Жестокие игры - Стивотер Мэгги (читать книги .TXT) 📗

Шон Кендрик открывает дверцу.

Он смотрит на меня.

Я смотрю на него.

С такого близкого расстояния он выглядит, пожалуй, слишком суровым, чтобы можно было назвать его красивым: острые скулы и тонкий нос, темные брови… Руки у него покрыты синяками и исцарапаны из-за постоянного общения с кабилл-ушти. Его глаза, как у местных рыбаков, то и дело щурятся, защищаясь от солнца и блеска морских волн. Он похож на дикого зверя. Не на доброжелательного соседа.

Я ничего не говорю.

Кендрик садится в кабину.

Когда он захлопывает дверцу, я сжимаюсь между здоровенной ножищей Томаса Грэттона, которая, как мне думается, должна быть такой же красной, как все то, что остается на виду, и напряженной ногой Шона Кендрика. Мы касаемся друг друга плечами, поскольку кабина не слишком просторна, и если Грэттон кажется сделанным из муки и картофеля, то Шона явно соорудили из камня, обломков плавника, и, может быть, еще и из тех шипастых актиний, которых иногда выбрасывает на берег.

Я стараюсь отодвинуться от него. Он смотрит в окно.

Грэттон напевает себе под нос.

Сзади слышится поскуливание шотландской овчарки. Грузовик встряхивает, и звуки от этого становятся прерывистыми, похожими на неровный свист.

— Я слыхал, что Мэтт… Мэттью вроде как не слишком рад тому, какую лошадь ты для него выбрал, — вежливым тоном говорит наконец Грэттон.

Шон Кендрик бросает на него быстрый взгляд.

— И кто же говорит такое?

Я удивлена его голосом, тем, как он звучит, когда Шон Кендрик просто разговаривает, а не кричит, заглушая шум ветра. От этого Кендрик как будто кажется мягче. Я замечаю, что от него пахнет сеном и лошадьми, и он начинает мне даже немножко нравиться.

— А, да он сам, — отвечает Грэттон. — Он недавно у нас в лавке уж так разорался! Говорит, ты хочешь, чтобы он проиграл бега. Ты, мол, просто не выносишь соперников.

— А, вот оно что… — небрежно бросает Шон.

Он снова отворачивается к окну. Мы проезжаем мимо одного из пастбищ, принадлежащих Малверну, — на нем пасутся на зеленой траве прекрасные чистокровные кобылы.

Грэттон постукивает пальцами по рулевому колесу.

— Ну и конечно, Пег ему тут же выдала по первое число.

Шон снова поворачивается к Грэттону. Он ничего не говорит, только ждет. Я вижу, что его взгляд просто вытягивает слова из Грэттона, как бы неуловимо забирая вверх над ним, и даю себе слово научиться такому приему.

— Ну, он говорил, что если бы он скакал на том твоем красном жеребце, так тоже выиграл бы четыре раза подряд. Вот Пег ему и сказала, что он ни черта не понимает и лошадях, если думает, будто все дело в том, на каком скакуне сидишь. Она немножко кипятилась этим утром, ну, понимаешь, просто у нее день такой.

Я смеюсь, и это напоминает Грэттону о моем присутствии, потому что он тут же добавляет:

— И конечно, тебе незачем состязаться с Мэттом Малверном. У тебя и с Пак забот хватит.

Я мысленно клянусь попозже отравить Томаса Грэттона каким-нибудь медленно действующим ядом. Мне хочется провалиться сквозь сиденье и исчезнуть. Но вместо того я таращусь на Шона Кендрика, надеясь услышать от него хоть что-нибудь.

Но он молчит. Он просто всматривается в мое лицо, чуть заметно хмурясь, как будто надеется увидеть причины, по которым я решила устроить все это представление с Дав. А потом снова отворачивается к окну.

Я не понимаю, то ли я оскорблена, то ли нет. Вроде бы молчание Кендрика должно задеть меня больше, чем какие-нибудь неприятные слова. Я поворачиваюсь к Томасу Грэттону, игнорируя Шона Кендрика.

— Ты сказал, что ищешь ученика?

— Да, это так.

— А Бич как же?

Грэттон поясняет:

— Бич после бегов уезжает на материк.

Я разеваю рот, но из него не вылетает ни звука.

— Они с Томми Фальком и твоим братом Габриэлем собираются отправиться туда вместе. Я должен тебя поблагодарить, Пак, за то, что он еще несколько недель побудет с нами. Я слышал, твой брат задерживается до окончания бегов только потому, что ты решила в них участвовать, а с ним и остальные подождут.

Мне иногда кажется, что абсолютно все на Тисби знают о моих делах куда больше, чем я сама.

— Да, это так, — говорю я, повторяя слова Грэттона. Почему-то при известии о том, что Гэйб едет не один, я становлюсь еще мрачнее. — Но ведь и Томми будет скакать, разве нет?

— Да, он решил участвовать, раз уж все равно будет здесь.

— А вы огорчены из-за Бича?

Едва произнеся эти слова, я соображаю, что вопрос не самый разумный, но взять его обратно уже невозможно.

— Ох, да ведь на этом острове всегда так происходит. Не каждый может здесь жить, да и если все будут оставаться, мы в конце концов просто начнем падать с утесов в море от тесноты, — но голос Томаса Грэттона звучит совсем не так весело, как его шутка. — И не каждый рожден для этого острова. Не то что ты. Я прав?

— Я никогда не уеду, — пылко отвечаю я. — Это… ну, это как будто потерять сердце или что-то в этом роде.

Я чувствую себя ужасно глупо из-за собственной сентиментальности. Снаружи, за проливом, я вижу один из тех крошечных каменистых островков, что расположены поблизости от нас, голубой силуэт, слишком маленький для того, чтобы быть обитаемым. Но в его бесполезности сеть некая странная красота.

Мы все довольно долго сидим тихо, очень тихо, а потом Шон Кендрик говорит:

— У меня есть лишняя лошадь, Кэт Конноли, — ну, если ты хочешь скакать на одном из кабилл-ушти.

Глава двадцать четвертая

Пак

Финн смотрит на меня, неторопливо разминая печенье и превращая его в горку крошек.

— Значит, Шон Кендрик собирается продать тебе одну из водяных лошадей?

— Мы сидим в задней комнате лавки «Фатом и сыновья». Это тесное помещение, вызывающее клаустрофобию, вдоль стен стоят полки с коричневыми коробками, а на полу едва хватает места для обшарпанного стола. Здесь пахнет не сливочным маслом, как в остальном здании, а скорее пыльным картоном и старым сыром. Когда мы были маленькими, мама оставляла нас здесь с тарелкой печенья, пока сама болтала в лавке с Дори-Мод. Мы с Финном развлекались тем, что гадали, чем заполнены коричневые коробки. Скобяные товары? Крекеры? Кроличьи лапки? Кое-какие части тел невидимых любовников Дори-Мод?

— Не обязательно, — отвечаю я, не отрывая глаз от работы, Я подписываю и нумерую чайники, время от времени пригубливая из чашки чай, к сожалению уже остывший. — Я пока не знаю. Он вообще-то не говорил «продать».

Финн смотрит на меня.

— А я не говорила «куплю», — добавляю я.

— Я думал, ты поскачешь на Дав.

Я пишу свое имя на дне чайника. «Кэт Конноли». Выглядит так, будто я подписываю школьную работу. Что мне нужно, так это побольше пышности. Я добавляю завитушку к последней букве «и».

— Возможно, так оно и будет, — говорю я. — Пока не знаю.

Я краснею, хотя и не понимаю почему, и это приводит меня в бешенство. Я надеюсь, что благодаря маленькой тусклой лампочке над нашими головами и узким окошкам над полками, почти не пропускающим света, Финн этого не заметит. И добавляю:

— У меня всего два дня осталось, чтобы заявить другую лошадь. Так что надо подумать и решить наверняка.

— А ты будешь участвовать в параде наездников? — интересуется Финн.

Теперь он не смотрит на меня. Окончательно раскрошив печенье, он лепит из крошек комок.

Каждый год Скорпионий фестиваль начинается через неделю после выхода водяных лошадей. Я только один раз была на празднике, да и то мы не дождались парада наездников, главного вечернего события, когда жокеи официально представляют своих скакунов и делаются ставки.

У меня ноет в желудке при мысли об этом.

— Да, действительно будешь? — раздается в комнате голос Дори-Мод.

Она стоит в дверях, приподняв одну бровь. На ней платье, которое она как будто украла. У платья кружевные рукава, а у Дори-Мод не те руки, на которые можно надевать кружево.