У нас с Галкой каникулы - Печерникова Татьяна Алексеевна (е книги .TXT) 📗
—Тогда и котлеты и голубцы тоже бывают ленивые, мама их тоже на два дня делает. Она говорит, что голубцы на другой день даже вкуснее бывают...
Галка еще чего-то лопотала, но я ее почти не слушала. Я думала о том, чем бы нам еще заняться. Когда баба Ната с дедом Володей уезжают на два или три дня в город, мама делает большую уборку, стирает. И еще обязательно приготовит им какой-нибудь сюрприз. То сошьет бабе Нате фартук, то сама починит деду Володе его очень старые, но самые удобные домашние туфли, она их все время чинит, а они все время худятся. Однажды мама даже выстирала его соломенную шляпу, и она стала как авоська — длинная и с дырками.
Думала я, думала и вдруг вспомнила, что у деда Володи жесткие подушки. Сам-то он на них не жаловался, но мама уже сколько раз говорила, что в этих подушках свалялся пух и надо бы его простирнуть. Но у нее, говорила мама, до этих подушек никак не доходят руки.
— Давай постираем деду Володе подушки,— предложила я Галке,— и дед Володя будет доволен, и мама будет довольна.
— Давай! — закричала Галка.— Только, чур, я тоже буду выпускать пух. И стирать. Все будем делать поровну.
Мы нагрели воды, прямо на лужайку поставили два корыта. Потом расстелили клеенку и чистую простыню, чтоб просушить на них пух.
Стирать пух было не очень интересно, потому что он никак не белел, даже наоборот. Зато когда он начал подсыхать на солнце, я поняла, что придумала очень хорошее, очень нужное дело.
— Как интересно!—радовалась Галка.— Как хорошо! Только давай никому ничего не говорить, просто положим чистые подушки на место — и все. Ляжет дед Володя спать и удивится: «Что такое, наверно, мне не мои подушки положили!»
— Очень пышные получатся подушки,— сказала я.— Даже не знаю, как мы засунем столько пуха в наволочки. Ты только посмотри, его все больше и больше становится. Целая гора! Хорошо, что ветра нет, а то пух может разлететься, он же легкий.
— Немножко есть ветер, видишь, как листья трепыхаются.— И Галка показала на маленькое деревцо, которое росло между высоких сосен.
— Так это же осина, на ней всегда листья шевелятся,— объяснила я Галке.— Потому и говорится: «Дрожит как осиновый лист».
Чтобы пух скорее сох, мы его осторожно переворачивали. Я все смотрела на небо. Уж сколько раз было так: на небе сплошные тучи, но дождя нет и нет. А иногда такое чистое небо, такое солнце, что даже не верится, что бывают на свете хмурые дождливые дни, и вдруг откуда ни возьмись — одно облако, другое. Сначала белое, совсем не опасное облако, потом потемнее, еще потемнее, да как польет дождь.
Я смотрела то на небо, то на пух и твердила про себя: «Хоть бы не было ветра, хоть бы не было ветра...» А Галка все время ворошила пух и что-то напевала. Я никак не могла привыкнуть к ней, стриженой.
— А знаешь,— сказала я ей,— по-моему, ты теперь кажешься выше.
— А я вообще расту,— сказала Галка.— Когда растут, во сне дергаются, я уж два раза дергалась.
— Не дергаются, а вздрагивают,— поправила я ее.— Я тоже иногда уже начну засыпать и вдруг как вздрогну.
— Все равно,— заспорила Галка,— ведь когда люди вздрагивают, они же немножко дергаются. Колятка, наверно, каждую ночь дергается, он вон какой длинный. Теперь много длинных детей, я по радио слышала, что это потому, что мы хорошо питаемся.
Я сунула руку в пух. В самом низу он еще был немножко сырой, но на небе уже показались облака, еще тонкие, совсем не страшные, но теперь зашевелились и широкие листья маленьких кленов. Я сказала Галке, что пух досохнет и в подушках, положим их на солнце, и пусть себе лежат хоть до самого вечера.
— Ни в коем случае! — маминым окончательным голосом сказала Галка.— Ты что хочешь, чтобы дед Володя на мокрых подушках спал, для этого мы, что ли, столько трудились!
— Но ведь уже ветер подул.
— Это у тебя в голове ветер дует,— грубо ответила мне Галка,— раз ты хочешь, чтобы дед Володя простудился из-за мокрых подушек.
Я, конечно, назвала ее дурой, но доссориться мы не успели, потому что подул самый настоящий ветер.
Сначала Галка засовывала пух в одну наволочку, а я в другую, но было трудно и держать наволочку и набивать ее пухом. Стали мы набивать обе одну. Мы мешали друг другу. Галка кричала мне: «Убери свои грабли!» — мне же казалось, что она слишком помалу берет пуха в руку. А ветер дул все сильнее, легкий и белый, как снежные хлопья, пух уже кружился в воздухе, садился на деревья, кусты, лез нам в глаза, в рот. Мы подгоняли друг друга, Галка уже всхлипывала, у меня тоже щекотало в носу, и я думала, как бы все было хорошо, если бы мне не пришло в голову стирать подушки.
На одну подушку мы все же пуха набрали, правда, она была совсем легкая, но это, наверно, оттого, что пух после стирки стал легче. А он все кружился и кружился, присядет на минутку куда-нибудь и опять поднимется. Сначала мы ловили его руками, потом взяли сачки, которыми ловили бабочек. Но все равно пуха, который мы еще собрали, наверно, еле-еле хватило бы на подушку для куклы.
Мы уж и про обед забыли, мы так устали, что я еле-еле зашила наволочку. Мы сидели на лавочке у дверей дома и нисколько не радовались, что скоро приедут наши.
— Нагорит нам от мамы,— сказала я.
— Конечно, нагорит,— скучно согласилась Галка. Глаза у нее были большие и печальные, какие она делала нарочно, когда подлизывалась.
— Целую подушку пораскидали,— сказала я,— а у нас их и так мало.
— Но мы же не нарочно. Баба Ната сколько раз говорила, что, когда разобьешь тарелку, или чашку, или чего-нибудь порвешь, за это нельзя ругать, пбтому что человек это сделал не нарочно.
— А по-твоему, подушки мы нечаянно, что ли, выстирали? — спросила я.
— Ну и подумаешь, ну и пусть нагорит,— сказала Галка.— Зато теперь маме не надо мне косы заплетать. Хорошо быть стриженой, легко так!
А я подумала, что и за Галкины косы нам тоже может здорово нагореть.
Сначала мы увидели деда Володю, лицо у него было веселое, на щеках ямочки. В руке он держал свой большой, как чемодан, щекастый портфель, и мы подумали, что он привез нам что-нибудь интересное, потому и веселый такой, может быть, новые книги, дед Володя всегда покупал нам интересные книги. Он, наверно, удивился, почему мы с писком да с визгом не бежим им навстречу — ведь за дедом еще шли и мама с бабой Натой.
— Которые тут мои внучки? — крикнул нам дед. Он часто нас так спрашивает, а мы ему отвечаем:
— Вот они — твои внучки,— и бежим к нему наперегонки. А сейчас мы сидели, как приклеенные, и молчали.
— Да что у вас тут стряслось? — спросил дед Володя.— Может, вам даже не хочется знать, что в моем портфеле?
Как бы не так, нам очень хотелось знать, что у него в портфеле, но мы все равно сидели на месте и молчали.
— Подожди! — крикнула мама.— Не показывай без нас.
Дед подождал их, потом открыл свой большой портфель и начал медленно считать:
— Ра-аз, два-а, три!
И мы увидели... черепаху. Не какую-нибудь, а нашу Путьку. Мы бы узнали ее из тысячи черепах, даже если бы у нее на спине не было чернильного пятнышка.
— Получайте вашего крокодила,— сказал дед Володя. Мы вскочили, начали с Галкой вырывать Путьку друг у друга и совсем забыли про подушки. Дед сказал, что нашел ее прямо на тропинке, наверно, вылезла на солнышке погреться, что вот пообедаем мы, да и устроим ей баню, а то уж больно она пыльная, небось где только не ползала шлялочка-гулялочка.
Дед говорил, а мама с бабой Натой ничего не говорили, они только во все глаза смотрели на Галку. Галка поняла, почему они на нее так смотрят, и вдруг выпрямилась, откинула голову назад и сказала:
— Вот взяла и остриглась!
— Это... я ее... — сказала я.
— Вижу, что не парикмахер. Принеси-ка сверху большие ножницы, просто сил нет смотреть на это уродство.
Мама старалась говорить строгим голосом, но в глазах у нее не было ничего сердитого, ничего строгого, а когда она смотрела на бабу Нату или на деда Володю, то даже улыбалась. Все-таки очень трудно понять этих взрослых. Иногда за какую-то ерунду от них влетает, а косы мама растила Галке целых три года, смазывала, мыла чем-то полезным. Я через две ступеньки сбегала наверх за ножницами. Мама усадила Галку на лавочку, накрыла ее полотенцем, все, как в настоящей парикмахерской.
