Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич (книги серии онлайн .txt) 📗
— Существо, которому мы дерзнули бросить вызов, это не обычный убийца или садист-психопат, мистер Тармас. Будь оно таковым, с удовольствием расправилось бы со своими жертвами, едва лишь те, обескураженные и смущенные, впервые ступили на проклятую землю. Уничтожило бы, сожрало, скормило своим монструозным прислужникам или самих превратило в чудовищ… Однако Он терпелив. Необычайно терпелив. Каждому своему гостю он отпускает срок, прежде чем сделать его подданным Нового Бангора, подчиненным ему разумом и телом. У каждого этот срок свой. Мне приходилось знать людей, которые оставались гостями острова на протяжении многих лет. Знал и тех, кто сгорали в считанные дни. Срок всегда есть. У каждого из нас. Всегда.
Он обратил внимание на то, как отвела взгляд Графиня. Как скрипнул зубами Пастух. Как расслабленно болтающий ногой Поэт затвердел в своем кресле, словно обратившись пугалом — тощим скелетообразным существом, на которое кто-то натянул потрепанный костюм. Даже Архитектор, беззвучно шевеливший губами и выводивший по столешнице пальцем закорючки, растерянно захлопал выцветшими старческими глазами.
Они знали это. Еще до того, как приняли приглашение разделить участь клуба «Альбион». Знали, что каждому из них отпущен свой срок — тот временной промежуток, который Он милостиво дарит своим новым гражданам, прежде чем распорядиться ими по своему усмотрению, как полноправной собственностью.
— Значит, он ждет, — негромко и веско произнес доктор Генри, — Дает время. Вот первая наша задача, господа. Понять, что он такое и почему дает этот срок. Мне кажется, в глубине души каждый из вас имеет мнение на этот счет. Объединив эти мнения, мы можем оказаться на шаг ближе к избавлению. Осознать, с чем столкнулись. Понять внутреннюю суть нашей темницы. Кто-то… кто-то хочет высказаться?
Они молчали. Долго, не глядя друг на друга. Пока наконец Архитектор, досадливо цыкнув зубом, не поднял тощую руку.
— Я самый старший из присутствующих здесь, наверно, будет справедливо, если я возьму слово первым.
— Будьте добры, мистер Уризель, — с облегчением произнес доктор Генри, — Охотно выслушаем ваши предположения.
Бывший инженер-архитектор решительно поднялся, выпростав из-под стола фалды ветхого пиджака.
— Я хотел сказать… Кхм. Конечно, это все в порядке теории, но… Словом, будь что будет, а я скажу, — он набрал воздуха в узкую грудь, — Он — это никакое не чудовище.
Кажется, в тишине хмыкнул Поэт. Доктор Генри даже не посмотрел в его сторону. Сейчас его интересовал не он.
— Поясните свою мысль?
Архитектор приосанился, словно очутившись в знакомой обстановке.
— Охотно. Та могущественная сила, которую мы прозвали Левиафаном, вовсе не злокозненный злоумышленник, которому нравится истязать своих пленников. Мы сами убедили себя в этом, точнее, это сделало наше субъективное сознание, привыкшее иметь дело с нам подобными, но бессильное объять непривычную для себя величину. И я повторяю, Он — не чудовище!
— А кто? — буркнул Пастух, неприязненно глядя на него, — Быть может, Дух прошлого Рождества [93]?
— Сила, — Архитектор прикрыл глаза дряблыми веками, отчего это слово прозвучало еще более торжественно, — Сила, которую мы безосновательно облекли личностью и мотивами, своим воображением создав из нее подобие сказочного дракона или библейского морского змея — как вам угодно… Левиафан — это парадокс невообразимой сложности, порожденный локальным искажением пространства-времени. Вообразите себе точку на карте, в которой, подчиняясь невидимому силовому полю, фундаментальные физические законы начинают закручиваться и искажаясь, переплетаясь подобно ботиночным шнуркам. Точку, в которой закон Дальтона становится таким же бессмысленным, как бормотание уличного попрошайки, а законы термодинамики перестают означать вообще что бы то ни было. Наша тюрьма — это точка искажения, в которой все сущее переплетено, перепутано и переустроено на непривычный нам манер.
— Вселенский хаос? — осведомился доктор Генри, единственный из сидящих за столом, сохранивший невозмутимость.
— Нет! — Архитектор дернул безукоризненно выбритым подбородком, — Нет, Доктор! Хаос неуправляем и не способен сохранять хоть какие бы то ни было связи и структуры. А Новый Бангор — способен. Скорее, его суть сродни… уравнению. Огромное многомерное уравнение, столь сложно устроенное, что по сравнению с ним гипотеза Гольдбаха [94] сродни детской шараде. Для того, чтоб противостоять уравнению, не нужны кинжалы и веревочные лестницы, нужен мел — много мела.
— Значит, канцелярские крысы и безумные рыбоголовые чудовища по своей сути — иксы и игреки? — насмешливо осведомился Тармас, не замечая устремленный на него гневный взгляд Графини, — Превосходная теория.
— Я говорю не об этом! — раздраженно произнес Архитектор, — А о том, что Новый Бангор — это место, где все известные нам законы проистекают по неизвестным нам правилам. Но там, где есть правило, всегда есть закономерность. Надо лишь выявить ее. Сделать зримой. И единственный инструмент, который может нам в этом помочь, это анализ. Беспристрастный сухой анализ, холодный, как лабораторное стекло. Нам не нужно противостоять Новому Бангору, нам нужно разгадать его! Вытащить наружу корень уравнения, спрятанный за жуткими декорациями.
Поэт фыркнул. Должно быть, представил себе что-то столь же нелепое, что и сам доктор Генри в этот момент — как благообразный Архитектор, вооружившись куском мела, отбивается от наседающих на него теней в строгих похоронных костюмах…
— Значит, единственное, что нам требуется — это… решить уравнение? — холодный голос Графини запнулся, — Именно на это нам отводится время?
— Да, — подтвердил Архитектор с непонятным достоинством, — Логика и анализ — вот наше вернейшее оружие в этой ситуации. Конечно, бой будет непрост. О, еще как непрост! Дело в том, что для того, чтоб приблизиться к решению, надо отстраниться от великого множества вещей, которые наше скудное человеческое мышление возводит на пути. От продуктов нашего воображения, искажающих зрения и путающих мысли. Надо без устали пропалывать данные, избавляясь от ложного, наносного, субъективного, обратиться бесстрастными и сосредоточенными на поиске истины приборами, неподвластными порочной субъективности!
— Вы предлагаете всем нам сделаться арифмометрами? — холодно осведомилась Графиня, — Бесстрастными цифровыми аппаратами, отринувшими человечность во всех ее проявлениях?
— Да! — неожиданно жарко воскликнул Архитектор, — Если потребуется, да! Пока ваша хваленая человечность будет мешать нам решить уравнение, она будет нашим врагом! Союзником выдуманного вами Левиафана!
— Заманчивая перспектива… — пробормотал Поэт, то ли фиглярствуя, то ли искренне, — Не могу отрицать оригинальности подхода, но…
— Спасибо, мистер Уризель, — поспешил сказать доктор Генри, — Это заслуживает внимания. Кто следующий? Мистер Тармас, быть может?
— Ну, если вы желаете…
Скотопромышленник осторожно шевельнул плечами, будто проверяя на прочность пиджак. Когда с его лица сошла привычная сардоническая усмешка, оно сделалось почти незнакомым, а сам Пастух словно мгновенно сменил личину, став удивительно спокойным, серьезным и даже внушительным. Словно явил сидящим за столом свое истинное лицо.
Лицо человека, который никогда не плыл по течению, напротив, стремился все течения изогнуть под себя. Доктор Генри подумал, что в этом лице есть что-то от римского центуриона. Такой способен хладнокровно планировать и воплощать планы, но если потребуется, он самолично поведет легион в бой, первым встав в строй.
— Я привык уважать цифры, — Тармас кашлянул, — В конце концов, на них зиждилось мое состояние. Но я не думаю, что Он ждет от нас разгадывания алгебраических ребусов. Если он чего-то и ждет для нас, так это сделки.
— Сделки? — Графиня приподняла аккуратную тонкую бровь, — Впрочем, я уже не удивлена. Математик талдычит об уравнениях, а делец всегда остается дельцом.
