Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗

— То есть, юниты подключались к зрительным нервам? — спросил Рамбаум.

— Нет. Кинбауэр говорил, что трансляция ведется напрямую в затылочные доли. Там происходит обработка зрительной информации.

— Понятно.

Рамбаум встал и шагнул от стола к Искину.

— Людвиг, — он присел перед пленником, — сколько колоний вы испытали за весь период своего нахождения в Киле?

— Около тридцати.

— Как это? Не выходит по срокам.

Искин улыбнулся.

— Кинбауэр в течение месяца мог подсадить мне три или четыре колонии с перерывами в неделю.

— Вот как?

— Да. Если одна колония поглощала другую, опыт прерывался.

— Но, в среднем, сколько вы тестировали одну колонию. Три месяца? Полгода? Или хватало месяца?

— Кинбауэр часто форсировал стадии, — ответил Искин, — а иногда запускал лишь один или два этапа. Но, в целом, наверное, действительно, выходило по три, три с половиной месяца на тест.

— И ни одного сбоя?

— Почему? У меня было три сбоя. Кинбауэру это сразу было видно на рентгенографе, и колонии уничтожались излучением.

— Доходили ли вы до конечной стадии и последующей активации программы?

Искин кивнул.

— Да, мне показывали кино.

— Зачем?

— Не знаю. Чтобы я понимал, на что способны юниты.

— Вы знаете, что кино с вами показывали господину канцлеру? — спросил Рамбаум.

— Он, наверное, был в восторге.

— Именно. Он сказал: «Вот таким и должно быть перевоспитание неблагонадежных элементов». Неделю ходил в приподнятом настроении. На что это, кстати, похоже?

— Что?

— Действие под программой. Вы же, наверное, были в сознании?

— Не совсем, — сказал Искин. — Ты словно отделен… Это трудно объяснить.

Кино было черно-белым. Но имело звук. Кинбауэр снимал его в специальном боксе, оборудованном съемочной и звукозаписывающей аппаратурой. Звук был необходим, чтобы слышались команды, которые выкрикивал Кинбауэр. Хронометраж фильма составлял четыре минуты. Исчерпывающие четыре минуты. Искин, впрочем, не знал, тот ли фильм смотрел Штерншайссер. Кинбауэр в какой-то период увлекся показательными съемками, и эпизодов с активациями колоний могло быть куда больше одного.

Гриф: «Совершенно секретно».

Когда Искин смотрел на самого себя, запечатленного на пленке, он не мог отделаться от мысли, что вместо него играет какой-то удачно загримированный актер. Очень похожий. Этот актер, не мигая, около десяти секунд смотрел в объектив. Потом Кинбауэр сказал: «Представься». И актер отчеканил: «Людвиг Фодер, номер три, в активации орднунг-колония, версия девяносто пять». Затем по команде Кинбауэра и под едва слышный стрекот электрического привода кинокамеры Людвиг Фодер приседал, пел, пытался разбить стекло (орднунг-колония не давала), отжимался, избавлялся от одежды, маршировал нагишом и кричал: «Да здравствует, Адольф Штерншайссер!».

Во второй части фильма Людвиг Фодер убивал. Кто-то, кажется, Вальтер, выдал ему «маузер-98» с магазином на пять патронов и поставил напротив него пятерых заключенных, взятых из Шмиц-Эрхаузена. Наручниками они были прикованы к стене, так что того, что кто-то вдруг бросится на стрелка, можно было не опасаться.

Десять шагов.

Искин помнил, что ничего тогда не чувствовал. Ничего. Даже в глубине души не бесновалось запертое, скукоженное, протестующее «я». «Я» было усмирено юнитами. Эти пятеро не снились ему потом. Пять изможденных человек в полосатой лагерной форме, которая мешком висела на каждом. Он не мог воссоздать их лиц. Помнил только, что они были большеглазые и бледные и показались ему близкими родственниками. Двое были лет пятидесяти, еще двое лет тридцати, а один, совсем мальчишка, — лет восемнадцати. Мальчишка был лопоухий. Сквозь уши просвечивал белый свет.

На кинопленку попали только их коротко стриженные черепа, лица мелькнули на долю секунды — Кинбауэр поспешил отвести камеру на Фодера, на основного героя фильма, который, широко расставив ноги, все еще голый, стоял с винтовкой наперевес.

(Господин канцлер был любителем эротики, и видимо, Кинбауэр хотел потрафить Штерншайссеру этой съемкой. Кроме того, сразу можно было объяснить, что никакой рефлексией, ни по отсутствию одежды, ни по выполнению приказов, подопытные у него не страдают).

Кинбауэр сказал: «Людвиг Фодер». Фодер сказал: «Я!». «Перед вами пять целей, Фодер». «Да!».

«Вы должны убить их». «Слушаюсь!». «Цельтесь в сердце». «Слушаюсь!». «Огонь!».

Фодер прижал приклад «маузера» к плечу и, выверенными движениями смещая ствол винтовки, выстрелил пять раз.

Вот так. Пленка не распалась, не раскрошилась от ужаса содеянного и бесстрастно зафиксировала повисшие на цепях, выгнувшиеся трупы.

Сначала Кинбауэр хотел, чтобы Фодер расстрелял собак, а остановился на заключенных потому, что их было много, тогда как собак еще стоило поискать.

— Людвиг?

— Да, — сказал Искин.

— Так вы были в сознании? — спросил Рамбаум.

— Я чувствовал себя наблюдателем. Отстраненно смотрел за происходящим. Ничего не чувствовал.

— И вы считаете это заслугой юнитов?

— Да, это было их предназначением.

— Простите, Людвиг, — произнес Рамбаум, — но мне хочется понять, чем вызвана ваша уверенность в том, что вы в это время находились под сторонним, скажем так, управлением?

— Тем, что будучи в состоянии управлять собственными разумом и телом, я бы никогда не сделал того, что сделал.

Аннет-Лилиан хмыкнула.

— А вы не думали, что могли выполнить это под влиянием химических препаратов? — спросил Рамбаум.

— Нет.

— А, предположим, под гипнотическим внушением?

Искин мотнул головой.

— Вы не понимаете…

— Я как раз понимаю, — перебил его Рамбаум и нацелил палец. — Это вы, Людвиг, не понимаете, что доказательства существования колоний микроскопических существ непонятной природы, которые, прорастая в человеке, подчиняют его себе, настолько зыбки, что просто диву даешься, как вы до сих пор в них верите.

— Я испытывал их, — сказал Искин.

Тр-р-р! — Аннет-Лилиан с треском выдрала лист из каретки, сложила его к уже напечатанным и потянулась за сигаретной пачкой.

— Он дурит вам голову, — сказала она Рамбауму.

— Иногда люди истово убеждены в том, чего нет, — ответил он ей. — Некоторые верят в высшие силы и в каждом событии находят доказательства их проявления. Некоторые верят в дьявола и также не имеют сомнений в том, что он ходит среди людей. При этом, по здравому размышлению, присутствие и высших сил, и дьявола не имеет твердого, материального основания. Все это изобретения человеческого разума, которому необходимо иметь опору для оправдания собственной слабости. А господину Фодеру, думаю, было легко поверить в тот спектакль, что разыгрывал перед всеми Кинбауэр, потому что подкреплением этой веры Рудольф занимался ежедневно.

Аннет-Лилиан закурила.

— Я католичка, — сказала она. — И верю в Бога.

— А я материалист, — сказал Рамбаум.

— Я думала вы из… — Аннет-Лилиан скривила губы. — Ну, из «Альтенэрбе».

— Обычно участие в таких организациях не афишируют, — с долей укора сказал Рамбаум, и стул под ним скрипнул. — Но что это меняет?

— Разве «Альтенэрбе» не находится на другом полюсе от материализма?

— Если считать ее, как и прежде, оккультным орденом, то да. Но с той поры, с угасания небезызвестного ее предшественника под руководством Зеботтендорфа, прошло больше пятнадцати лет. У старых организаций, как и у людей, с возрастом часто прибавляется разума, и вместо распевания заклинаний на латыни, медитаций и проведения бестолковых ритуалов с забиванием козлов и ягнят появляются вполне материалистические концепции по поиску древних артефактов.

Но это, пожалуй, к нашему делу не относится.

— Согласна.

Аннет-Лилиан затянулась, сбила пепел в коробочку и заправила в пишущую машинку новый лист.

— Хорошо, — оглянувшись на нее, сказал Рамбаум, — продолжим. Итак, Людвиг, информацию о развитии колонии вы получали посредством тестов и зрительного текста.