Жестокие игры - Стивотер Мэгги (читать книги .TXT) 📗
И вот тогда-то все и начинается.
Корр вскидывает голову, прижимает уши, выгибает шею, как будто ищет расположения моря Скорпионов. Я шепчу ему на ухо и натягиваю поводья. Я хочу, чтобы он сконцентрировал внимание на мне, а не на песне этой могучей воды. Я всматриваюсь в его глаза, в его уши, в линии тела, пытаясь понять, чей голос сегодня ночью окажется сильнее — мой или океана.
Корр вдруг так быстро поворачивает ко мне голову, что я второпях выхватываю из кармана железный прут еще до того, как он заканчивает поворот. Но он не нападает, он просто внимательно изучает меня.
Корру я доверяю больше, чем любой другой водяной лошади.
Вот только доверять ему совсем не следует.
Шея у него мягкая, но кожа вокруг глаз натянулась, и потому мы ступаем в воду. Я резко выдыхаю, когда холодная вода охватывает мои лодыжки. А потом мы просто стоим на месте, и я наблюдаю за Корром, следя за тем, как действуют на него магические водовороты воды вокруг его ног. Он дрожит, но не напрягается; мы уже проделывали такое, а до конца месяца далеко. Я зачерпываю горсть соленой воды и лью ее на спину Корра; мои губы, когда я шепчу, прижимаются к его шкуре. Он стоит спокойно. И я стою вместе с ним, позволяя воде и песку успокаивать мои уставшие ноги.
Корр, красный, как закат, смотрит на океан. Берег обращен на восток, и конь смотрит в ночь, темно-синюю, потом черную, и небо и вода отражаются друг в друге. Наши тени тоже падают в океан, меняя цвета бурунов и пены под собой. Когда смотрю на тень Корра, я вижу элегантного гиганта. Когда смотрю на свою — я впервые вижу тень своего отца. Впрочем, не совсем отца. Мои плечи не приподняты, словно от постоянного холода. И волосы у него были длиннее. Но все равно я вижу его в напряженной позе, с постоянно вскинутым подбородком — даже в тени на земле виден наездник.
Я застигнут врасплох, и, когда Корр резко дергается вверх и в сторону, я ничего не делаю. Он уже почти становится на дыбы, пока я успеваю это осознать, — но потом снова опускает копыта точно на то же самое место, где они стояли, при этом основательно окатывая меня водой. Во рту у меня соль, и я вижу, как его уши поворачиваются в мою сторону, шея изгибается…
И я впервые за много дней смеюсь. В ответ на этот звук Корр мотает головой, как собака, что отряхивает воду. Я делаю несколько шагов в воде, и Корр следует за мной, а потом я бросаюсь к нему и бью ногой по волнам, обливая его водой. Он ржет, и вид у него оскорбленный, а потом он снова колотит копытами, посылая на меня фонтаны брызг. Мы прогуливаемся в воде взад-вперед — я не поворачиваюсь к нему спиной, — и он идет за мной, а я — за ним. Он делает вид, что пьет воду, и тут же вскидывает голову в насмешливом отвращении. Я тоже притворяюсь, будто хочу напиться, набираю воду в пригоршню — и выплескиваю на него.
Наконец я выдыхаюсь, ноги у меня болят от острой гальки на дне, да и вода уже так холодна, что невозможно терпеть. Я подхожу к Корру, он опускает голову и прижимает морду к моей груди; я ощущаю его тепло сквозь промокшую рубашку. Я поглаживаю отметку на его шкуре, за ухом, чтобы успокоить его, и запускаю пальцы в гриву — чтобы успокоиться самому.
Где-то неподалеку я слышу негромкий всплеск. Это может быть рыба, хотя она должна быть порядочных размеров, чтобы я услышал ее сквозь шум бурунов. Я оглядываю море — и вижу сгусток черноты.
Я не думаю, что это рыба, и Корр тоже так не считает, он смотрит на воду… Теперь он дрожит, и, когда я выхожу из воды, ему требуется целая долгая минута, прежде чем он решается последовать за мной. Он делает один медленный шаг, потом другой, и вот уже вода не касается его ног, тогда он останавливается, замирает. И оглядывается на море, вскинув голову, изгибая губы.
Я резко дергаю повод и прижимаю железо к груди Корра, пока он не успел испустить зов. До тех пор пока он в моих руках, он не будет петь песнь водяных лошадей.
Возвращаясь к покатому склону для спуска лодок, я вижу силуэты наверху, у дороги к Скармауту. Люди стоят на гребне холма, там, где он встречается с небом, черные на фоне пурпура. И хотя они далеко, одного из них не узнать невозможно, настолько он тяжеловесен по линиям, — это Мэтт Малверн. Поза зрителей говорит о том, что они интересуются моими успехами, и потому я продвигаюсь вперед с осторожностью.
Мне не требуется много времени на то, чтобы выяснить: Мэтт Малверн помочился в мои ботинки.
Люди на гребне хохочут. Я не желаю доставить Мэтту удовольствие, как-то проявляя свои эмоции, и потому просто выливаю мочу на пляж — там ей самое место, — и связываю ботинки шнурками. Я вешаю их на седло на спине Корра и начинаю подниматься по склону. Хотя уже почти полностью стемнело, у меня еще много дел; до десяти я должен успеть к Грэттону. День еще продолжается, растягиваясь передо мной, невидимый в темноте.
Мы идем в глубь острова.
Мои ботинки воняют мочой.
Глава десятая
Пак
Я очень давно не бывала в Скармауте после наступления темноты, и это напоминает мне то время, когда папа обрезал волосы. В первые семь лет моей жизни у папы были темные локоны, похожие на мои, — и он всегда говорил, что утром нужно первым делом их расчесать, а уж потом заниматься чем хочешь. Но когда мне было семь, папа однажды вернулся с причала с обритой головой, и когда я увидела, как он входит в дверь и целует маму в губы, я заплакала, потому что приняла его за чужака.
То же самое происходит со Скармаутом после наступления темноты: он превращается в совсем другой Скармаут, не тот, который я знаю всю свою жизнь, и мне совсем не хочется, чтобы он целовал меня в губы. Ночь раскрасила весь город в темно-синий цвет. Здания тесно прижимаются друг к другу и, цепляясь за скалы, всматриваются в бесконечную черную набережную под ними. Уличные фонари окружены сияющими гало; бумажные фонарики ползут по проволокам, привязанным к телефонным мачтам. Они похожи на рождественские огни или на светлячков, они поднимаются к едва заметным темным очертаниям церкви Святого Колумбы над городом. К стенам прислонены сотни велосипедов, а вдоль улиц припарковано столько автомобилей, сколько их и быть не может на всем острове, и фонари отражаются в их ветровых стеклах. Машины извергают из своего нутра совершенно незнакомых мне людей, а велосипеды принадлежат полузнакомым парням. Такое количество людей на улицах я видела только во время ярмарки.
Все это кажется волшебным и пугающим. Я теряюсь, а ведь нахожусь всего лишь в Скармауте. Я просто вообразить не могу, что будет делать Гэйб на материке.
— Пак Конноли! — кричит кто-то, и я догадываюсь, что это голос Джозефа Берингера. — Тебе разве не пора спать?
Я ставлю велосипед Финна как можно ближе к лавке мясника и прислоняю его к металлическим поручням, которые предназначены для того, чтобы вы не свалились на набережную, когда вам совсем того не хочется. Вода сегодня пахнет как-то таинственно, запах отдает рыбой, но я всматриваюсь вниз, на причал, выясняя, нет ли там рыбачьих лодок. Но там нет ничего, кроме черной воды и отражений, из-за чего кажется, что под поверхностью соленой воды прячется еще один Скармаут.
Джозеф кричит что-то еще, но я не обращаю на него внимания. Правда, отчасти я даже рада тому, что этот болван здесь, ведь он представляет собой устоявшуюся частицу моей жизни и придает всему вокруг более знакомый вид.
Моя голова дергается, когда Джозеф тянет меня за связанные в хвост волосы. Я резко оборачиваюсь, уперев руки в бока. Он одаряет меня чересчур широкой улыбкой. На лбу у него прыщи, сразу под линией волос. А губы сложены так, словно он восклицает: «У-ух!», восторгаясь тем, что я на него смотрю.
Я пытаюсь придумать что-нибудь остроумное, но ощущаю только раздражение от того, что кажущееся смешным такому вот одиннадцатилетнему сопляку, продолжает смешить и особу семнадцати лет. И потому лишь яростно бросаю:
