Жестокие игры - Стивотер Мэгги (читать книги .TXT) 📗

Суитер бросается вперед. Маленькое Чудо отстает на одно мгновение, ожидая, когда я дам ей сигнал. Мы мчимся вперед галопом, дорожка расчерчена голубыми тенями. Воздух свистит у меня в ушах, холодный, обжигающий. Тени настолько густые, что обе кобылки то и дело принимают их за реальные предметы и вскидывают ноги, перепрыгивая через невидимые барьеры.

Мэтт оглядывается, проверяя, где нахожусь я, но ему незачем беспокоиться. Я уже рядом с ним. Кобылки мчатся по дорожке ноздря в ноздрю. Я знаю, что по скорости они равны друг другу, но я знаю также и то, что только половина успеха в гонке зависит от скорости лошади. Я скакал по этой дорожке сотни раз, на сотне разных лошадей и знаю, где начинается склон, знаю, где почва слишком мягкая, и еще я знаю, где лошади замедляют ход и таращатся на трактор, стоящий у дорожки. И о Маленьком Чуде я тоже все знаю: она любит рвануть куда-нибудь в сторону, как только ослабишь внимание, и нужно довольно сильно понукать ее, чтобы она не теряла скорости на подъеме. А работать кнутом нужно очень осторожно, чтобы она помнила о стоящей перед ней задаче и не увлекалась разглядыванием трактора.

Мэтт знает только одно: как колотить своего скакуна, если тот начинает отставать.

Я понимаю, что должен бы придержать Маленькое Чудо. Полагалось бы позволить Мэтту и Суитер финишировать первыми.

Я чувствую, как покупатели смотрят мне в спину.

Я наклоняюсь вперед и шепчу кое-что на ухо Маленькому Чуду. Она настораживает уши — и я отпускаю поводья.

Это даже и не соперничество.

Маленькое Чудо обходит Суитер на корпус, потом на два корпуса, на три, на четыре — и даже не сбивается с дыхания. Мэтт застревает где-то позади, в вязкой почве у ограды беговой дорожки, Суитер двигается медленно и не желает сосредоточиваться на состязании.

Я разворачиваюсь, встаю на стременах и салютую Мэтту своим кнутом.

Я понимаю, что затеял смертельно опасную игру.

— Говорите, не жокей? — говорит мне Холли, когда я привожу Маленькое Чудо обратно во двор.

— Я просто люблю лошадей, — отвечаю я.

Глава двадцать шестая

Пак

Шон Кендрик предложил мне встретиться с ним на утесах над бухтой Фелл, но когда я прихожу туда, его не видно.

Утесы здесь не такие высокие, как те, что окружают песчаный берег, где проходят бега, и они не такие ослепительно-белые. Берег бухты представляет собой нечто причудливое и неудобное, и когда однажды мы с Дав сумели спуститься туда по узкой неровной дорожке, я обнаружила, что скакать там невозможно. Пляж каменистый и кочковатый, а море подходит слишком близко. Сейчас отлив, но все равно до воды всего пятнадцать футов сплошных камней, на которые набегают волны. Это одно из тех мест, насчет которых нас всегда предостерегали, так как водяные лошади могут здесь выйти из океана и снова исчезнуть в нем, прихватив нас, — и все это займет у них ровно столько времени, сколько нужно волне, чтобы нахлынуть на сушу и уйти обратно.

Мне вдруг приходит в голову: а не пригласил ли Шон Кендрик меня сюда просто ради шутки?

Но прежде чем я успеваю подумать о том, похож ли Шон Кендрик на подобного шутника, и изобрести какую-нибудь гадость для него, раздается стук лошадиных копыт. Я не сразу понимаю, с какой стороны доносится звук, а потом соображаю, что это где-то наверху. Я задираю голову, чтобы посмотреть.

Одинокая лошадь несется полным галопом по самому краю утеса, из-под ее копыт вылетают куски дерна.

Я узнаю скакуна за мгновение до того, как могу разглядеть всадника — Шона Кендрика, пригнувшегося к спине жеребца; они двигаются как одно существо. Когда кроваво-красный водяной конь проносится над моей головой, я вижу, что Шон Кендрик скачет без седла, а это самый опасный из всех возможных способов. Кожа к коже, пульс к пульсу, и ничто не защитит, если тебя захватит магия водяной лошади.

Я не желаю восхищаться Кендриком, признавать, что эти двое совершенно не похожи на все, что мне приходилось когда-либо встречать, — но не могу удержаться от восхищения. Красный жеребец так стремителен, что у меня захватывает дыхание, а сердце начинает биться быстрее от восторга. Я-то думала, будто те лошади, за которыми я наблюдала в первый день тренировок, достаточно быстры, но я никогда не видела лошади, которая мчалась бы вот так.

И Шон Кендрик на спине красного жеребца… Конечно, он неприятный тип, в этом нет сомнений, но тот старик, с которым я встретилась в лавке мясника, был прав: что-то в нем есть. Он знает своих лошадей, но дело не только в этом.

Я думаю о том, что ощущали мои руки, когда я держала его голову над водой.

И еще думаю о том, каково это: скакать на подобной лошади. Легкое чувство вины укалывает меня, когда я вспоминаю Финна и его принципы или, скорее, мои принципы, которые начали рушиться в тот момент, когда на кону оказался дом. Мне бы хотелось не так переживать по этому поводу.

Мы с Дав возвращаемся к вершине холма, и Дав слегка пригарцовывает. Хотя мы поднимаемся вверх по склону и я гоняю ее уже несколько дней подряд, она все еще горит жаждой бега. А я слышу тихий голос Финна, когда она взмахивает хвостом.

К тому времени, когда добираюсь до верхней дороги, я уже знаю, о чем попрошу Шона.

Шон

Кэт Конноли еще нет, когда я добираюсь до места встречи, и потому я жду несколько долгих минут — которых, и общем-то, у меня нет. Я привязываю гнедую кобылу, черчу на земле круг и плюю в него, а потом позволяю Корру пробежаться. Если Кэт не появится, я хотя бы дам Корру размяться. Он сегодня полон энтузиазма и рад галопу, как и я.

Чтобы нестись галопом по верху этих утесов, нужно обладать сердцем чайки и нервами акулы. Утесы здесь, конечно, не так высоки, как те, что окружают песчаный берег, где проходят бега, но если свалиться с них, разобьешься точно так же. А для кабилл-ушти зов моря почти так же могуч в ста футах над морем, как в ста футах от воды, на ровном песке пляжа.

Но именно эти невысокие утесы — то самое место, где отец впервые посадил меня на спину кабилл-ушти. Здесь, а не на пляже, где учился сам. Потому что всегда, всегда мой отец боялся моря куда сильнее, чем высоты.

Я думаю о том, что оба места смертельно опасны, но это не означает, что я струсил.

Когда я возвращаюсь, Корр подходит к краю утеса, где трава повыше, и я вижу внизу Кэт Конноли, стоящую рядом со своим маленьким мышастым пони. Волосы у Кэт такого же цвета, какой становится осенью трава на склонах утесов, и все ее лицо покрыто веснушками, отчего на первый взгляд кажется, будто лет ей меньше, чем на самом деле. Это некая странная магия: вот только что Кэт казалась сердитым ребенком — и вдруг становится взрослее и какой-то диковатой, словно выросшей из грубой земли острова. Она смотрит на мои вещи, лежащие там, где я их оставил, — седло, поставленное на луку, рюкзак, термос, колокольчики, — и почему-то я чувствую себя странно, как будто мою кожу обожгло песком и ветром.

Когда Кэт замечает меня, она хмурится или, по крайней мере, прищуривает глаза. Я не настолько ее знаю, чтобы понять разницу. Меня охватывает такая же тревога, как в той пещере. Снова Фундаментал исчезает под водой, и я вместе с ним. Но сейчас я не тону; я задерживаю дыхание.

Корр воодушевляется, почуяв кобылу; вместо того, чтобы замедлить шаг, он несется к ней, дрожа от возбуждения. Я не осмеливаюсь приблизиться к Кэт настолько, насколько того требует вежливость, и потому с расстояния в пятнадцать футов, придерживая танцующего подо мной Корра, говорю, стараясь, чтобы мой голос звучал громче ветра:

— Как мне тебя называть?

— Что?

Я спрашиваю:

— Тебя зовут Кэт или как-то иначе?

— О чем ты?

— На доске у Грэттона я видел «Кэт», но Томас Грэттон называл тебя не так.

— Пак, — отвечает она, и голос у нее кислый, как лимонный сок. — Это прозвище. И некоторые люди меня именно так называют.