Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читаем книги онлайн TXT) 📗
***
Время отсчитывало удары вместе с сердцем, мерные, ровные, как гул часов вечности, с боем которых сменялись эпохи. Рехи несли сквозь толпу в открытом паланкине, как в те времена, когда он еще верил в свою славу. К нему тянулись руки, просителей отгоняли пиками и понуканиями. Но Рехи никого не замечал, он глядел на Ларта, которого волокли за кандалы, подгоняя остриями копий. Они заставляли склонить гордую голову — не удавалось.
— Мятежный раб! Раб, а не король полукровок! — кричал Саат, распаляя гомон толпы. Возгласы перемежались страшным хороводом:
— Страж! Страж! О, наш Страж! Смерть королю полукровок! Смерть! О, наш Страж! Смерть! Смерть!
Для Рехи вскоре стерлись различия, он слышал, как ему желают смерти и прославляют Ларта. Приходилось трясти головой и умолять остатки здравомыслия не покидать в столь темный час. Но после бессонной ночи в кругу мертвецов мутило, на глаза набегала пелена раздвоения. И с каждым шагом через запыленную пеплом площадь уверенность в своих силах иссякала. Но ведь раньше он старался ради Ларта, творил ради друга то, что превосходило все мыслимые возможности пустынных эльфов. В те времена, когда они шли через горы.
Возможно, именно в ту пору Рехи познал настоящее счастье, подлинную теплоту. Все, что случилось потом, после попадания в проклятую долину Бастиона, напоминало единый бесконечный кошмар. И даже беспредельная радость от обретения Лойэ и сына превратилась в дикую тоску после их побега. Повелитель черных линий все искажал, все доброе обращал в дурное. Все красивое — в безобразное.
— Смерть! Смерть! Смерть! — отражалось в стеклянных глазах обращенных Саата. Он шагал через толпу, как меч, разрубающий тело на две половинки. Следом за ним несли паланкин Рехи, он вертелся на мягких подушках, точно на углях, хватался за край занавесок, не смея упустить из виду скованного Ларта.
Пленнику тяжело давался каждый шаг, прибивала к земле ненависть и ярость обманутого. Рехи вытягивал руку, чтобы дотронуться до плеча друга, чтобы развеять иллюзии брошенных во спасение жестоких слов. Напрасно — слишком далеко. Их разделяла почти вечность.
«Ничего, — думал Рехи. — Вот мы и вышли из дворца». На площади оставалось больше места для использования силы, больше шансов на побег. Если бы только знать, как преодолеть эту немую ревущую толпу. Тени ее плясали в свете факелов на разрушенных стенах.
После всех извержений от Бастиона оставались руины, а дворец стоял неизменным набухшим коконом, опутанным черными линиями едва ль не плотнее Разрушенной Цитадели. Что же там? Рехи не ведал, и когда на казнь вели Ларта, его не интересовали судьбы мира. Он понимал лилового жреца, но одновременно проклинал.
«Белые линии не хотят убивать. Иначе они становятся черными», — осознал Рехи, не представляя, как прорваться через скопление обращенных. Воздух незримо горел и взвивался сотнями грязных веревок. И они тянулись хороводом к Саату, который заставлял то одного, то другого прислужника из толпы выкрикивать громкие призывы. Затем их подхватывали остальные, которые еще мыслили самостоятельно. Но выглядели так, словно их тоже превратили. Рехи давился отвращением.
«Ничего, скоро вы возненавидите и меня! Я не вернусь во дворец, я не вернусь в это скопище ходячих трупов! Любой ценой! И Ларт не вернется. И Ларт… Ларт не умрет! Даже если я вместо него останусь на помосте возле палача!» — кричал немо Рехи, и толпа растворялась для него, превращалась в колышущееся море. Стоило ли спасать этот грязный поток, подобный стокам в канавах? Всех этих безликих созданий? Рехи предпочел не задумываться. Одно понял: он хотел бы показать Натту совсем другой мир. Без этих толп, без плах и виселиц, без хитрых интриг. Да разве существовал когда-то такой мир?
Рябь крика проходила вдоль лица, и Рехи замирал в паланкине, пока его несли к месту казни. Не его казни, чужой казни. Но разве чужой? Разве их разделяло хоть что-то, чтоб не считаться единым измученным созданием, выставленным на потеху пред разверстой пастью?
Рехи сжимал кулаки и гордо вскидывал голову. Главное, чтобы колени не дрожали, главное, чтобы вой не кривил запекшиеся губы. И пусть Саат обо всем догадался, пусть вел беспощадную игру, но он не запрещал смотреть. А, значит, не запрещал действовать. Белые линии ему не подчинялись. Но ныне их не чувствовал и Рехи. Он искал легкие паутинки, а находил лишь пронзающий взгляд Ларта.
«Ну пойми же ты! Ларт! Пойми! Я не предал тебя! Никогда не предавал! Трехногий ты ящер, не глупи!» — кричал Рехи, сгорая от стыда и негодования. И вот Ларт улыбнулся самым краем губ — он разгадал опасную уловку. Или с самого начала лишь подыгрывал? Рехи обрадовался — напрасно, мимолетно. Ведь Ларта уже подвели к эшафоту.
— Нарушая традиции нашего славного священного культа имени бога нашего Двенадцатого, мы придадим публичной смерти это мерзкое отродие, плод противоестественного соития человека и полукровки. Пусть он послужить для вас, о подданные, назидательным примером!
«Он запрещает полукровкам и людям заводить детей! Точно, ведь так его разоблачат. Умно, Саат, умно, — заметил Рехи, но тут же измышления смела новая волна бессильной паники. — Проклятье, что же делать? Что мне делать?!»
Он ерзал зверем в ловушке, точно ящер, загнанный в тупик узкого ущелья. Безликий палач — один из обращенных — занес безошибочно острый топор, когда Ларта кинули головой на растрескавшийся камень плахи. Осталась с прошлых времен, когда короли на потеху такой же толпе губили неверных их суровым законам. И порою за дело, за бесчинства и преступления, а порой во имя своей гордыни. Ларт оказался в числе вторых, но для Рехи он навечно стал единственным, без счета и расчетов. Без прикидок и планов. Здесь и сейчас слилось тысячью вселенных, запечатленных в лихой бессмертной улыбке в четыре клыка.
Ларт сразу все понял, он лишь подыгрывал до последнего своему пустынному глупцу, который все не мог найти линии. Да где же они? Где Сумеречный? Где все?
Вокруг только кокон черных заплетался вокруг Саата мятым пергаментом с кровавыми буквами «гибель». Рехи вновь оставался один на один с огромной стихией, и воля верховного жреца, воплощенная в воле толпы, оказалась жутче урагана. Все слилось, как в начале времен. Мир живых и мир линий. И улыбка Ларта, казалось, не замечающего последнего приказа палачу.
За что же встреча случилось только теперь? Надежда на грани потери открывала врата вечности, застрявшей в секунде. Рехи гнался сквозь миры, чтобы сделать хоть шаг к плахе, сбить колпак с палача и стряхнуть с себя путы черных линий, которые тянулись щупальцами от Саата. Напрасно. Тело не двигалось, никто не приходил на помощь. Почему же всегда должно быть так трудно? Почему так невыносимо тяжело?
Возможно, глупый пустынный эльф на самом деле ничего не умел. Вновь в душу заползло трусливое сознание бесполезности, вновь навесило гири на запястья и лодыжки. Червь сомнений ввинтился в рассудок, мутя его тревожным осмыслением вещей: возможно, в комнате мертвых Саат вновь позволил выбраться, чтобы в тронном зале показать Ларта. Линии больше не появлялись. Прояснившийся взор таял в отрешенной сонливости за гранью ужаса. Рехи всех терял, всегда. Возможно, его судьба — это сплошные потери, как у лилового собрата триста лет назад. Но здесь был Ларт!
«Пусть над хаосом лиц плывет моя вера в тебя», — пронзило сознание тонким отзвуком далекое эхо. Оно отразилось прикосновением свежего ветра и запечатлелось отблеском в прозрачно-синих глазах. Ларт все еще улыбался, а палач уже занес по приказу орудие смерти. И острый полумесяц топора закрывал полнеба, занесенный отточенным лезвием, как рок, как рука самой вечности.
— Нет!
Голос отделился от рта, душа — выпрыгнула из тела перекрученной болью всех линий. Нет — усилие воли, не слово. Нет — преграда и щит от пустоты раскроенного на осколки мира. Нет — в двух парах глаз, отраженных друг в друге. Не здесь, не сейчас. Смерть, палач, чудовища — все пустое и несуществующее. Убежденность в бессилии — глупость, когда отрывается от земли единым рывком окрыленное тело. Белые линии бросились ярким снопом незримых искр.
