Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Чего я хочу, а чего не хочу, вам неведомо, и ведомо не станет, — отрезала Даран. — Мне казалось, вы этот урок уже усвоили за прошедший час. Впрочем, надеяться вы, конечно, можете. Надежда остаётся с человеком до самого последнего часа, а когда она исчезает, вместе с ней отлетает и его дух. На этом прошу вас покинуть мой кабинет.
Главный Астролог поклонился и вышел.
И после этого Даран дала выход ярости, которая копилась в ней со вчерашнего вечера.
«Не для того я принесла столько жертв и вложила в тебя столько сил, чтобы ты сбежала с первым же любовником и жила, как обычная женщина, — думала она, подойдя к окну и глядя на занесённый снегом осенний сад. — Глупая… глупая, глупая!»
Она стукнула кулаком по деревянной раме и замерла.
Где-то вдалеке несколько раз пробили в гонг, возвещая полдень.
***
Ночь, бессонная для Хайнэ, Иннин и Главного Астролога, оказалась таковой и для Хатори — однако виной тому были отнюдь не размышления о близости возможной смерти.
Последняя была до странности ему безразлична, хотя он меньше всего на свете хотел умереть, и особенно после случившегося.
Волновало его другое: пытаясь скоротать вечер, он взялся прокручивать в голове события, произошедшие до его ареста, и вдруг обнаружил, что они начали медленно, но верно выветриваться из его памяти.
Это открытие его взволновало: одно дело было забыть о том, что произошло в далёком прошлом, восемь лет тому назад, и совсем другое — когда превращаются в пустоту воспоминания последних дней.
Означало ли это, что он страдает провалами в памяти?
Преодолев какое-то внутреннее сопротивление, которое всегда мешало ему предаваться размышлениям, Хатори заставил себя напрячь память.
И обнаружил: он прекрасно помнил о том, какие лекарства и по каким часам нужно принимать Хайнэ, в каком укромном месте спрятаны его книги и рукописи, и даже какие ароматы — чудовищные, отметил про себя Хатори — брат предпочитает в качестве духов.
В целом, дни, проведённые с Хайнэ, он также мог без особого труда воскресить в памяти.
А вот то время, что он провёл в одиночестве…
Хатори смутно помнил, что иногда такое время бывало — но когда? где он был? чем занимался?
Всё это начисто выветрилось из его памяти.
Он знал как факт, что провёл однажды ночь с Марик Фурасаку, но не мог вспомнить, где это случилось, как всё прошло, что она ему говорила, и что он сам ей отвечал. При любой попытке обратиться к тому дню, в памяти всплывало совсем другое — залитые кровью стены, Хайнэ, ничком лежащий на полу…
Два месяца, проведённые в столице — за исключением тех дней, которые Хайнэ жил дома после своей попытки самоубийства — превратились в смутный сон, игру разноцветных теней и контуров, обрывков каких-то картин и сцен.
Почему же он только сейчас это понял?
Ответ был прост — прежде и не пытался о чём-либо вспоминать, был слишком занят с Хайнэ и в целом не видел ничего интересного в том, чтобы воскрешать в памяти прошлое, тем более, недавнее.
Но оказалось, что дело не в том, что он не хочет — не может.
Мысль эта принесла какое-то щемящее чувство, но Хатори справился с ним довольно быстро. Велика ли трагедия в отсутствии собственных воспоминаний? В конце концов, те дни, которые он провёл рядом с Хайнэ, и вообще всё то, что было связано с братом, он помнил довольно хорошо.
Значит, до тех пор, пока Хайнэ с ним — всё в порядке.
А это он и раньше прекрасно знал, ничего другого от жизни ему и не нужно было.
«Ах, так, — подумал Хатори не то чтобы со злостью и обидой, скорее, удивлённо. — Значит, я…»
И на этом мысль оборвалась начисто — слишком уж он не привык анализировать собственные чувства и ощущения.
Он перевернулся на бок и попытался, наконец, заснуть.
Это ему почти что удалось — но из состояния полузабытья вывела новая тревожная, чуть болезненная мысль.
Получается, то, что произошло сегодня с Иннин, он забудет точно так же, как ночь, проведённую с Марик?
И снова Хатори одолела какая-то печаль, щемящая тоска, которую пришлось стряхивать с себя усилием воли.
«Она не должна узнать об этом, — подумал он. — Иначе обидится. Мы должны жить втроём, тогда всё будет хорошо, я ведь и раньше это знал. Конечно, есть такие моменты, когда Хайнэ не сможет присутствовать рядом со мной и Иннин, но вряд ли она будет часто спрашивать, помню ли я…»
Что-то, правда, подсказывало ему, что обо всех последующих ночах Иннин, быть может, и не будет его спрашивать, но эта, самая первая, всегда будет для неё особенной.
Он встрепенулся, найдя выход — записать всё то, что он пока ещё помнит отчётливо, на бумагу, и тогда проблема исчезнет сама собой. Забудет — перечитает.
И тут же сам над собой посмеялся.
Даже если забыть о том, что здесь, в камере, нет ни бумаги, ни кисти с тушью, и никто их ему не принесёт — сможет ли он передать бумаге любовные чувства и ощущения?
Нет, для этих целей нужен Энсенте Халия, но никак не Хатори Санья.
Энсенте-Энсенте, Хайнэ…
Хатори уже позабыл свою вспышку злости, и хотя внутренняя обида оставалась, ему хотелось только одного — побыстрее быть снова рядом с ним.
Он услышал шаги и поднял голову, подумав было, что вернулась Иннин — но это была не она.
— Ты! — удивлённо воскликнул Хатори, увидев волшебницу с белыми волосами.
И впервые подумал: он не знает её имени потому, что она его не сказала, или потому что забыл его, как забыл уже, каким образом они познакомились и где виделись?
— Послушай, жрица, — сказал он, подскочив к решётке и напряжённо вглядываясь в смутно белевшее в темноте лицо. — Ответь мне на один вопрос: когда мы встретились в первый раз?
Она, казалось, ничуть не удивилась его вопросу.
— Я гадала тебе на картах, — ответила она. — Я сказала, что однажды ты обретёшь свободу и вернёшь всё, что потерял, но это произойдёт не раньше, чем ты порвёшь те узы, которыми добровольно себя связал.
Что-то произошло в голове Хатори — может быть, сказался проведённый в раздумьях вечер — и слова, которые раньше были лишь туманным метафорическим бредом, вдруг обрели для него чёткий и конкретный смысл.
— Меня связывают узы с Хайнэ, — сказал он. — Но ты не права, жрица. Это то, благодаря чему я живу. Если я их порву, от меня ничего не останется. Разве то, что я ничего не помню о днях, когда его не было рядом со мной — не доказательство? Я всегда должен быть рядом с ним, я это точно знаю.
Жрица — Хатори не помнил, откуда он взял, что она жрица, но, вероятно, она что-то ему об этом говорила — ничего на это не ответила и только смотрела на него своими большими светло-аметистовыми глазами, мерцавшими в полумраке.
Хатори смутно вспомнил: трактир в Нижнем Городе, в который он зашёл в женском наряде.
Кажется, он пил…
Да, пил.
Сквозь череду смутных образов пробилось более отчётливое воспоминание: письмо Хайнэ, которое ему принесли из дворца. Сначала он обрадовался, очень обрадовался, а потом прочитал его — и разозлился. Или огорчился?
Как бы там ни было, потом он оказался в трактире, и ещё там был Сорэ Санья, вполне обманувшийся его маскарадом, и над ним было грех не посмеяться. И вот он пил, и смеялся, и ему было хорошо, а, может быть, плохо, а потом появилась волшебница и села рядом с ним за стол.
— Это моя сестра, — сказала она, положив руку ему на плечо и отвечая на настойчивый вопрос пьяного Сорэ Саньи о том, что это за прекрасная знатная дама, и что она делает в таком месте. — Пойдём со мной, сестра.
Кажется, Хатори не удержался от какой-то выходки напоследок — откуда-то же Сорэ Санья узнал о том, что это была никакая не прекрасная знатная дама, а куда менее прекрасный мужчина, носивший ту же фамилию, что и он, но не связанный с ним узами крови.
Впрочем, об этом Хатори уже ничего не помнил. Следующим воспоминанием был дом — и крики многочисленных птиц, раздававшиеся, казалось, отовсюду. Птицы были в саду и в доме, в клетках и просто так, они тянули шеи, хлопали крыльями, белоснежные перья летели с потолка, как снег…
