Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

— Восхитительно, — выдохнула Ханна. — Спасибо.

— Подойди ближе, — предложила Мэтти. — Только не переступай желтую линию.

Двое ученых, бесполые в халатах и масках, сидели на корточках на невысоком помосте, аккуратно работая с руками пришельца.

— Погребальное кольцо? — спросила Ханна.

Мэтти кивнула:

— Алюминиевый сплав. Очень замысловатое и отлично видимое на сканах.

— Сильно отличается?

— Чем старше тело, тем искуснее кольца, — пояснила Мэтти. — Это скорее цилиндр, чем кольцо, и покрыто деталями, которые мы не находили в любом более позднем захоронении.

Ханна отметила, что и одежда более качественная: ноги прикрыты своего рода штанами, удерживаемыми ремнями, а ступни облачены в нечто вроде элегантных ботинок из шкуры древнего млекопитающего. На длинной спине нейлоновая сумка, сильно потертая от долгой носки, и из ее карманов извлечено все, что было бы трудно восполнить.

— Найдем ли мы когда–нибудь приз? — вопросила Ханна.

— Ту невероятную штуковину, что преобразит жизнь на Земле? — Мэтти пожала плечами. — Я продолжаю это обещать. На каждом выступлении в Конгрессе я говорю, что это скоро произойдет. Но у меня на этот счет серьезные сомнения. Насколько я вижу, эти существа никогда не отправлялись в могилу, прихватывая с собой что–либо ценное или трудное для изготовления.

Ханна кивнула и заглянула Барсуку в глаза.

— Что еще я хотела спросить, милый? Не помнишь?

— Про религию.

— Ах, да. — Стоя на желтой линии, она спросила: — Так почему они залезали в могилы, Мэтти?

— Не могу сказать.

Ханна посмотрела на Мэтти, потом на сложенные руки инопланетянки, представив столь важное металлическое кольцо.

— Я знаю историю, которая мне нравится больше всего.

— Какую?

— В нашу Солнечную систему прилетел звездолет, но с ним что–то случилось. Возможно, пришельцы собирались дозаправиться и полететь к другой звезде, но корабль сломался. Быть может, у них здесь была назначена встреча с другим экипажем, но она не состоялась. — Ханне нравилась Мэтти, и она уважал ее, поэтому хотела продемонстрировать, что разбирается в столь необычной теме. — Марс или Луна стали бы для этих существ более подходящим домом. Возможно, они планировали терраформирование другой планеты. Я знаю, что Джорджам пришлась бы по душе меньшая сила тяжести. И мы думаем — можем такое предположить на основе обнаруженных фактов, — что их организмам не требовалось или не хотелось столько же свободного кислорода, сколько требуется нам. Так что, независимо от причины, стремились пришельцы вовсе не на Землю.

— Многие считают так же, — согласилась Мэтти.

— Они не хотели оставаться здесь надолго, — продолжила Ханна. — И у нас нет никаких доказательств, что их звездолет приземлился где–то неподалеку. Но инопланетяне пришли сюда. Остановились в горах неподалеку, смогли отыскать пищу, построить жилища и выжить. Но через десять, или пятьдесят, или, может, двести лет… словом, когда, по мнению первого поколения, миновало уже много времени… никто не прилетел их спасать. Поэтому Джорджи и стали забираться в ямы.

— Ты полагаешь, что они впадали в спячку? — предположила Мэтти.

— Нет. Или, может быть, они спали, когда их хоронили. Но и проснуться нормально тоже не планировали. Я знаю, что и мозги у них не такие, как наши. Кристаллические и твердые, к тому же все признаки указывают на метаболизм с низким потреблением кислорода. На мой взгляд, произошло вот что: каждое из этих существ достигло того момента в жизни, когда они решили, что лучшее уже позади, или им стало особенно грустно, или что–то в этом роде… И поэтому наша инопланетянка решила улечься в холодный торф. Она верила — или ей как минимум требовалось верить, — что еще лет через двести к нашему Солнцу прилетит другой кольцевидный звездолет, а ее откопают и оживят.

Мэтти поразмыслила над этим аргументом и кивнула:

— Я уже несколько раз слышала эту историю, в разных вариантах.

— Так и началась их традиция, — продолжила Ханна. — Каждое поколение Джорджей закапывалось в торф, и через несколько столетий или тысячелетий никто уже не помнил для чего. Они знали только, что это важно делать, а если держать металлическое кольцо, то тебя будет легче найти внутри спальной камеры.

— Барсук вздохнул, не одобряя этот буйный полет фантазии.

— Возможно, так и было, — согласилась Мэтти. — И это объясняет, почему со временем кольца становились все проще. Никто уже не помнил, как выглядел звездолет. Или же Джорджи вообще могли про него забыть, и смысл кольца изменился. Оно стало символом, приношением, чем–то таким, что позволит их богу поймать их души и снова вознести на небеса.

Как раз к тому моменту работники на платформе извлекли погребальное кольцо из мертвых пальцев. Мэтти подошла и обеими руками в перчатках приняла у них драгоценную находку. Ханна, а потом и Барсук уставились на то, что через несколько часов увидит весь мир: модель огромного звездолета, который некогда пересек враждебную черноту космоса и оказался там, где ему быть не следовало и где его команде и их потомкам предстояло медленно вымирать еще двадцать тысяч лет.

Ханна в последний раз поблагодарила Мэтти за приглашение.

Шагая по туннелю, она взяла крупную ладонь мужа и крепко ее сжала.

— Мы счастливчики, — сказала она.

— Это почему? — не понял Барсук.

— Потому что живем именно там, где должны жить, — объяснила она очевидное.

Затем они вышли из туннеля и зашагали по развороченному экскаваторами карьеру, над которым раскинулось беспредельное небо Вайоминга, и в промежутке между шагами Ханна ощутила, как внутри ее тела что–то изменилось — ощущение было легким, безболезненным и при нормальных условиях ничего бы не значило. Но Ханна остановилась. Она стояла, а Барсук шел дальше. Ханна нежно коснулась себя обеими руками и забыла об инопланетянах и всех их эпических и давно завершившихся проблемах. С каждой секундой все сильнее истекая кровью, она посмотрела на уже далеко ушедшего мужа и еле слышно прошептала:

— Нет… только не сегодня…

Несмотря на ночь и время года, густой воздух обжигал жарой и удушливым кислородом, и малейшее усилие приносило страдание. Даже просто стоять тоже было работой, и сильнейшие из них, находя опору на широких досках, копали, и он погружал лопату в мягкую влажную гниль. Все, кроме него, уже произнесли добрые напутственные слова, приберегаемые для подобных случаев, — древние монотонные распевы о лучших мирах и трудных путешествиях, закончившихся спасением, и об огромных заботливых руках, которые все ближе и ближе и скоро протянутся со звезд, чтобы вызволить дорогих покойников. От мертвеца требовалось молчание, поэтому он ничего и не говорил. Эта великая традиция, родившаяся из–за того, что женщина, похороненная намного глубже, ничего не сказала перед смертью, и всех настолько впечатлили ее сдержанность и достоинство, что в ту ночь и появился этот запрет. Как давно это было? Вопрос не имел точного ответа и стал темой для догадок и предположений. А его всегда волновали абстрактные проблемы вроде этой, но сейчас он обнаружил, — что ему все стало безразлично. Жизнь была полна бесполезных идей, на которые он бессмысленно растранжирил свое время, и теперь было жаль впустую потраченных страстей и всего прочего, что не удалось осуществить. Навалилась тоска, настолько опасная и мощная, что ему пришлось положить лопату на доску и помолчать уже иначе, привлекая внимание своей последней выжившей дочери. Она была маленькой, красивой, и очень умной, и более восприимчивой, чем многие. Дочь догадалась о том, что с ним происходит, и, сочувственно глядя на него, сказала с помощью пощелкиваний и трелей, что гордится отцом и принадлежностью к его почетному роду, что ему следует освободить разум от ядовитых мыслей и думать о лежащих под ними мертвых, и как приятно будет перейти в мир, где ждут тысячи терпеливых душ.

Но мертвые — это всего лишь мертвые. Обещанные руки помощи так и не прибыли, ни за срок существования общины, ни за время его жизни. Та радостная вера молодости, которой он когда–то так дорожил, оказалась потрепанной надеждой, а следующий рассвет, возможно, сотрет даже ее. Вот почему стало разумным принять удушливый сон сейчас, пока его разум, пусть и слабо, все еще верит в свое спасение. Потому что, какими бы ничтожно малыми ни были на это шансы, любой другой конец оказался бы еще ужаснее: он мог стать кожаным мешком, наполненным костями и органами, который уже никогда больше не узнает жизнь и будет выброшен на компост в общественный огород. И этот мешок все смогут вспоминать еще три поколения, от силы четыре, прежде чем будущее сотрет даже следы его существования.