Тень Феникса (СИ) - Горянов Андрей (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Запах здесь стоит невозможный: прогорклый пот, отбросы, сырость и человеческие испарения, всё, что поднимается с нижних этажей и всё, что не пропускает крыша. Я, кажется, снова порываюсь уйти, но она держит меня так крепко, как утопающий держит брошенную ему веревку, и о чем-то горячо и сбивчиво мне рассказывает, однако я понимаю едва ли половину.
— Почему, когда всё закончилось, ты не нашла меня, почему не отправилась в Стаферос, а осталась в этом вонючем городишке?
— С тобой всё в порядке? Ты выглядишь неважно…
— Это ты выглядишь неважно!
Ее речь еще не вполне утратила ту плавность, размеренность и правильность, присущую образованной девушке из обеспеченной семьи. Казалось, на какое-то время сквозь скорлупу ее нынешнего облика пытается проклюнуться та, кого я прежде любил. Но это лишь бесплотная тень, созданная пляской пламени.
Меня вдруг одолел страшный жар, от которого в голове поднялся гул, похожий на колокольный отзвук. Я видел перед собой то Корделию, то кого-то, кто будто бы украл её облик, решив измарать его как можно больше.
Что еще могла она дать мне кроме своего тела? Больше уже ничего. Я даже и в мыслях своих не стал укорять ее за избранный ею путь, поскольку был занят лишь тем, чтобы спасти её образ в своей душе. Ни её саму в том её положении, ни её душу, ни её тело. Один лишь образ, навеки застывший в теплых тонах на картине, обрисованной с помощью собственной памяти и фантазии. Бессмертный, как и сотни других образов: людей, городов, событий и времён, ушедших с лица мира, но оставшихся со мной и во мне. Любил ли я ее в самом деле, хоть один миг в моей жизни? Пожалуй, что и нет, поскольку иначе бы позволил этой мальчишеской любви спокойно умереть: Корделия смогла во имя этого чувства не возвращаться ко мне, тем более что даже не случись всей этой трагедии, нам не бывать вместе: слишком уж велика пропасть между нами. Я же не смог ни простить ее, ни понять, ни даже выслушать, поскольку страстно держался за этот уголок моего собственного мира, который, как я считал, должен был остаться нетронутым.
Поэтому я наконец высвободился из ее ставших невыносимыми объятий, и чуть не падая выбежал вон, в зимнюю ночь, напоенную холодным дождем и запахом дыма. Тот образ Корделии, что я любил, вновь засиял яркими приятными красками, а темное нутро трактира вдруг перестало существовать. Забравшись в пустующий сарай за городом, я забылся тяжким сном, в котором пролежал целую ночь и еще один день, к вечеру следующего дня уже не помня о том, что со мной приключилось. Мне стоило обратить на этот приступ больше внимания, и уделить как можно больше времени отдыху, поскольку рана, из которой еще недавно вываливались мои потроха, снова набухла и начала тлеть, подобно вулкану, вызывая во мне всё новые приступы бреда и лихорадки. Но мысли мои, к сожалению, были заняты совсем другими вещами.
***
Дорога до Стафероса запомнилась мне на всю оставшуюся жизнь, поскольку рана моя с каждым днём беспокоила меня всё больше. Вначале это были небольшие боли и рези, возникающие после еды, и вскоре исчезающие сами собой. Я не обращал на них внимания, поскольку постоянно находился на взводе, опасаясь преследования. Впоследствии это беспокойство, вместе с тем, как росла боль, перерастала в приступы горячечного бреда, где я будто бы наяву видел багряные доспехи охотников карательного корпуса, посланных поймать меня и доставить в пыточные подвалы капитула. После первого раза такой случай случился со мной всего в трех днях пути до моей цели: я поел в очередном ничего не значащем постоялом дворе, заполненном торговцами всех мастей и расцветок, их слугами и рабами. Едва я почувствовал резкую боль в животе, мир вокруг меня начал резко съезжать куда-то в сторону пола. Я всё же нашел в себе силы пройти в нанятую ранее комнату, где остались мои вещи, и улечься на кровать, свернувшись калачиком с тем, чтобы полностью предаться той боли, которая тотчас же на меня обрушилась.
Быть может сырость и холод ночей, проведенных в поле, куда загоняла меня паранойя, наконец доконали меня. Быть может, всему виной чрезмерные переживания и постоянное напряжение. Или всё вместе взятое. Так или иначе, я опять очутился в мире беспросветной агонии, уже начавшей было забываться с тех пор, как Демберг остался позади. Измученный мой разум показывал мне картины поистине чудовищные, невообразимые по своему наполнению: в них смешивалась реальность, мои страхи, тревоги, фантазии, мечты и нечто несуществующее на самом деле. Погоня, которой я так опасался, и которая будто бы шла по моему следу, врывалась в мою комнату. Я слышал и видел людей в красных одеждах, которые толпились вокруг моей кровати и что-то грозно кричали. Вместо лиц у них были какие-то чудовищные рожи, а жвала их, подобные муравьиным терлись друг о друга, издавая невыносимый скрежет, от которого у меня чуть не лопалась голова. Я же не мог издать ни звука, не мог закрыть глаза, не мог вздохнуть. Руки чудовищ непрестанно хватали меня, пытаясь разорвать мой внутренний круг, в который я сжался, пытаясь от них защититься, голоса их и скрежет то усиливались до нестерпимых пределов, то обращались в шёпот.
Один раз я будто бы очнулся: голова моя оказалась в полном порядке и в теле ощущалась невиданная прежде лёгкость. Я подошел к окну и раскрыл ставни, сразу же почувствовав на своём лице приятное дуновение зимнего ветра, но вместо привычного пейзажа увидел только бескрайнюю мертвую пустошь, уходящую до самого горизонта. Мертвая трава и редкие, изломанные и обугленные деревца — вот и всё, что можно было здесь найти. И над всем этим мертвым миром повисло такое же холодное безжизненное солнце. Я смотрел на него, и не мог отвести взгляд, оно будто приковало меня к себе, затягивая внутрь своего белёсого свечения. Когда же свет этот погас, я увидел руины города, распростершиеся теперь на месте пустошей. Всюду был видел отпечаток огня, по всей видимости, и уничтоживший этот город, и только тихое завывание ветра временами нарушало глухую тишину, царившую здесь. Какая-то ужасная тень накрыла собой эти одинокие развалины, но сколько я ни вглядывался в нее, различить в этой тени какой бы то ни было силуэт оказалось невозможным: слишком уж темной и необъятной казалась она. Единственное, что мне удалось запечатлеть в своей памяти, прежде чем тень эта ринулась с небес на землю, прежде чем она поглотила меня — это два рваных крыла, напоминающих птичьи, которые обернули меня целиком, погружая во тьму.
***
— Да он, кажись, еще живой. Что ж вы делаете, изверги?
Голос этот, визгливый и неприятный, принадлежал как будто бы какой-то рыночной торговке рыбой, и доносился до меня словно из-под воды. Я ощущал холод, от которого стучали зубы и немели конечности, и который овладел моим телом целиком и полностью. А еще — капли дождя, вернее даже, противной мороси, доносящейся до меня с порывами холодного ветра.
— Сказали закопать, значит, закопаем, — отвечал второй голос, на этот раз мужской, — а ты иди отседова, пока не пришиб.
— Да разве ж это по-людски, живых-то людей закапывать? Как ж он после этого дорогу в Чертоги найдёт? Вы б хоть о душе его подумали!
— Антартес уж своих узнает, мать. Тебе-то чего до него? Иди других покойников обирай, а этого патрон Алким велел в сторонке прикопать, на случай, если он заразный какой.
— Так он же живой, демоны!
— Да чего ты от меня хочешь?! Сейчас лопатой ему по башке дам, и перестанет живым быть.
Я с трудом сумел разлепить глаза и едва смог сфокусировать взгляд на людях, чья перепалка, по видимому, и привела меня в чувство. Мужчин было двое: один, который говорил, маленького роста, лысый и щербатый, второй — высокий, темноволосый и угрюмый, в руках у него дырявая лопата и такой же дырявый мешок, в который запросто можно засунуть человека. Или, человеческое тело. Женщина же, обряженная в какое-то разноцветное тряпьё, выглядела эдакой провинциальной нищенкой, а за спиной ее переминались с ноги на ногу двое подростков неопределенного полу, поскольку одежда их и волосы пребывали в немыслимом беспорядке.
