Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" (книги TXT) 📗
— Я грешен, юноша… Грешен, никчёмен, порочен… Но разве Христос не милостив? Разве не Он завещал нам, праведным детям Его, строго блюсти данные Им заповеди? А ведь ты так верно служишь Ему…
— После всего, что ты сделал?! Я…
— Грешен… никчёмен… порочен… — продолжал Рон сквозь слёзы. — Я недостоин умереть столь славной смертью! Недостоин умереть как мужчина, недостоин умереть в честном бою, у Господних стен! Подобные мне должны дохнуть как собаки!
Тут сердце в груди Жеана ёкнуло, точно какая-то глубочайшая тайна мироздания открылась его глазам.
«Ты ведь так верно служишь Ему…»
— Я… готов поклясться небом, землёй! Священным Городом! Головой! Наконец, Всевышним — чем хочешь! Готов осенить себя крестным знамением, вверяя свою жизнь Ему в руки. Отныне и навечно — я принадлежу Христову воинству! Даже в том случае, если ты убьёшь меня, юноша. Ну давай же! Верши своё правосудие! — проговорил Рон и зажмурил глаза.
— Рон… Я всегда стремился служить Ему…
Как заговорённый, Жеан убрал меч от шеи Рона. Предатель, лихорадочно лепеча благодарственные речи, поднялся, но в следующий миг жгучая вспышка боли пронзила глаза Жеана. Последним, что он увидел, была туча красного песка, а после он свалился на землю… или же его толкнули. Жеан не смог понять наверняка, хотя успел перепугаться, словно возвратившись в кошмарное сновидение.
Но вдруг прямо над ушами раздался пронзительный скрежет стали и чей-то душераздирающий вопль, перекрывший его. Зрение начало возвращаться к Жеану. Он смутно увидел изящную фигуру крестоносца, которую узнал не сразу.
— Дурачьё! — знакомый голос заставил Жеана опомниться.
Он поднялся, помотал головой, стряхивая с век песок, и завидел Кьяру, а у ног её — окровавленное тело, казавшееся белее белой бездны и краснее красной пустыни.
— Право, ты действительно сумасшедший! — вскричала Кьяра. — Кому ты доверился?! Тебе ли не знать его лукавой сущности?! Он присягнул на верность Альтаиру, сарацинам, а следовательно, и мёртвому Богу Аллаху!
Жеан не ответил и приблизился к неподвижному телу. Громадная кровоточащая рана зияла на груди Рона, обнажая сломанные ключицы, глаза из серых обратились в белые, хотя в их безжизненном блеске по-прежнему можно было хорошо увидеть подлую натуру злосчастного изменника.
— Не бойся. Он уже не нападёт, — холодно отчеканила Кьяра. — Добрая кара — пасть от рук крестьянской девчонки, перед которой он так кичился!
Жеан хотел поблагодарить её, но та уже унеслась прочь.
Увы, скорбеть о бесславной участи Рона времени не оставалось, необходимо было продвигаться дальше — в самую горячку битвы, к подножию заветных стен.
========== 6 часть “Иерусалим”, глава IV “Если не я, то кто же?” ==========
Сбежав с южного холма, войска Раймунда Тулузского, точно гигантским мечом, прорезали магометанские ряды, когда Жеан низверг наземь крепкого сарацина, сходу преградившего путь. Что-то провозгласив на арабском, Альтаир, сопровождаемый многочисленным отрядом своих соратников, бросился Раймунду наперерез. Ошеломлённый граф, что так же, как и он, в своё время ослеп на один глаз, пришпорил коня. Шеренга натолкнулась на шеренгу. Жеан обеспокоился за Раймунда. Французский граф был стар и, хотя пребывал в хорошей форме, видел не только лишь одним глазом, но и попросту худо. Его бирюзовая туника была сплошь забрызгана кровью, а кольчуга в некоторых местах порвана.
За час битвы крестоносцы успели выкосить добрую половину сарацин, однако те продолжали бороться, не позволяя Христову воинству подступить к стенам и рассредотачивая ряды. Жеан ни на секунду не забывал, что Иерусалим — земля чудес, а пути Господни — неисповедимы, и потому не осмеливался ничего предвещать. Однако одно было известно точно: потери ожидались огромные, и до тех пор, пока жив чудовищный магометанский правитель, нечего было и мечтать о скором завершении кровопролитного побоища в чистом поле. А впереди ещё — Священный Град…
«Быть может, настал мой час? — влетела в голову Жеана безумная идея, когда очередной сарацин, сражённый в спину, пал к ногам Рассвета. — Ведь недаром тот сон пригрезился именно мне! Но только ли мне?»
От одной мысли о том, чтобы сразиться с Альтаиром один на один, Жеану делалось дурно. Даже когда Альтаир удалялся из круга внимания и Жеан был занят своими соперниками, образ одержимого фанатика продолжал рисоваться в его воображении. Он точно вживую видел, как обезглавленные христианские бойцы простирались у его ног ровными рядами, чувствовал, какими мыслями полнится разум безжалостного душегуба. Он думал о том, нет, знал — не будь Альтаир уверен в победе, он бы не стал вести своих бойцов лоб в лоб — что в скором времени ворвётся в лагерь и перебьёт всех женщин, оставшихся там, мечтал о том, как будет чествовать победу над изуродованными останками кафиров и радовался тому, какое великое дело во имя Всевышнего вершит.
Во имя Всевышнего!
В другое время Жеан бы посмеялся, услышав подобное, однако теперь веселье было последним делом.
Иерусалим ждал! Иерусалим взывал! Иерусалим устал терпеть!..
«Если не я, то кто же?»
Невозможное свершилось в дьявольских антиохийских горах, так почему не свершится теперь, на Христовой земле? Но что-то удерживало Жеана. Он осознавал: если невозможное невозможно, у него не будет ни малейшего шанса на спасение. Он не сможет бежать, как у подножия Антиохии, и уж тем более не стоит надеяться на помощь собратьев! Альтаир расправится с ним быстрее, чем даже Кьяра поспеет на подмогу! Ненавистная мысль о маловерии едва не посетила разум Жеана, но, к счастью, была прервана совершенно земною:
«Кьяра… этого только не хватало! Что, если она проникнется моей вопиющей глупостью и помчится следом, на верную погибель? Ей не было видения, а значит, совершенно очевидно, что эта работа не для неё! Пускай ловка, пускай проницательна — Альтаир кончит бедняжку на месте!»
Вдруг третья — абсолютно нежданная, неуместная дума — прошибла Жеана тревожно-благоговейным ознобом: а что, если бы в тот хмурый августовский денёк 1096 года Пио не посетил Аббатства Святого Марчелло? Очутился бы в Иерусалиме Жеан? Или в конце концов стал монахом? Испытывал бы он тоску по чарующему дыханию воли или неведомое снедающее чувство испарилось так же внезапно, как привидевшийся в ту ночь вещий кошмар? Познал бы он когда-нибудь чувство любви?
Могла ли быть у него иная жизнь? И была бы она столь же праведна в глазах Господа?
Благоговение сменилось страстным, восторженным рвением, и на мгновение Жеану почудилось, будто он снова очутился в душных стенах монашеской кельи, будто снова выслушивает вдохновенные речи Пио, чувствуя, как замирает в груди невинное юношеское сердце. Будто всё стало для него как в первый раз. Нарамники и халаты обратились в чёрные рясы, песчаные дюны — в гряды и клумбы, золотая стена — в неказистую бурую кладку, а исполинские башни стали приземисты, устремившись в низкое небо красными крестами. Всё сделалось таким родным, таким до щемления сладким на это краткое мгновение!..
Быть может, всё это время он жил не ради распахнутых Яффских ворот, но ради того, чтобы распахнуть их? Суть его жизни началась с мистического образа чернокрылого орла, им же и завершится…
«Суть жизни! Не жизнь! — твёрдо сказал себе Жеан. — Но что после? Всё едино! Или я снова желаю смутиться сомнением? Вот оно — моё последнее сомнение, идёт по головам и ревёт «Аллах Акбар»! Беги и сражайся, Тома Неверующий! Могучие орлиные крылья — единственное, что отделяет твоих собратьев от того, за что ранее и ныне они слагают свои мятежные головы! Ради всего, что свято… беги и сражайся! Господь восславит тебя… только беги и сражайся! Кьяра будет гордиться… сражайся ради неё! И да пребудет вовеки с тобою Царствие Божие!»
— Deus lo vult!
И ветер неистово засвистел в ушах Жеана.
— Deus lo vult!
Сердце подскочило к самому подбородку.
