Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри (мир книг TXT) 📗
— Чего это вы тут сиднем сидите? — с порога заявил он. — Денек-то какой выдался, загляденье просто! Поехали, прогуляемся! Гардиано, давай с нами, а?
— Благодарю, но я лучше останусь. Мне надо… надо работать, — немедля отозвался ромей. Пересвету показалось, он как наяву слышит лязг затворяемых ворот и грохот опускаемых ржавых засовов. На колу мочало, начинай сначала. Вроде так хорошо все складывалось. Улучив момент, царевич украдкой подмигнул Кириамэ и скорчил свирепую гримасу. Мол, не стой столбом, поддержи меня!
— И в самом деле, — намеки принц улавливал с полуслова. — Даже прославленные мастера соглашались с тем, что в любом деле требуется хоть отдых. Иначе уставший глаз не замечает допущенных ошибок, и итог стольких трудов рискует утратить совершенство. Мы ведь ненадолго, да, Пересвет?
— Ага-ага, — заверил царевич. — Туда и обратно.
— Ну, если ненадолго… — позволил себя уговорить Гай, которому явно не улыбалось сызнова проторчать бирюком день в четырех стенах.
Улучив момент, Пересвет дернул со стола листочек, исчерканный ромеем, и воровато сунул за пазуху. Позже, в конюшнях, пока седлали лошадей и ждали ушедшего переодеваться к выезду Кириамэ, царевич украдкой вытащил и расправил скомканную бумажку. Повертел так и эдак, огорченно скривился. Поспешно нацарапанные вкривь и вкось строки Гардиано ложились поперек столбиков витиеватых иероглифов, оставленных проворной кисточкой Кириамэ.
В хитрых нихонских закорючках царевич так и не сумел разобраться, как Ёширо не пытался вразумить приятеля загадочной восточной грамоте. Гай же написал вирши на родном латинянском наречии, чьи буквицы имели сходство с эллинским алфавитом и грамотой русичей.
Шевеля губами и яростно скребя в затылке, Пересвет по слогам прочел слово «серпентариоса» и смекнул, что оно имеет некое отношение к змеям. Сыскал еще слова, похожие на эллинские. «Мелла ессио», то бишь слаще пчелиного мёда. «Мистериозум» — загадка. Да уж, воистину загадка, все зубы обломаешь. Страсть как хочется вызнать, что же такое начертал ромей, но как? Не тащиться же на поклон с краденным листком и нижайшей просьбой — переведи, а? Неловко выйдет. Может, там вовсе не для чужих глаз писано. А может, Гардиано глубоко плевать на то, как ошеломительно выглядит нихонец на фоне чернеющих берез, и он наскоро сложил очередную сатиру. Где вывел Ёширо сущим ядовитым аспидом со сладкой ухмылочкой.
Ехали без особой спешки и избранной цели, куда глаза глядят — из одной улицы в другую, с одной шумной торговой площади к следующей. Солнце дробилось ослепительными брызгами в сосулечной капели, полыхало россыпью золотых звезд на синеве свежевыкрашенного купола малой церковки, отблескивало яркими искрами на конской упряжи.
Пересвет с душевным облегчением смекнул, что ромейский гость склонен держать язык за зубами насчет вчерашней попойки и вспоминать ее в красочных подробностях не собирается. Стало быть, казнь египетская через долгие извинения и разъяснения отменяется. Так что царевич просто ехал чуть впереди, краем уха прислушиваясь, как за его спиной Гардиано и нихонский принц увлеченно сравнивают виденные в дальних странствиях поселения со Столь-градом.
Проявив редкостное единодушие, спорщики сошлись во мнении, что Столь-град немногим уступает бедняцким предместьям Ромуса или Эддо.
— У того лопнет глаз, кто не любит нас, — высказался на эти клеветнические измышления Пересвет. — А кто в гостях засиделся, тому могу лично выписать подорожный лист до Ибирской Орды. Или до Голодной степи. Выбирайте, что больше по душе придется. Ишь, город наш им не приглянулся. Не знаю, как оно в Ромусе, а в Эддо из бамбука-травы стенку сплел, дерюжкой прикрыл — вот и готов терем для императорского семейства и будка для пса в придачу. Что, Ёжик, разве не так? А вот в книжице, что недавно из Нихонии твоей доставили, именно так нарисовано.
— Творческое преувеличение, — возразил Кириамэ без особой твердости в голосе.
Кони слаженно затопотали по сосновому настилу длинного моста через Молочную реку.
На самом деле, конечно, никакого молока в ней не текло, а берега если и превращались в хлюпающий кисель, то в пору затяжных осенних ливней. Просто далеко в верхнем течении река проточила путь через тысячелетние залежи известняка, отчего летними днями вода в ней действительно казалась беловатой, оттенка творожистого молока. Зимой Молочную сковал толстый лед, но сейчас он засерел, замаслился и подернулся глубокими трещинами. Натянув поводья, Пересвет прислушался и даже принюхался, жадно втягивая влажный, сладкий воздух, досыта напоенный гудящим, звонким предчувствием.
— Стойте. Сейчас вот-вот начнется.
— Что начнется? — с интересом спросил Кириамэ.
— Батюшка Сом Налимыч проснется и вдарит хвостом, разбивая лед, — объяснил Пересвет.
— Это какой величины должна быть рыбка, чтобы в одиночку начать ледоход? — усомнился Гардиано.
— Сам я его в глаза не видывал, — честно признал царевич, — но те, кто видел, баяли, что длиной он с двух добрых тяжеловозов, а толщиной с африканского чудо-зверя гиппотавра. Ведь это не просто рыба-сом с большим усом, это самый старый Сом на реке. Он у местного Водяного навроде коня. Только Водяной царь беспробудно дрыхнет в дальних бочагах, а Сом на зиму зарывается в тину посередь Молочной и ждет первого солнышка. Как почует — пробудится и начнет резвиться. Правда-правда. Ну чего ты ухмыляешься?
— Большинство народных поверий имеет под собой… — наставительно начал ромей, и осекся. В разводье посередь реки и впрямь стремительно мелькнуло нечто огромное, чешуйчатое, зеленовато-крапчатое. Над Молочной с гулким уханьем возрос водяной столб величиной с немалое дерево. От места сокрушительного удара зазмеились, разбегаясь в стороны, длинные расколы. Радостно заплескалась черная освобожденная вода, добротно возведенный мост содрогнулся на врытых в речное дно быках-опорах.
Мирно шагавшие по своим делам горожане поступили сообразно нраву и характеру. Робкие с привизгами бросились наутек, роняя корзины с покупками и поспешая к спасительным берегам. Народ посмелее да повеселее шарахнулся к перилам, толкаясь локтями и высматривая широченную спину Старого Сома.
Молочная клокотала, бурлила и вскипала. Огромные льдины с противным скрежещущим хрустом наползали одна на другую. Вздыбливались на ребро, являя бугристую исподнюю часть, переворачивались и соскальзывали в черную речную глубину. Выныривали и уплывали вниз по течению, к далекому Морю-Океану.
— Вон он, вон! — наперебой орали зеваки, тыча перстами в рвущуюся прочь из ледяных оков реку. — Да буркалы протри, дурачина, не туда таращишься! Плещется, чтоб мне лопнуть! Батюшка Сом проснуться изволили!
Как буйный пьяница во хмелю, река раскачивалась из стороны в сторону, с размаху шарахаясь волнами в берега. Льдины вращались, сталкиваясь друг с другом, истирались в мелкое ледяное крошево. В кипении закручивающихся водоворотов и бешеной пляске льдин вновь неспешно поднялась и сгинула широченная чешуйчатая спина со смехотворно маленьким плавничком — даже упрямец Гай не смог отрицать увиденного собственными глазами. В эллинских трактатах о людской натуре, читанных Пересветом, эдакая склонность сомневаться во всем и не доверять ничьим словам без изрядного подтверждения именовалась «скепсисом».
Молочная яростно рвалась на свободу из долгого зимнего плена. Плывшие вниз по течению льдины с шелестящим скрежетом ударялись о мостовые опоры, разлетаясь острыми осколками.
— Кажется, я что-то вижу там, внизу, — надо было очень хорошо знать принца Кириамэ, чтобы понять, что он нешуточно взволнован. — Похоже на женщину-каппу… на русалку.
— Дались тебе русалки, повсюду грезятся. Не время еще им хороводы водить. Спят они, — уверил нихонца Пересвет. Гай, мешковато вывалившись из седла спокойного гнедого конька, перегнулся через перила. Щурясь, вгляделся в бурлящую и сверкающую на солнце воду Молочной.
— Там действительно что-то есть, — бросил он через плечо. — Только вряд ли это прекрасная нимфа. Больше смахивает на огромный клок водорослей. Или… или на волосы.
