Изобретательница динамита: Оригиналка - Егоренков Алексей М. (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
— Дело любого произведения искусства, — говорит она, — передать людям эмоции. Какими бы те ни были. Пускай это будет счастье, радость, печаль, отчаяние, злоба, даже отвращение. Картины, музыка, книги — просто трансляция. Будто радиопередача чувств. А художник — это, мол, передатчик, который обязан передавать, если он исправен. В этом суть и смысл его жизни. Оправдание бытия.
— И что люди должны делать с этими чувствами? — спрашиваю.
— Какая разница? — Сестра недоуменно смотрит на меня исподлобья. — Разве это важно? Что люди вообще должны делать с чувствами, с эмоциями, с переживаниями? Наверное же — просто переживать, разве не так?
— Мне лично казалось, что книга должна учить.
— Тогда это будет учебник, — возражает Криська.
Я имел в виду — давать конкретную информацию.
— Тогда это справочник.
— Ну, допустим. Но музыка? Музыку слушают, чтобы отдохнуть.
— Особенно когда тебе рвет крышу и ты скачешь до седьмого пота на дискотеке, — замечает сестра. — Мотая головой и вывалив язык. А потом притаскиваешься домой разбитый и вымотанный, зато довольный.
— Ну конечно. Такое называется «активный отдых».
— Отдых — это покой, — возражает она. — А тут речь о драйве. О потоке энергии, который вкладывается в техно, брейк-данс и прочую танцевальную чепуху.
— Ну, хорошо, а симфонический оркестр? Под него не танцуют.
— Под него спят и жрут бутерброды, — смеется Криська. — Потом идут в перерыве в буфет и лакают водку.
Но не все же.
— Те, кто по-настоящему слушает симфонический оркестр, — говорит сестра, — не отдыхают и не расслабляются. Они слушают и переживают.
— Ладно, проехали, хрен с ней, с музыкой. Но картины. Хорошая картина точно должна радовать глаз. Она должна быть красивой.
— Как фотообои с березками и водопадами? — ехидно спрашивает Криська.
— Фотообои — совсем другое дело. Их не рисуют руками, а накатывают на станке. В них не вложено столько труда.
— Ах, труда! — Сестра вскакивает и пересекает комнату. Берет с полки пачку сигарет, раскрывает ее и сует мне под нос. — Вот.
— Я не хочу курить. Только что курил.
— Дело не в том! — Она отмахивается. — Ты когда-нибудь задумывался, сколько труда вложено в каждую сигарету? В каждую дозу героина? В каждую пулю, в каждую бомбу и снаряд? Сколько человек делали все это, готовили сырье, обрабатывали его, рассыпали в емкости…
— Это совсем не то, — говорю.
— Нет, как раз то! — отрезает Криська. — Прежде чем говорить о ценности человеческого труда, не мешает хотя бы осознать, что в нем заключается. Нам всю жизнь долбят: «уважайте чужой труд». И что же выходит? Один труд плохой, а другой хороший?
— Ну, а почему нет? — спрашиваю.
— Значит, по твоему, уважать труд нужно по ситуации, — передразнивает она кого то.
— Ладно, — закрываю тему. — К чему ты клонишь?
— Клоню к тому, — говорит сестра, — что ты понятия не имеешь о том, что это такое. И не хочешь слушать.
— Пойми меня правильно, Кристина. — Я встаю и откладываю эскиз. Подхожу к дивану, сажусь рядом с ней. — Мне нужно работать. Да, я рисую не просто так Мне платят за это деньги. Между прочим, твои художники, которые не вкладывают это понятие в свои картины, получают за них бешеные суммы. Так что не такие уж они бескорыстные, а?
— Уверяю тебя, — говорит Криська, поджав губы, ни одна настоящая картина не стоит этих сумм. Сколько бы за нее ни дали. Ни один шедевр нельзя менять на эту грязь.
— Но меняют же. — Я откидываюсь на спинку, закладывая руки за голову. Насмешливо кошусь на воинственную сестричку.
— Да, меняют, — взвивается Криська. Подбегает к окну, распахивает шторы, молча смотрит на вечерний город. Потом говорит:
— Здесь все продается и покупается. Что не продается, идет на свалку. Здесь все решают деньги. В бизнесе главное — скорость. В искусстве — терпение. Поэтому оно умирает. Его сживают со свету эффективное массовое производство, штамповка и конвейеры… работы на заказ… финансовые планы. В дело идет только то, что приносит прибыль. На кой черт нужно кому платить мне за стихи, если их потом не перекупят втридорога? Это же убыльный ход. — Криська отворачивается от окна, в глазах у нее блестят слезы.
— Послушай! — Она подбегает ко мне, хватает за локти и выпутывает мои руки из-за головы. Потом сжимает мои ладони в цепких прохладных пальцах. — Послушай, пожалуйста. В мире, где все художники работают дизайнерами, а все писатели и поэты — журналистами, хоть ты не бросай меня, хорошо? — Ее глаза блестят совсем рядом. Опасно близко. — Хоть ты не подводи меня… окончательно… Ладно?
Глава 7
В кафе «Ручей», излюбленном заведении всех офисных работников на километр вокруг, всегда царит приятный для глаз полумрак, который нарушается только переменчивым телевизионным светом, в котором разноцветными искорками вспыхивают грани бокалов и декоративные побрякушки, в обилии развешанные по стенам.
В «Ручейке» всегда легкая, праздничная атмосфера: каким бы усталым ни ввалился сюда человек после рабочего дня, уже на входе с его ног словно снимают колодки, и тяжелый груз будто падает у него с плеч.
«Сбрось оковы». Мой алкогольный слоган.
Сегодня у меня тут первое свидание. С Анастасией, нашим секретарем-референтом. С Настей. Мы договорились, что я приду в «Ручей» первым, займу хороший столик, пока сюда не повалит после работы народ из окрестных офисов и контор. Настя обещала подойти минут через сорок, потому что ей, мол, нужно заехать домой, переодеться и накраситься. Значит, ждать ее придется минимум час.
Здесь все свои. Тут постоянно встречаешь знакомых и коллег, с каждым посетителем здороваешься: видишь его из года в год. Здесь все в некотором смысле знакомые и коллеги. Здесь наша вторая работа.
Все места, все столики уже заняты, кроме единственного, самого лучшего. За лучшим столиком сидит только один человек; его массивный силуэт очерчивают брызги телевизионного света. Свет падает с цветного телеэкрана над стойкой бара и разбивается о многочисленные хрустальные и стеклянные емкости с выпивкой.
— Извините. — Я всматриваюсь в безликую фигуру, пытаясь разглядеть лицо. — У вас тут свободно?
— Колян! — радостно отвечает фигура. — Садись.
Это мой шеф, Артем. Повезло. Со мной и Настей за столиком не будет сидеть незнакомая рожа, и нам не придется ждать, пока ее обладатель догадается уйти и оставить нас наедине.
Эта рожа мне знакома хорошо. Тут же, в «Ручейке», мы с шефом выпили за три года столько спиртного, что нынче кафе выписывает нам именные счета с дисконтом, на которых кассовым аппаратом выбито: «Артему и Кº».
Что вам еще нужно знать про моего шефа: он любит свою жену, двоих детей и красиво жить. Следует отдать Артему должное, он профессионал рекламного дела, обязанности директора способен выполнять практически в любом состоянии.
Перед шефом стоит бокал пива, судя по всему, не первый — «Стелла Артуа» он обычно берет, уже придя в некоторую кондицию.
Мы принимаемся за водку.
— Видел твою последнюю работу, те яблочные чипсы, — говорит Артем.
— Понравилась?
— Ты знаешь, — он хитро приподнимает бровь, — да, понравилась, нарисовано хорошо. Но между нами, это был неимоверный попс!
Объясняю ему, что выбирал общий стиль проекта, ориентируясь на вкусы потенциальных покупателей, то есть типичной спортивной молодежи, людей, ведущих здоровый образ жизни. Ну, в смысле…
— Представителей бычья, — подсказывает Артем, довольно щурясь на разноцветные блики ламп на черном мраморе полированной пластмассы столика.
Да, примерно это я имел в виду. То есть, объясняю, я делал скидку на интеллект, подбирал легко воспринимаемую простую гамму, образы и так далее. Слоган выбрал: «Сила есть». В таком духе.
К нам подходит официантка, ставит на стол нарезку из балыка.
— Надо ведь учитывать интересы потребителя, верно?
— Конечно. — Шеф кивает. — Я-то никогда не стану покупать яблочные чипсы. — Он презрительно морщит нос.
