Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Горышина Ольга
Дору уже был внизу, и Ива выскочила вперед, но Дору повернулся к ней боком.
— Ты слышала про микробов? Отойди от моей сестры.
— Здесь, кажется, всех надо лечить, — проговорил старичок хрипло. — Чего вы перепили, господа хорошие? Моей сливовицы?
Но Дору ничего не ответил, он смотрел на волосы в руках Эмиля.
— Отец срезал Тине волосы, — упавшим голосом объявил профессор Макгилл. — И велел отнести ему в кабинет… И он не плачет. Он спокоен. И…
Эмиль уже не знал, что добавить, потому молча обошел брата и побежал наверх, чтобы скорее донести до ящика графского стола свой ценный груз и начать зализывать раны.
— Что вы сказали, Дору? — прохрипел старик. — Сестра?
— Я не позабыл хорватский, сеньор Буэно. А если вас подробности интересуют, так это к отцу! Я свечку не держал!
Руки Дору задрожали, когда сестра вдруг проснулась и заплакала.
— Дайте мне ребенка, пожалуйста!
Ива вовремя отдернула руки, а то получила бы по пальцам ногой, которую задрал Дору явно для того, чтобы лягнуть ее.
— Разбежалась! — прорычал юный граф. — Клыки для начала спрячь!
— Это не клыки, — надулась бывшая служанка. — Это накладные зубы для голливудской улыбки. Там за океаном надо было постоянно улыбаться, и как нам быть с клыками?! Пришлось все остальные зубы дорастить… Но не переживайте, они сточатся и отвалятся…
— Да меня твои зубы вообще не интересуют, — Дору пытался мурлыкать колыбельную, но получался какой-то приглушенный рык.
— Да отдайте уже ребенка! Изверг!
Цепкие пальцы Ивы вытащили младенца из дрожащих рук Дору, будто клешни рака. Ребенок, к удивлению старшего брата, сразу замолчал и уткнулся в мягкую грудь вампирши, спрятанную под кружевной кофтой.
— Нехорошо обманывать ребенка, — покачал головой сеньор Буэно, который как встал, так и не сходил с одного места.
— Идем! — бросил Дору Иве, которая уже что-то там мурлыкала младенцу, во все глаза глядящему на ее пышные красные губы.
И когда они поравнялись на лестнице, Дору склонился к лицу служанки:
— Как тебе это удалось?
— Материнский инстинкт у женщин не в крови находится, потому в не-жизнь тоже переходит. К тому же, я вас тоже, было дело, нянчила.
Дору не сумел постичь логики Ивы, но решил на всякий случай кивнуть.
— Премного благодарен.
— Вы б сливовицы взяли, — зашептал им вслед старичок. — Губки б намочили, и проблема сна была б решена… О, профессор, с возвращением! — усмехнулся он Эмилю, спрыгнувшему с лестницы. — Так что тут произошло с научной точки зрения?
— С научной — ничего, — ответил Эмиль глухо. — Потому что логика в этом замке давно задохнулась в пыли.
— Нет, без полбанки явно не разберусь! Вы присоединитесь? Серджиу! Неси моей сливовицы!
Эмиль покачал головой.
— Предложить вам французский коньяк? — усмехнулся старичок. — Или все же шотландский виски? Да не будьте таким серьезным, профессор. Траур — нормальное состояние вампира. А вот отцовство — совершенно ненормальное. Как бедного Александра угораздило настолько тронуться в уме в мое отсутствие?
— Мы помогли, — буркнул Эмиль, так и не сдвинувшись с плиты, в середину которой приземлился. — Вашими деньгами. Кстати, мне пока нечем отдавать.
— Да что вы, профессор. Я уже забыл… Вы купили ему ребенка? Зачем?
— Пойдемте сядем у потухшего камина. Поговорим по душам, которых у нас нет, — выдохнул Эмиль, держа перед собой скрюченные руки.
— У вас и рук нет. Доэкспериментировались, гляжу?
— Есть такое, сеньор Буэно. В который раз убедился, что не знаю ничего по своему предмету.
— Не переживайте, — похлопал его по спине сгорбленный старик. — Я живу куда дольше вашего, а тоже ничего не знаю. Посмотрел на новый мир и понял, что ничего не изменилось. Люди как ненавидели друг друга, так и ненавидят. Как же они без любви-то размножаются? А, как?
— Не думали, что наши нормы устарели, и мы просто ничего не понимаем в любви? А она есть, только мы ее не видим…
Эмиль рухнул в кресло. Кресло графа, не пожелав отдавать его старому ростовщику.
— Это действительно его ребенок. Ее мать не человек. Она — вилья. Русалка! Ну в общем, была… Сейчас матери нет. И, наверное, это даже хорошо, что вы вернулись. Без женщины мы бы не справились. Все же забота о детях не совсем мужское занятие.
— Давайте без философий, профессор. Ближе к делу. Я человек серьезный. Мне не надо знать, что это за любовь. Мне нужно знать только ее цену.
— Ее цена высока и не измеряется деньгами. Жизнь или смерть — выбирайте, что вам больше нравится. Но с меня долг не списывайте. Я выплачу его в срок, будьте покойны.
Эмиль хотел подняться, но замер, когда к нему потянулась костлявая рука.
— Не торопитесь отдавать мне долги. Кое-кто в этом замке поторопился. Так что тут произошло? Только не врите и не приукрашивайте. Я все равно уличу вас во лжи.
Эмиль и не думал ничего скрывать. Рассказал как на духу.
— В вас умер литератор, мой друг.
Эмиль смотрел на сморщенное лицо собеседника исподлобья.
— Во мне все умерло, сеньор Буэно. Как и в вас. Как во всех нас. Но я не сказал вам ни слова неправды. И я бы дорого отдал, если бы это перестало быть правдой. Но, увы, с этой правдой нам жить. Я…
— Тише! — старичок поднял руку, и Эмиль осекся на полуслове. — Сюда идет Александр, и он не один…
Эмиль резко обернулся туда, куда смотрели сощуренные глаза ростовщика — к закрытой двери во двор.
Глава 22 "В болоте безверия"
Ночное весеннее небо все еще оставалось высоким. Звезды ярким бисером рассыпались на его темном покрывале. Сочная молодая трава напилась живительной ночной росы и с нетерпением ожидала пробуждения дневного светила. Черная вода пруда походила на блестящий обсидиан и манила обманчивым покоем. Только графа Заполье обмануть не могла: ему она напоминала теперь болото отчаяния, в которое навеки погрузилась душа бездушного вампира. Надежда, подаренная живой девушкой, попавшей, как и многие до нее, в мохнатые лапы его неутолимой жажды, разбилась сегодня в дребезги о весеннюю сочную траву.
Александр приподнял тело за голову и усадил рядом словно живую девушку, только сонную. С грустной улыбкой начал нежно перебирать тонкие пальцы, подкрашенные зеленью крапивы.
— Ты победила меня, моя маленькая вилья, — сказал он тихо и ровно, словно все эмоции в нем затихли, как плач убаюканного младенца. — Ты сумела упорхнуть от меня в раскрытое окно, ведь крылья нельзя отобрать и нельзя спрятать: они либо даны человеку, чтобы парить, либо он обречен вечно пресмыкаться. Увы, у меня нет крыльев, хотя я и умею летать…
Граф осторожно отвел короткие пряди от лица Валентины и коснулся ее ледяных губ легким поцелуем, а затем, словно не соглашаясь с самим собой, затряс неистово головой.
— Нет, Рождество закончилось давно, и Воскресения тоже не будет. Я поверил в сказку, а в сказке лебедь улетел. Оставил сына смертному отцу и улетел. Я знал это, хотя и надеялся победить проклятие смерти…
Александр замолчал, а потом резко вскочил на ноги, и тело Валентины повисло в его руках тряпичной куклой.
— Я не подарю смерти этот танец! Слышишь? — Александр приподнял мертвую голову, чтобы вновь коснуться сомкнутых губ. — Он — мой, самый прекрасный танец, который я мог, но не успел подарить тебе… Ты обещала мне его, помнишь? И ты не сможешь уйти от меня, не сдержав обещания…
Он тряхнул тело, словно ожидал ответа, и сам коротко рассмеялся такому своему безумному жесту.
— Впервые ты не станешь сопротивляться, — сказал он со смешком. — Вечная борьба… Отчего же тебе было просто не отдаться мне? Для чего было все это разрушительное противоборство? Я ведь хотел так мало: чтобы ты разделила со мной мечту…
Теперь граф поддерживая безвольную голову веером из своих пальцев, как еще недавно держал головку новорожденной дочери. Второй рукой он расправил руки мертвой у себя на плечах и притянул тонкое, теперь совершенно невесомое, тело к себе за талию. Ноги его оторвались от земли, и он начал медленно, словно пробираясь сквозь вязкое желе, подниматься ввысь.
