Тебе посвящается - Бременер Макс Соломонович (бесплатная регистрация книга txt) 📗

В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные рамы она не слышала, что кри­чат ребята, и не понимала, что происходит. Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спроси­ла их, потом отошла от окна.

Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:

– Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!

И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна. Ребята подбежали к ней.

Ксения Николаевна сказала:

– Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете страшным ревом и весь дом за­одно... Навещайте меня, пожалуйста, только не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!

Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова то­же смотрела на Ксению Николаевну со странным чув­ством.

Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей. И, однако, в эту минуту Ко­това, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида Васильевна: «В моей жизни этого не будет...» Да, если все сложится наилучшим образом, если Андрей Александро­вич останется директором, если он от всех ее защитит, – все равно и тогда этого в ее жизни никогда не будет... Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!

И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение Котова почувствовала поистине физиче­ски, как зыбко ее положение в жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят. Ни взрос­лые, ни дети – никто. Она пошла против коллектива, и этого не простят.

Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заме­тил Зинаиду Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с растущим отвращени­ем к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки пись­ма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в клочья над урной свои лицемерные жалобы...

Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший конверт опустила в почтовый ящик.

Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и Костяшкиным, в зале суда, где слу­шалось их дело, оказалось немало старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал, испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась совершенно такая, как на школьном комсо­мольском собрании.

Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было здесь насчи­тать не больше трех-четырех.

Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей Александрович, Зинаида Васильев­на, Ксения Николаевна, классная руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.

Директор не осматривался по сторонам, так что неиз­вестно было, заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот, оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением лица, точ­но винится и – в еще большей степени – недоумевает. Ре­бята с легкостью расшифровывают «язык жестов» – по ее расчетам, их никоим образом не должно было здесь быть...

На сцену вышли судья с заседателями, и сразу исчезло сходство со школьным собранием. Те, кто на школьных собраниях сидел в президиуме, сейчас встали вместе со всеми. И уже ввели милиционеры одного за другим Шу­стикова и Костяшкина.

Две женщины, сидевшие впереди и немного правее Валерия, подались вперед и стали вглядываться в подсу­димых – жадно и в то же время скорбно. Потом отклони­лись к спинкам стульев, и та, что моложе, сказала другой:

– Мой похудел. А ваш?..

– Осунулся, – ответила женщина с крупным бледным лицом и, как промокашку к кляксе, приложила к краю глаза уголок пестрого платочка.

Но Валерий не сказал бы, что Шустиков и Костяшкин особенно переменились. И держались они довольно непри­нужденно, хотя Костяшкин казался более подавленным.

Обвинялись Шустиков и Костяшкин в том, что за не­сколько дней до Нового года, в десять часов вечера, на 2-й Мещанской улице ограбили гражданина Куницына. Сам гражданин Куницын, низенький человек лет пяти­десяти, показал, что два молодых человека остановили его, когда он шел домой, и попросили дать им денег. По словам потерпевшего, он вначале решил, что молодые люди по какому-то недоразумению оказались без денег на проезд, и протянул им рубль. Но в ответ на это один из молодых людей (гражданин Куницын указал на Шусти­кова) выразился совершенно нецензурно и потребовал от­дать все деньги, какие имелись у него в наличности.

– Я подчеркнул, – продолжал гражданин Куни­цын, – что предложенный рубль составляет в настоящую минуту все мое достояние. Тогда, по знаку Шустикова, Костяшкин вынул складной нож. Угрожая им, меня за­ставили свернуть в безлюдный переулок.

В безлюдном переулке Костяшкин угрожал ножом гражданину Куницыну, в то время как Шустиков снял с него часы марки «Победа». По мнению потерпевшего, вдохновителем преступления явился Шустиков, хотя хо­лодное оружие находилось в руках «другого молодого че­ловека».

И Шустиков и Костяшкин сознались в преступлении. Они рассказали, что им необходимо было отдать карточ­ный долг. И, чтобы добыть деньги, «пришлось» – так ска­зал Шустиков – идти на грабеж.

– И на Новый год ни копейки не было, – вставил Костяшкин.

Может быть, это была мысль вслух; может быть, он приводил смягчающее обстоятельство.

Перед судом прошли те, кому подсудимые вернули долг, продав часы гражданина Куницына в скупочный пункт. Они были вызваны сюда в качестве свидетелей. Первый из них был щегольски одетый человек средних лет, который ахал, что случилась такая беда, стыдил подсудимых и уверял, что Шустиков мог повременить с возвратом денег до тех пор, пока смог бы их заработать честным трудом. Сам он, впрочем, не трудился и имел су­димость за мошенничество. Второй свидетель не строил из себя благородного человека. Он, видимо, был сильно напуган вызовом в суд, который неприятно приплюсовы­вался к двум приводам в милицию, бывшим у него рань­ше, и дрожал в самом буквальном смысле этого слова.

Прокурор спросил Шустикова:

– Когда вам случалось в прошлом проигрывать в карты – ведь это бывало с вами и раньше, не так ли? – где вы тогда доставали деньги?

– Родители нам давали небольшие суммы, – сказал Шустиков.

– Их хватало, чтобы расплатиться?

– Мне лично – да.

– Ему лично – нет! И мне лично – нет! – с неожи­данным ожесточением воскликнул Костяшкин, увидя, на­верное, в последнем ответе Шустикова попытку в чем-то отделить себя от него и увильнуть от одинаковой уча­сти. – Мы с ним – осенью это было – отбирали деньги у ребят поменьше, когда те из школы шли. Вон этот нам всегда помогал! – Костяшкин размашистым движением указал на второго свидетеля.

– Подтверждаете ли вы это? – обратился к Шустикову прокурор.

– Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно незначительные суммы, – ответил Шустиков, снова употребляя строго научное слово «суммы», напоми­нающее школьные уроки арифметики и алгебры.

– Я говорил! – яростно шепнул Валерий Игорю.

– Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! – зло ска­зала впереди женщина с крупным бледным лицом мате­ри Костяшкина.

– Может, за чистосердечное смягчат им, – точно оправдываясь, ответила та.

Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля Зинаиду Васильевну Котову.

Она сообщила, что в тот день, когда «это случилось», Шустиков и Костяшкин пробыли в школе до 9 часов ве­чера. Они находились в пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.