существовании, да и те вскоре замело песком.
— С чего ты взял, что я непременно пойду за тебя замуж? Сражаться за меня! Рыцарь! Ещё не надоело играть? Мне — надоело, ты же в глазу своём бревна не видишь! Я презираю себя! Презираю! Я безобразна, я чудовище! — зарыдала Кьяра, когда толпа окончательно рассеялась, и поплелась к шатру, ни разу не обернувшись.
— Кья…
Но она уже не плелась, а соколом летела прочь, взвивая песок.
***
К утру следующего дня близ сирийского города Сувейды был разбит лагерь. Военачальники, во избежание крупных потерь, строго-настрого запретили бойцам совершать набеги на вражеские поселения, что не могло не радовать Жеана. Перед прибытием в Священный Град души даже самых отъявленных негодяев должны быть чисты…
