Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Несмотря на то что я не был с ним знаком до моего приезда во Владивосток, я слышал рассказ «Наш! Наш» и уверил его, что не стану ничего говорить о нем, если он будет проходить как рабочий. Поскольку он был представителем интеллигенции, а также рабочим, я осторожно добавил, не сможет ли он мне рассказать, что может произойти. Собирались ли мои новые друзья, этот чудесный парень Суханов и другие, получить помощь вовремя? Они находились в исключительно щекотливом положении, как мне кажется, и наделены огромной ответственностью. И все же, может, неразумно для вождей сейчас уходить в подполье? Он ответил общими фразами, используя тип жаргона, который всегда сбивал меня с толку. Соотношение сил было таково: немедленная тактика, призывающая к позе самоуверенности и к демонстрации сотрудничества, должна состыковаться с официальным сотрудничеством, проводимым британцами, и так далее; я не мог разобраться здесь, что к чему, не мог найти концов.
При расставании Краснощеков (или Тобинсон, как он звался в Чикаго) по-дружески положил руку на мою ладонь и сказал: «В такие времена, как ныне, мой дорогой приятель, можно найти много утешения, читая Ленина. Как только он выйдет в английском переводе, вам нужно будет прочитать его раннюю работу «Что делать?».
В Петрограде многие политические эмигранты, даже не достигшие высот Краснощекова, шли на заводы и принимали активную роль в работе профсоюзов. Среди них был Олиа Левич, миллионер, Раев Артишук, братья Рабизо и Крайзельман, все из Соединенных Штатов и все мои друзья. Находились ли они в эмиграции в Америке, Австралии, Италии или Франции, ссылка сделала их более резкими, усовершенствовала их технические умения и приемы революционеров. Петр Никифоров, который позже написал книгу о Владивостоке, Яков Кокушкин, который все еще переписывается со мной, и Дмитрий Мельников, рабочий, были политическими эмигрантами и одновременно заключенными. Они изучали математику и французский язык, и теперь математика была полезна им, так как они вводили систему бухгалтерского учета на заводах, которыми управляли полностью или частично вместе с рабочими. Мельников не был большевиком, но, когда два его друга перешли к Советам, он сделал то же самое и стал комиссаром почт и телеграфа.
Профессор английского языка Лев Вакс, в отличие от Краснощекова, никогда не скрывал своего интеллектуального прошлого, но он все равно пошел на завод, став посредником между рабочими и руководством и председателем имевшего важное значение совета профессионального союза. Вместе со своей женой Елизаветой Михайловной Димцен он провел несколько лет в Америке. Мне нравилось приходить к нему: Лифшиц, Лев, Елизавета и я много и интересно беседовали за чаем, и разговор наш иногда затягивался за полночь. Создавалось ощущение, что меня окружают культурные, теплые, разумные люди – совершенно противоположное тому, что я ожидал встретить в Сибири, особенно после чтения произведений писателей XIX века. Когда я упомянул об этом Льву, он сказал: «Но это другая Сибирь и другая Россия. Мастера правы, и не забывайте, что многое еще из пережитков старого осталось. Чехов, страстно ненавидевший вульгарность, пошлость и ничтожные претензии мелкой буржуазии в провинциях и в Москве, видел, как крестьян разлагает церковь, бюрократы, а спившийся, талантливый народ ничего не делает и ко всему безразличен. Разве Ленин не ненавидел так же страстно эти же вещи ? Ему нравились и Чехов и Толстой и было дорого то, что Чехов вложил в уста многих своих героев, – что когда-нибудь другое поколение узнает, какой хорошей и прекрасной может быть жизнь».
Я спросил Вакса:
– Почему Краснощекое предложил мне прочитать работу Ленина «Что делать?» Когда она была написана? Лет пятнадцать назад?
Что-то около этого, ответил он. Я сказал ему, что я поддразнивал Краснощекова из-за того, что он так быстро вознесся, как только решил стать большевиком. Вакс вспыхнул. Я видел, что это было неприятно и он подумал, что я просто дурачусь.
– Я уверен, он сможет, – сказал я, – именно благодаря тому, что он занимает такое высокое положение в партии, он думает, что все знает о заводских рабочих и может сказать им, что делать. Или крестьянам. Я уверен, что и для них у него припасены ответы.
Вакса совершенно не заботили мои объяснения; как я понял после того, как он заговорил, ему было неприятно то, что Краснощекое неправильно трактовал «Что делать?». Я сохранил в памяти все эти годы, потому что среди критиков стало модно цепляться за эту книгу Ленина.
Только внимательное чтение этой книги, сказал мне Вакс, может помочь понять, что Ленин имел в виду сделать так, чтобы ведущая группа кадров принимала все решения и вручала их рабочим в готовом виде. Ленин настаивал – и это отличало меньшевиков от большевиков – на том, что должна быть создана партийная организация профессиональных революционеров. Только таким образом в царской деспотической России партия могла бы работать в подполье, не создавая опасности себе самой и остальным. Профсоюзы и другие организации должны быть открытыми, насколько позволяют условия. Но с самого начала – ив книге неоднократно это подчеркивается, – больше рабочих, чем людей умственного труда, нужно вводить в руководство, и ни в коем случае профессионалы-подпольщики не должны думать за рабочих. Он сам хватался за каждое письмо, приходившее от рабочих, изучал его, что-то из него узнавал и приходил в восторг и энтузиазм из-за каждого признака, что рабочие становятся активными в своем движении. Он постоянно сражался против самодовольства, которое проявляли некоторые ссыльные, которые находились в отдалении от действительной классовой борьбы, имевшей место.
Между тем Вакс ненавидел всяческую несправедливость и указывал, что вполне возможно, что Краснощеков глубоко понимал то, что имел в виду Ленин.
– В таком случае он подумал, что его выдвинули на руководящий пост, так как это было необходимо, чтобы помочь обучить и развить менее продвинутые кадры, – сказал я.
– Это правда, – заметил Вакс, – он человек, не замеченный в скромности, но и Ленин тоже не такой. Партии в настоящий момент не нужны люди моего склада, учителя, которым не хватает смелости…
Но здесь я перебил его:
– Да, все это очень хорошо, хотя я хотел бы напомнить вам, во-первых, что Ленин – великий учитель, и Владимир Ильич всегда слушает.
И я рассказал ему, как долго мы с Кунцем ждали, пока Ленин вытягивал информацию, которая показалась ему интересной, у двух необразованных крестьян.
– Может, я ошибаюсь. Я только дважды разговаривал с Краснощековым. Но я не могу представить его, чтобы он слушал рабочих. Ведь парень вроде Мельникова, думающий, несловоохотливый, который ходит повсюду и прислушивается к рабочим и думает, каким образом избежать ненужного повторения приказов, дублирования распоряжений или бумажной работы переписки, – он мог бы научить Краснощекова одной-двум вещам.
– И все же, Альберт, мы не знаем, может, именно Краснощекое хотел, чтобы у вас появилось настоящее представление о том, как работает партия, и о лежащем в основе этой работы плане Ленина, принятом на Втором съезде в Лондоне и выдвинутом в этой ранней его книге.
– Все, что было рассчитано на ее работу во время нелегальных условий. А теперь партия во власти, и это большая разница, – вставил я. – Однако в основном я хочу сказать, что я слышал, как Ленин много раз говорил о том, как медленно движется партия, – ругал товарищей, заставлял их шевелиться, говорил, что массы идут впереди них и что они недооценивают революционное настроение масс и так далее.
– Временами так оно и есть, – задумчиво произнес Вакс. – И иногда это хорошо, иногда – не очень; и тогда наша задача – сдержать их. Я волнуюсь теперь, что может произойти здесь. Инициатива наших рабочих велика, повстанцы на кораблях бесстрашны. Теперь у них свое правительство, у них нет хозяев, и они намереваются сохранить это, но вы же видели американский флаг на том линкоре, а также японские и британские орудия. А французы заняты чехами. Возникнет ли безвыходное положение, когда одни будут удерживать других? Или они соберутся вместе и нанесут нам удар в спину, и если так, будет ли это кровавой баней? Я очень выработался, и тогда говорю себе, что я становлюсь старше, слишком всего боюсь. А вы, мой друг, – сказал он, – вы как наши портовые рабочие, у вас слишком много возможностей.
