Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" (книги TXT) 📗
Жеан не ответил. Губы его нежно заскользили по огрубевшей шее Кьяры, в безумном сладострастии он ласкал её тонкую талию, проникая руками под рубашку и постепенно добираясь до наиболее желанного — маленьких грудей, заманчиво трепещущих под тонким слоем ткани.
А раскаты грома тем временем отдалялись.
========== 6 часть “Иерусалим”, глава III “Путь к стенам. Альтаир. Бесславная участь” ==========
К наступлению полудня солнце снова переполнило влажный воздух мерзкой, душащей сухостью. Длинное крестоносное шествие, превозмогая усталость и жажду, упорно следовало по направлению к иерусалимским стенам, навьюченное многочисленными осадными машинами, что были построены во время перехода через Южную Сирию после взятия Арки. Планировалось начать штурм завтра поутру. Военачальник туркополов, смуглый высокий муж в позолоченном панцире и кольчужных штанах, отлично знал эти места. Он вёл норманнов и германцев на запад, где простиралась открытая равнина и возвышалась прославленная башня Давида. Французские бойцы, возглавляемые Раймундом Тулузским, двинулись на юг.
Жеану, числящемуся в отряде Танкреда, едва верилось во всё происходящее. Подумать только! Уже со дня на день Высокая Цель, Цель, к которой он стремился всю жизнь, долгое время этого даже не сознавая, будет достигнута! И вновь, с облегчённой совестью, уверенностью в том, что впредь Священный Град станет чествовать свою бессмертную славу в мире и покое, он возвратится домой. Возвратится как мирянин. Как воин. Как мужчина. Чтобы наконец в полной мере насладиться тихой супружеской жизнью вместе с Кьярой. Внезапно Жеану сделалось невыносимо совестно за пережитые сомнения, унизившие и опорочившие небесное воинство, что с самого начала, несмотря на многочисленные преграды, тернии, утраты, покровительствовало воинству земному… и всегда знало, как будет лучше. Ни одна жизнь в ходе кровавого паломничества не была загублена напрасно — все они принесены в жертву Цели и Долгу. Подсознательно Жеан всегда понимал это, однако несовершенное, порабощённое буквальными смыслами сознание до конца противилось Божественному призыву.
«Как здесь красиво!» — думал Жеан, и уныние оставляло его. Дорога была неровной. Крестоносцы двигались медленно, преодолевая холм за холмом, что позволяло юноше вволю налюбоваться местной природой. В свете лучистого солнца пески отливали золотом, камни — перламутром, слепя глаза и не идя ни в какое сравнение с серыми почвами Антиохии. Там и сям произрастали растения, словно сошедшие со страниц Писания: шелестел тростник, устремлялись в небо, растворяясь кронами в рябом мареве, пальмы и акации, трепетал тонкими побегами райский кустарник мирт. В ветвях кустарников и древ воркотали свои елейные песни голубки и ласточки. То и дело попадались кристально-чистые прудики — с отражениями, точно в зеркале, и водой сладкой, словно вино… А быть может, Жеана попросту нескончаемо мучила жажда. Быть может, земля в Иерусалиме была сродни антиохийской, а серебряные камни являлись неказистыми валунами, подобно миллионам миллионов по всему белому свету?
Для кого-то — не для Жеана, исполненного торжества. Он надеялся, он жаждал, чтобы дивные картины, описываемые пилигримами, оказались правдой, — и он поверил.
Холм.
Опять холм. Снова зелёный оазис.
И вот — заветные стены перед ним. Страшною ценою — они перед ним! Шепчущий ветер, овевая потное лицо, сладит чутьё ароматами ладана и мирры.
Но что скрывается за каменными пределами? Быть может, безжизненная красная пустошь, увиденная Жеаном во сне этой роковой ночью, или же что-то иное — невыразимо ужасающее? Как белая пропасть, изрыгающая кровавые молнии…
— Мы прибыли, — торжественно объявил Боэмунд. Призыв его, передаваемый по очереди военачальниками, быстро разлетелся по норманнским и германским рядам.
Жеан вдохнул с облегчением и спустился с Рассвета, преклоняя колена в сердечной молитве.
«Господи, прости за всё, что было Тебе неугодно».
Но как только шеренги начали рассредотачиваться, обустраивая лагерь на холме неподалёку от Иерусалима, протяжный рёв труб прорвал раскалённый воздух, больно ударив по ушам Жеана. Он быстро понял, что звук доносится со стороны города, и по телу его пробежала мелкая, колкая дрожь.
Неужели готовятся к атаке?
— Что?! — ахнул Танкред, стоящий подле Жеана и, точно прочитав его мысли, изумлённо добавил: — Кажется, они хотят напасть! Быть посему! Я буду говорить с их султаном. Возможно, завидев наше воинство в полном составе, он охладит свою безрассудную горячность! Готфрид скоро должен подойти. — Голос молодого военачальника перерос в крик: — Братья! Бросайте осадные машины! Следуйте за мной! Прежним строем! Вероятно, придётся обороняться! Как только прорвёмся, незамедлительно приступим к штурму!
Никогда ещё Жеан не видел, чтобы враг наступал так скоро. Во мгновение ока равнину перед возвышенностью, где частично толпилось христианское воинство, заполонило пёстрое сарацинское море, и с каждой секундой оно неумолимо полнело, в то время как крестоносные военачальники только-только навели порядок в своих рядах. Но вот, спустя несколько минут, шествие вновь тронулось. Не было необходимости пересчитывать вражеских бойцов по головам, чтобы понять, что сарацинская армия значительно превышала по численности крестоносную. Они текли, подобно волнам безбрежного океана, в готовности потопить в своей кипящей пучине всякого, кто окажется на пути. Но вдруг — всё остановилось. Жеан увидел, кто стоял во главе магометанской орды, вопящей и распевающей воющие псалмы.
Жеан оцепенел. Тёмный саван смежил глаза, и он едва не рухнул, когда Кьяра легонько пихнула его в бок.
— Что такое?
— Это он, — дрожащим голосом пролепетал Жеан, судорожно сглотнув.
— Кто?
Жеан не ответил. Он знал, что не мог ошибиться. Чудовищный образ Альтаира настолько прочно впечатался в память, что юноша успел не раз пожалеть, что не прообнимался с Кьярой до самого утра.
Тёмная фигура сарацина, неторопливо шествующая вперёд, к Танкреду, на мускулистом вороном коне, была просто громадной как на фоне его собственных воинов, так и крестоносцев. Рост его явно превышал шесть футов. Лицо, смуглое и частично сокрытое шёлковой вуалью, вскоре оказалось к Жеану настолько близко, что он смог тщательно разглядеть его, стоя в конце с левого края недлинного отряда Танкреда. Оно было обезображено приступом злобы, только глаз, правый глаз, пылал безумным ликующим восторгом. А левый… О — Жеан не хотел смотреть туда! Даже при свете солнечного дня Альтаир был мрачен: чёрный халат, чёрные шаровары, кольчуга, отливающая свинцом, выбившаяся из-под шлема прядь покрывшихся старческой сединой волос, густые брови, срастающиеся на переносице, и взгляд… В этом взгляде не проглядывалось и тени алчности или честолюбия — это был взгляд человека нерушимой Идеи, который не боялся ни убить, ни умереть за свои извращённые представления о мироздании.
Альтаир! Венец правосудия! Страстный ревнитель веры!
Так вот он каков — прославленный правитель Иерусалима! Чернокрылый орёл! Не воскресший Христос, но Навуходоносор, сердце битв, сын червонной зари!..
Жеан не мог именовать его иначе как правителем, ибо, если верить восточным союзникам, Альтаир являлся султаном лишь на словах. Его путь к власти был тёмен, душегубен и скован позорным клеймом беззакония.
— Моё почтение, Ваша Светлость, — начал Танкред, когда шум улёгся. В голосе его отчётливо слышалось волнение.
Быть может, Альтаир проник и в его сон?!
«Нет! Не смей показывать, что ты боишься! Он чувствует всё… всё», — мысленно взмолился Жеан, осознавая, что на месте Танкреда вовсе не сумел бы ничего сказать.
— Вы понимаете по-французски?
В искажённом бешенством лице Альтаира проскользнуло что-то неуловимое. Не успел Жеан опомниться, как ослепительный луч солнца опалил ему глаза. Сверкающая грань сабли промелькнула у шеи Танкреда, и в следующий миг голова его, с хлещущей из разреза кровью и звоном кольчужных колец отделилась от тела. Безжизненные останки молодого военачальника сползли вниз, гулко грянувшись оземь. С гибкостью кошки Альтаир свесился с коня и, подняв отсечённую голову над толпой, громко провозгласил:
