Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читаем книги онлайн TXT) 📗
— Да. Ты прав, две принцессы, — кивал ему Рехи, отчего-то надеясь, что именно Вкитор подберет ключ к великой тайне истинного греха Двенадцатого. А дальше дело за малым — достучаться до Митрия, если они с Сумеречным вообще уцелели. Их молчание не сулило ничего хорошего. Рехи уже видел картины возле Разрушенной Цитадели и вполне поверил, что обитатель твердыни способен прикончить и Стража Вселенной, и их общего учителя-создателя. От воспоминаний путешествия с Сумеречным в сад танцующих скелетов перед глазами замелькали лохмотья, которые остались от белого платья Мирры. Странно, ведь ее тело растворилось среди линий. Но кто-то будто намеренно воссоздал сожженные кости, вдохнув в них неверную жизнь пляски, напоминавшей судороги. Кто-то не то веселился, не то праздновал свое долгое умирание.
— Две принцессы. Обе погибшие страшной смертью, — медленно уточнил Вкитор.
— И как ты тут воцарился? Почему тут, а не там, ну… в замке брата короля, — нервно стуча зубами, спросил Рехи, вновь желая податься вперед. Но ему вновь помешали черные линии.
— Когда я вырос, Страж Мира, отец, нашел меня. Вроде бы признал силу. Увидел, что я умею управлять линиями. Только черными, что уж скрывать…
Виктор с присвистом выдохнул и как будто рассмеялся. Рехи же снова дернулся, забывая о путах. От шевеления мыслей ему всегда не сиделось на месте. Ныне его посетило невероятно простое и логичное предположение:
— Черными. Плод ненависти. Ты управляешь линиями ненависти!
— Умный пустынный эльф. Двенадцатый бы не догадался быстрее тебя, — зловеще прошипел Вкитор. — Наверное, потому что он за свои две тысячи лет никого не любил. А я люблю своего сына…
— Но вы оба монстры, — отрезал Рехи. Любое упоминание о Саате сносило шаткий барьер невозмутимости. Еще немного — и Рехи перешел бы на оглушительный бессмысленный вой. И с этим звуком изошли бы остатки здравого рассудка.
Нет, он не имел права на сумасшествие. Не здесь, не сейчас, ради Натта и Лойэ. И ради долга Стража. Рехи безотчетно поверил, что знание об истинных причинах Падения — это и есть его ключ к спасению.
— Да. Когда он поглотит меня, на одного монстра станет меньше. Саат сильнее меня. Он рожден в новом мире, — уже без вопросов продолжил свой рассказ Вкитор. При словах о сыне скрипучий голос пронизывали нотки неразгаданной теплоты.
«Я не хочу такого мира для Натта! Не хочу, чтобы он тоже стал чудовищем, как мы все! Недостаточно просто родить ребенка — важно, какой мир ты ему покажешь!» — подумал Рехи.
— Возможно, он даже сильнее Двенадцатого, — гордо заявил Вкитор.
— И он с рождения такой? С рождения питается мертвечиной? — спросил Рехи. Он слушал рассказ скорбного отца и представлял собственного сына. Любил бы он Натта, если бы тот стал чудовищем? Потакал бы его страшным поступкам? Нет, лучше даже спрашивать себя, не сравнивать.
— С рождения? Нет! — Голос Вкитор вздрогнул и сорвался на тихий бессильный плач: — Нет. Это все из-за меня. Я сделал его Стражем, я сделал его монстром. Он был таким хорошим мальчиком! Таким ласковым и прилежным. А какие стихи он сочинял всего в семь лет! На пепелище нашего мира… Стихи…
— Хорошим, говоришь? Не верю, — беспощадно отрезал Рехи.
— Поверь! Это все… все из-за любви! Из-за нее мы творим и самые прекрасные, и самые ужасные вещи. — Вкитор успокоился и повел рассказ о другом. — Три сотни лет под моим началом Бастион служил обителью для скитальцев пустоши. Я поклялся над могилой моей несчастной матери, что не стану таким, как мой отец. Что буду защищать всех, не деля людей на лагеря и королевства… Но мир уже начал рушиться.
— Почему тебе оставили целый Бастион? И кто?
— Мой отец оставил. К тому времени оказалось больше некому.
— Лиловый жрец…
Рехи не представлял этого слабовольного изнеженного жреца в роли беспощадного мстителя, но тут же вспоминал последний сон. Он буквально чувствовал, как лопались от жара ненависти тонкие струны души лилового жреца. И если до начала штурма, до смерти Мирры, в нем еще оставалось сострадание юного романтика, то после — ничего, кроме пепла, из которого проросли черные соцветия гнева. Больше ничего. От ударов только мечи закаляются, люди же чаще ломаются. А если и делают вид, что все в порядке, что они стали сильнее, то скорее прикрывают уродливой рубцовой тканью раны души.
— Лиловый? — запнулся Вкитор. — Да. Он и правда всегда носил фиолетовое одеяние. Он и оставил Бастион. Как будто в шутку, как издевку. Мол, правь, все равно мир скоро рухнет. А потом ушел.
Рехи дивился, как лиловый жрец научился издеваться. Когда? Неужели его настолько изменила потеря любимой? Потеря всего. Хотя Ларта именно это тоже изменило. Вновь сердце сжалось, заколотилось, разнося боль по перетянутым веревками ребрам. Тело, слишком много тела, которое не желало бесславно погибать. Рехи помотал головой, чтобы не терять нить разговора:
— Куда ушел?
— Убивать Двенадцатого, — спокойно отозвался Вкитор.
«Понятно. Набить морду Двенадцатому. Это что, желание каждого нового Стража? И там лиловый сдох. А Двенадцатый разрешал Вкитору править во имя черных линий и своего безумия», — свел воедино разрозненные факты Рехи, но что-то не сходилось. Он не догадывался, в чем подвох, предельная изученность духа мешала думать.
— Я всего лишь хотел защитить Саата, — забормотал уже сам с собой Вкитор. — Всегда его защищал… Но мой мальчик однажды погиб. Под ним провалился каменный пол от очередного землетрясения.
Рехи позабыл о боли, о страхе, о завязанном узлом желудке. Изумление от услышанного посеяло сомнения, не сошли ли они оба с ума за короткое время висения на стене. Или длинное… в темноте время никуда не идет, а вращается по кругу.
— Что значит погиб? А с жвалами тогда кто? — воскликнул Рехи, подняв вслед за своим голосом целую волну охов. Незримые пленники-оболочки забеспокоились, даже не понимая сути разговора. Вкитор же издал нечленораздельный набор звуков, которые напоминали замешательство, как у вора, пойманного при краже. Похоже, он невольно поведал свою страшную тайну.
— Ну, что замолчал? Что нам перед смертью-то обоим? — насел на него Рехи. — Расскажи все.
Вкитор помолчал, но ответил:
— Он. Это он. Воскресший. Я слишком любил его. И не мог смириться с его смертью. — Но рассказчик вновь сорвался на беспомощный плач загнанного в ловушку брошенного старика. — Ведь ему было всего девять, а я двести пятьдесят лет не ведал настоящей любви, не понимал, что значит о ком-то заботиться. И вот на склоне моего долго срока познал великую радость. Но лишь для того, чтобы злой рок отнял у меня единственного, кем я дорожил. Нет, я не мог смириться с этим!
Пещеру чудовища огласил отчаянный возглас человеческой скорби, отчего вновь на разные голоса потянулась песнь принесенных на убой.
— А монстр с пастью и щупальцами лучше? — прорычал с омерзением Рехи.
— Когда он ест мертвых, то может возвращать свой человеческий облик, — оправдывался Вкитор. — От такой трапезы его сила возрастает.
— И как ты его воскресил? Что пошло не так?
— С помощью линий. Я «выткал» заново его жизнь, нарушив все законы мироздания. Но с того дня Саат стал вот таким… Не сразу, но в шестнадцать он впервые предстал в облике чудовища. И обвинил меня в этом. Признаю, мне кажется, ко мне вернулся какой-то другой человек. Дитя черных линий в облике моего сына. — Голос Вкитора дрогнул, но тут же подернулся неподдельной нежностью. — Но нет, он все еще мой сын.
— Так чего же ты тогда здесь висишь? Раз он твой сын, — пренебрежительно ответил Рехи. Теперь разговор не отвлекал его от ужаса ожидания, а лишь глубже низвергал в глубины отчаяния. Не верилось, что из любви возможно сотворить нечто подобное. Но и Вкитор, и лиловый жрец доказывали, что порой любовь более разрушительна, чем ненависть.
— Как он страдал! Как мучился, понимая, во что превратился, — стенал Вкитор, снова говоря лишь с самим собой. — Чтобы утешить его, я передал ему власть. А он… выпил из меня силу. И с тех пор в нем крепнет идея, что он и есть бог нашего мира. Что ж, мне легче в это поверить, чем в неправильность воскрешенья собственного сына.
