Тень Феникса (СИ) - Горянов Андрей (лучшие бесплатные книги .txt) 📗

Клавдий Анний, заместитель ректора по работе со студентами.

Разум, как и в первый раз, возвращался ко мне частями. Боль затмевала собой весь мир, и я мог наблюдать за ним только через маленькую щёлку, приоткрывавшуюся мне время от времени. В этот раз, к счастью, всё оказалось далеко не так серьезно, как прежде. Я был молод и полон сил, и потому поправлялся на удивление быстро, а стараниями доктора, оказавшегося ахвилейским рабом, и вовсе смог подняться на ноги всего за пару недель. Альвин на эти дни забросил свои занятия, перевез часть своего скудного имущества в стабулу и занимался теперь своими поисками здесь, заодно контролируя весь лечебный процесс. Ахвилеец, домашний доктор семьи моего друга, тихо ругался на своём языке насчет моей глупости, которая едва не стоила мне жизни, отчего-то полагая, будто я совсем его не понимаю. Но ругался он в большей степени из сострадания, и потому я делал вид, будто ахвилейский мне неизвестен.

Помимо моего здоровья, беспокойство мне доставлял тот факт, что люди Августина со мной так и не связались. Прошло уже много времени, и я начал опасаться за всё планирующееся мероприятие и, в особенности, опять-таки, за своё в нём участие. Как я вообще мог чем-то помочь в этом деле, особенно теперь, когда я в третий раз оказался прикован к постели? Ответа на этот вопрос Цикута мне не дал, а его расплывчатые формулировки в письме наводили меня на мысль о том, что делать, в общем-то, ничего не придется. Я выступал в роли некой разменной монеты, скреплявшей сделку дома Кемман и Августина, который оказался теперь во главе целого мятежного капитула. Меня искренне удивляла не только безучастность императора, но и вообще, кажется, целой империи к внутреннему конфликту ордена. Но зная о связи отца с Августином, я подозревал, что не только моя семья может быть в этом замешана, но более того, в этой незримой борьбе участвуют многие великие и не очень дома империи. Бессилие и невозможность узнать ничего о настоящем положении дел вызывали у меня душевную боль, ничуть не менее сильную, чем боль физическая. Я мог поделиться этим только с Альвином, но он, как человек неизмеримо далекий от политики и общественной жизни, не мог полноценно об этом со мной поговорить. Его неудержимо влекла загадка убийств, способ, которыми они были совершены, и до всего остального ему не было никакого дела. Он часами и днями сидел за книгами, что-то писал и чертил, затем высказывал мне свои теории, видоизменявшиеся едва ли не ежедневно, опорой которым послужил мой случайный экскурс в историю греха.

Через неделю после нашей встречи с Альвином, город взорвался победными торжествами. Инженерам удалось уничтожить Химмельсберг, главную твердыню Мельката на перевале Сингинских гор. Легионы, всю осень и половину зимы простоявшие на оккупированной территории у закрытого крепостью перевала, хлынули теперь на коренные земли Ахвилеи. Химмельсберг не просто обратился в руины, но оказался полностью погребен под горой, а вместе с ним и три тысячи воинов противника. На его месте, по рассказам очевидцев, осталась ровная площадка, усыпанная мелким щебнем, по которой впоследствии как по дороге прошлись ударные силы империи, которые должны были застать врасплох части ахвилейцев надеявшиеся отсидеться в низине за перевалом. Вот так, пять месяцев подготовки, и всего одна секунда, в которую исчезли три тысячи жизней и огромная крепость. Огромная победа для Империи и кошмар для тех, кто окажется на пути легионов.

Стаферос в один миг преобразился и будто бы встряхнулся от долгого сна. Шум на улице стоял неимоверный, но узнать обо всем, что происходит за стенами моей спальни, я мог только со слов Альвина. От всего торжества мне достались только звуки толпы, не дававшие мне спать целую ночь, и головную боль наутро. И только этой болью мне запомнилась победа, для всех ставшая источником радости и вдохновения. Даже Альвин, до сей поры заседавший за своими бумагами, ненадолго покинул своё прибежище, чтобы побольше узнать о деталях такого грандиозного события. Больше всего ему, однако, был интересен способ, которым инженеры уничтожили Химмельсберг, и для этого он даже отправился в университет, оставив меня одного на целый день. Мне же не оставалось ничего другого, кроме бесконечной скуки в обществе самого себя. Слуги затопили камин, поскольку похолодало неожиданно сильно, и я развалился рядом с ним, глядя на скачущие барашки огня, похожие на морские волны. Время от времени я проваливался в сон, просыпался и с трудом вспоминал, где же я нахожусь: голова казалась вылепленной из глины, и соображалось с трудом. Вечером пришел доктор, в очередной раз оценил моё состояние, отдал слугам распоряжение приготовить мне лёгкий салат и кашу, и через полчаса отбыл, снова оставив меня одного. Я попытался в очередной раз осмыслить сложившуюся ситуацию и составить хоть примерный план действий, но не смог сдвинуть свои мысли с места.

Уже поздно ночью вернулся Альвин, чем-то сильно взбудораженный. Заметив, что я не сплю, он с видом хищной птицы, пикирующей на зазевавшегося байбака, приземлился рядом со мной, взметнув полами плаща золу в давно остывшем камине.

— Ты еще не в курсе, какое инженерное решение было осуществлено в Химмельсберге?

— Конечно в курсе, его сравняли с землей.

— Но как?

— Знаешь, я все никак не мог найти времени подумать над этим.

— У тебя совершенно неправильный подход к вещам. Вот, например, мы ломали голову над тем, кто из инженеров — убийца. Я расспросил всех, кого мог обо всех поездках и делегациях университета за последние полгода, о связях с орденом, обо всех преподавателях и служащих.

— И что тебе удалось узнать?

— Ничего.

— Отлично.

— Мне удалось ознакомиться со всеми путевыми листами и журналами, в которых, согласно регламенту, отображаются передвижения абсолютно всех причастных к университету, и не обнаружил ничего, что бы могло показаться подозрительным. Единственный, кто не отчитывается в подобных документах — сам ректор и члены учёного совета.

— Ты в самом деле подозреваешь кого-то из них? Но какой в этом смысл?

— Дело не в смысле и не в мотивах, поскольку тема эта для нас — тёмный лес. Вопрос лишь в возможности. Кто из них мог совершить эти убийства — вот над чем стоит задуматься.

— Хорошо, предположим, мы найдем того или тех, кто мог. Может быть, даже получим в своё распоряжение доказательства его вины. Но дальше что? Властью судить ректора обладает лишь сам император или его ближайшие советники из консистория.

— Не вижу в этом проблемы. Из нас двоих только ты скрываешься от магистра и пугаешься каждой тени. Для меня не составит особого труда инициировать в сенате судебное разбирательство ни против ученого совета, ни против самого ректора.

— А ты не боишься превратиться в кровавую кляксу во время этого самого судебного разбирательства? Не может ли быть так, что император в курсе всех его дел и, более того, убийца действовал с его полного одобрения, как и Великий магистр? Ведь никто и пальцем не пошевелил, когда состоялась расправа над Иеремием и его соратниками, да и про Августина, засевшего в капитуле Альбайеда, тоже ничего не слышно.

— Я думал над этим.

Сказав это, Альвин замолчал и застыл в полной неподвижности, уперев взгляд в пространство перед собой. Какое-то время мы сидели и не разговаривали. В общем-то, мне и не хотелось ничего обсуждать, поскольку от этих бесконечных разговоров только болела голова. Однако у Альвина было собственное мнение на этот счет.

— Это замкнутый круг, ты понимаешь? Говоря твоим языком, мы решаем уравнение с тысячью неизвестных, и даже не знаем конечную цель всего этого. Можно построить сколько угодно теорий и выдвинуть сотни предположений, но от этого мы ни на шаг не приблизимся к истине.

— Но мы можем определить область значений.

— Эта твоя область — целая империя. Убитые были убиты убийцей, который хотел убить их из собственных соображений. Больше мы ничего не знаем.

— Я ведь сказал: это дело рук кого-то из заместителей ректора, возможно, его самого. Осталось только доказать это.