Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис (читаем книги бесплатно .TXT) 📗

– О, мы вас знаем, – пропела молодая женщина, которая оказалась Зоей Ивановной Секретаревой. – Извозчик смеялся: он подумал, что вы говорите по-русски как китайцы, когда вы попросили его отвезти вас, куда надо.

– Наши газеты вообще-то пишут о серьезном, – сказал Лифшиц, – но раз у Арнольда хватило ума записать эту историю, то мы пустили ее. Зоя на этот счет сомневалась, заметка для нас слишком легкомысленная, но я вижу, что вы ее разоружили.

– Не могу сказать, что моя шутка – самая смешная в мире, но главное ее достоинство в том, что я рассказал ее по-русски. Но я на вашей стороне. И прекрасно понимаю, что средний рабочий в Петрограде или в Москве каждый день читает больше серьезных статей в газетах, чем средний американский бизнесмен читает за месяц, и я полагаю, что здесь – то же самое. Но иногда им тоже нужно передохнуть. Издатели «Правды» сознательно держат торжественный тон.

Я сказал им, как русские художники разговаривали с Бобом Майнором, самым выдающимся и мощным художником-мультипликатором в Америке, прежде чем он перестал собирать деньги в фонд защиты Тома Муни и бросил рисовать карикатуры для «Правды», когда приехал весной 1918 года. Это были хорошие рисунки, но идея серии показалась редакторам чересчур легковесной, и они пытались засунуть их в самый неприметный уголок, какой только могли найти.

Вот в основном те или иные товарищи, с которыми я делил так много радостей и трагедий, прежде чем погрузился в старую китайскую шлюпку и понял, что хочу дописать оставшиеся страницы. Мои подвиги в Сибири в некотором роде самые драматичные из всего моего опыта в революции, который я полностью исследовал в своих других сочинениях. Хорошо теперь вспоминать, как я трясся по булыжной мостовой в машине и в ребра мне с двух сторон вонзались револьверы, но раз уж я когда-то об этом сказал, то добавить тут нечего, кроме того, что я выжил. Большинство моих владивостокских товарищей, как и большинство петроградских, не убереглись. В этом-то и разница.

На Русском острове недалеко от Владивостока, с семьей редактора газеты Петра Васильевича Уткина, русского, выучившего английский язык за годы эмиграции в Австралии, я оставался достаточно долго, чтобы положить хорошее начало своей книге. Со мной был мой сундучок, доверху забитый блокнотами, газетами, декретами, лозунгами, картинками, фотографиями и документами. Слова безо всяких усилий изливались на бумагу. Петр, Джером и Зоя, которую называли Зоя Большая, чтобы отличать ее от Зои Станковой, которую называли Зоя Маленькая, тем не менее вытаскивала меня из моей берлоги. Восьмичасовой день во Владивостоке был не только на бумаге, он был насильно введен во Владивостоке, как мне гордо сказали, и они сделали это вызовом бедствующим американцам.

Девушки устроили для меня вечеринку в своем «общежитии» на улице Светланка, 99. Маленькая Зоя была членом городского комитета коммунистической партии, другие члены трио – Таня Чивилева, секретарь финансового отдела местных Советов, Еремей Лифшиц и Петр – тоже пришли. Мы пели революционные песни, а до того, как завершился вечер, меня сделали внештатным корреспондентом. Это была идея Еремея.

– Но ведь у вас уже есть английский раздел газеты? – спросил я.

И он объяснил мне.

Владивосток, как портовый город, привлекал всевозможных граждан из сословия буржуазии, которые надеялись сбежать из-под власти большевиков. У многих из них были банковские счета в других странах. Много людей из интеллигенции, особенно социалисты-революционеры, подтягивались туда в надежде, что они будут нужны союзникам и им помогут сбросить Советы и установить какое-нибудь «демократическое» правительство. В противном случае русские всех классов будут оказывать открытое сопротивление иностранному господству. Владивосток был также и входящим портом, куда стаями слетались бизнесмены и предприниматели из многих стран, Японии, Соединенных Штатов, Британии – все, кто надеялся просунуть ногу за порог и войти в дверь, которая вела в Эльдорадо Сибири с ее рудниками, выгодными лесами, природным сырьем и прочими богатствами. Некоторые приезжали с надеждой, что смогут строить здесь корабли или станут агентами экспортеров или импортеров. Некоторые прибыли как железнодорожные эксперты во времена Керенского, как комиссия Стивенса, и остались, поскольку мало что делали, и договоры с ними были разорваны. А теперь там орудовали британские и японские моряки, устроившиеся в пределах города. Да, с горечью добавил я, и американский корабль стоял на рейде в гавани Золотой Рог 83.

Владивосток ждал. Буржуазия выползала из укрытий, полагаясь на находящиеся здесь иностранные армии. Рабочие были настороженны, а Советы – бдительны, однако союзники их заверили, и в особенности британские дипломаты, что они прибыли просто сотрудничать и предотвратить насильственный захват города японцами. Между тем было бы неплохо, если бы я написал серию заметок об интервенции, сказал Джером. Большинство этих прибывающих пожарников читают по-английски. Да, добавил я, и если Ленин прав, то мои соотечественники будут здесь в силе, прежде чем прочитают мои заметки. Мне следовало это обдумать.

Через несколько дней я познакомился с молодым Константином Сухановым, председателем Исполнительного комитета Советов, который производил довольно сильное впечатление. В свои двадцать четыре года он был хладнокровен и сдержан, как ветеран.

– Наверное, я написал слишком радужный репортаж о том, как хорошо работает рабочий контроль на заводах и фабриках? – спросил я. – Как это получилось, что им удалось решить все проблемы, которые все еще не решены в Петрограде и в Москве?

К этому времени я уже довольно сносно говорил по-русски, для того чтобы задать ему свои вопросы, равно как и для того, чтобы поздравить их рабочий класс, самих трудящихся, и одобрить их шаги по программе ликвидации неграмотности, работе двух газет, рабочему университету и созданию трех рабочих театров.

Мы с Сухановым стояли на одном из многочисленных холмов, на которых расположен город Владивосток. Мы видели ряд заводов и старые дома, где жили рабочие, они стояли в долинах, как в любом типично промышленном городе Америки. Некоторые дома богатых на вершине горы постепенно приберет к рукам правительство, а обширные поместья использует для строительства жилищ для рабочих и домов отдыха, об этом сказал мне Суханов. Но невозможно все сделать сразу. Он подчеркнул, что, когда они захватывали власть, не было пролито ни капли крови, однако им все еще предстоит бороться с организованной эсерами и меньшевиками оппозицией в Советах. Не все шло так гладко. Да, это правда, что в конце концов мы продвинемся вперед с промышленным производством, сказал он.

Они четко следовали за каждым законом, изданным Исполнительным комитетом Советов, за каждой речью Ленина. Его статья от 28 апреля, в которой подчеркивалась необходимость введения учета, не была первым выступлением на эту тему. Сначала он говорил об этом в январе, и владивостокские заводы, находившиеся под рабочим контролем (пять было национализировано, когда управляющие стали уклоняться от всяческого сотрудничества; другие частично перешли под рабочий контроль, а управление сохранилось на ограниченной основе), уже работали по системе строго бухгалтерского учета.

В основном этот ограниченный успех Суханов относил на счет большого количества портовых грузчиков, шахтеров, рабочих железнодорожных мастерских, искусных мастеровых и неквалифицированных работяг в основной промышленности города, которые принимали активное участие в Советах – ведущую роль которых, можно сказать, поддерживали и укрепляли большевики. Разумеется, старые эсеры и меньшевики, в основном люди интеллектуальные, были весьма громогласны и, в свою очередь, находились в оппозиции к большевикам. У большевиков были сильные союзники в профсоюзе шахтеров. На всех заводах и во всех профсоюзах, сказал Суханов, сознательность рабочего класса обострялась благодаря вернувшимся политэмигрантам, многие из которых вошли в заводские комитеты.