Письмо на желтую подводную лодку(Детские истории о Тиллиме Папалексиеве) - Корнев Владимир Григорьевич
— Величайший памятник древнегреческой архитектуры, жемчужина афинского Акрополя, — произнес Матусевич и, не давая никому рта раскрыть, тут же сам ответил: — Парфенон. Та-ак-с… — продолжил всезнайка, — великий древнеримский император-полководец, убитый своим ближайшим другом Брутом… Ага! Вижу, что никто не знает. Оля, запиши, пожалуйста: Цезарь… Скукотища!
— Вот интересное, — игриво отозвалась Оля. — Лесная нимфа, превратившаяся в речной тростник, скрываясь от любовных притязаний бога Пана. В память о ней Пан сделал из тростника шестиствольную флейту… Ну как?
Шурик мгновенно покраснел — он не знал ответа, но и признаваться в этом не желал.
— Да, любопытно… Повтори, пожалуйста: я не совсем расслышал… А из скольких букв?
Тут уже не выдержал Тиллим: зачем упускать возможность поставить выскочку на место, да еще на глазах у Оленьки?
— Из семи: Си-рин-га. Бедную девушку звали Сиринга.
Шурик педантично проверил слово, и лицо его от удивления и досады из красного стало белым:
— Пожалуй… По буквам подходит… Что-то знакомое? Откуда знаешь, Папалексиев?
— А ты что, не читал «Метаморфозы» Овидия? — с умным видом спросил Тиллим.
Сам он Овидия не читал, но знал, что у него описаны волшебные превращения античных божеств и героев. Тиллим недавно буквально проглотил «Легенды и мифы Древней Греции» Куна и поэтичную легенду о флейте Пана узнал именно из этой книжки. Он слукавил:
— Я читал это еще в третьем классе, кажется. Жаль, я с тех пор латынь подзабыл — точно процитировать не смогу.
Теперь Оля Штукарь восхищенно, почти совсем как в дни их романтической дружбы, посмотрела на своего по-прежнему верного рыцаря. «А наш Тиля еще, оказывается, почитать любит. Ну ладно: чукча не писатель — чукча читатель… Гимназист, тоже мне!» — презрительно подумал Шурик.
Тиллим, ликуя душой, опять поставил «Времена года» (на этот раз Чайковского) и продолжил изучать причерноморские красоты. Перемахнули через небольшую, но бурную речку («Псоу» — значилось на дорожном указателе), и если бы не названия курортных поселков, обозначавшиеся на табличках не только родным русским, но еще и похожим на красивый замысловатый орнамент алфавитом, да виноградная лоза, причудливо вьющаяся вдоль и поперек кованых и гнутых оград двух-, а то и трехэтажных веселого вида частных домиков, Тиллим не понял бы, что «икарус» уже знай себе колесит по Абхазии. И неудивительно: внутри СССР все границы были условными и уж никак не разделяли жителей разных республик. Иногда хозяева в больших кепках (абхазцы или грузины — кто ж их внешне отличит, кроме разве их самих?) выходили за калитку или прямо из своих розовых цветников, добродушно, во весь белозубый рот улыбаясь, махали вслед турэкспрессу с детьми. Тиллим тоже помахал какому-то бравому седому старику в маленькой войлочной шапочке с кисточкой, на груди которого поблескивали два ордена Славы и медаль «За отвагу» (точно такая же была у Тиллимова дедушки). Челябинскому мальчишке было приятно сознавать, что эти незнакомые люди желают ему добра, и он им тоже, и что это совсем не чужая земля, а просто часть его огромной Родины, великой страны, в которой мощно пульсируют многомиллионные Москва и Ленинград, по-своему шумят Киев и Минск, широко раскинулся Урал с его лесными просторами и самоцветными горами, где дремлет Крайний Север с белыми медведями, полярными льдами, и млеет вот этот солнечный, счастливый, гордый и щедрый край — Кавказ…
Субтропические заросли стали еще гуще — шоссе превратилось в сплошную аллею. В одном месте зоркий глаз Тиллима заметил какие-то старые развалины — арку, груды камней — святилище забытых богов или храм древних христиан, а может быть, остатки чьего-то дворца или крепости. Какую тайну хранят эти руины? Откроют ли когда-нибудь ее людям?
А тем временем уже наступил южный вечер. Только фонари вдоль трассы и бесчисленные звезды над вновь открывшимся справа, мерцающим изумрудно-зелеными светляками бликов морем освещали путь к заветному Новому Афону. Школьников стало клонить в сон.
Неожиданно откуда-то из-под днища автобуса раздался отчетливый хлопок, а затем противный визг тормозов вывел всех из блаженного полусонного состояния.
Водитель Тарас вышел в темноту кавказского вечера посмотреть, «шо там за бесовы дела». Быстро вернувшись, он, почти не нервничая, объяснил школьникам причину остановки:
— Та с колесом там непорядок, — пустяк, а могла и авария случиться. Правое заднее железяка дурная проколола! Та вы не волнуйтеся так — у меня запаска есть, враз сменю! А только кто ж те гвоздюки на дорогу подлаживает? Уж я бы…
Тяжело вздохнув, Тарас буквально проглотил висевшее у него на кончике языка крепкое словцо (городские дети, впрочем, и так удивились непривычному для них южному говору) и поторопился к багажнику. Восьмые, едва сдерживаемые Людмилой Николаевной, тоже табуном рванулись наружу: ребятам, уставшим от долгого сидения в креслах, просто необходимо было размять ноги и руки, покуролесить — порезвиться на свежем воздухе. Воздух здесь был удивительный, точно коктейль из несчетного числа ароматов — щедрый субтропический букет, а если учесть, что к вечеру во влажном климате запахи усиливаются, этот пряный «напиток» стал еще насыщенней и ярче. В смешении незнакомых запахов Тиллим смог выделить только два: запах лаврового листа (его он хорошо знал: так пахло, когда бабушка или мама варили маринады, но здесь был не «сухой», а свежий острый аромат), и медицинский дух эвкалипта, тоже домашний (при кашле и насморке мама заставляла Тилю дышать эвкалиптовыми парами). Еще он уловил разные цветочные и хвойные запахи, но их трудно было отличить друг от друга. Зато Шурик так и сыпал экзотическими названиями из ботаники. Еще бы — в Мозамбике он и не такого нанюхался!
— Вот, Оля, обрати внимание, как благоухает магнолия! Тут еще где-то растут азалия и глициния — я чувствую… Слышишь необычный запах? Так пахнет тамариск… А вот еще мирт! Кстати, когда я жил в Африке…
«Почему ты не остался там еще на несколько лет вместе со своей Юлей, цветовод?!» — чуть не вырвалось у Тиллима. Впрочем, голова и так шла кругом от всех этих волнующих веяний. С непривычки даже заломило в висках. Он, между прочим, где-то читал, что, если оставить в комнате магнолию и лечь спать, утром можно не проснуться — при всей своей красоте этот цветок коварен и бывает убийцей.
Впечатлительному мальчику показалось, что он попал в космос: по сторонам от «икаруса» был уже сплошной мрак. Свернув с трассы и сделав буквально несколько шагов в сторону моря, откуда дул ласковый теплый бриз, или леса, можно было оказаться среди золотистых, голубоватых, даже красных звезд — сойти с земного пути на Млечный! Космическую тишину нарушал только монотонный, нескончаемый стрекот. Тиллим догадался — цикады! Что-то подобное он слышал в деревне у бабушки, когда после заката выходил на июльский луг, но там ведь были только уральские кузнечики, а здесь совсем другое: ничего не стоит представить себе, что находишься в Греции, поблизости от жилища богов — горы Олимпа или чудесного обиталища муз — Парнаса, где тоже пахнет священным миртом и не умолкают цикады…
Вдруг где-то впереди автобуса, в горных зарослях раздался пронзительный жалобный звук — там будто плакал ребенок. Плач прекратился так же неожиданно, как и возник, но все, кто его слышал, насторожились. Неспокойно стало у всех на душе от этого тревожно-завораживающего младенческого крика.
— Ой! Что же там такое может быть? — заволновалась Оля. — Откуда в лесу ребеночку взяться?
Тиллим, даже не успев подумать, каким героическим может показаться его порыв Оле, достав предусмотрительно взятый в путешествие карманный фонарик на батарейках, простодушно предложил:
— Вдруг кому-то нужна наша помощь? Идемте, посмотрим, что там стряслось! Скорее же!
— По-моему, прежде чем что-то делать, нужно хорошенько подумать, — заумничал Матусевич. — Ходить по такой темноте, да еще в незнакомой местности — опасное безрассудство… А может, просто позвоним по девять один один, и пусть разбирается Служба спасения?
