Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Горышина Ольга
— Это мой танец, Бог! Слышишь? Мой! — кричал Александр Заполье, задрав голову, во мглу небес, распугивая звезды.
Шпили замка колыхались внизу, беззвучно подмигивая, начищенные за зиму снегом до безумного блеска. Короткие, как прежде, волосы Валентины раскачивались перед глазами графа, словно прибрежный камыш, заставляя жмуриться от подступивших к глазам слез.
— Я любил тебя, Тина, любил… — прошептал он почти беззвучно, склоняясь к уху Валентины, словно пробуя на вкус кожу ее шеи. — Как же мне теперь возненавидеть тебя?
Он замолчал и распахнул глаза, но слезы, будто мыльные пузыри, надулись между веками, заставляя смотреть на мир, словно через стекло калейдоскопа. Звезды сделались мутными, похожими на мокрые снежинки… Они блестели в волосах Валентины, точно присыпали их снегом. Граф беззвучно сглатывал слезы и продолжал медленно кружить мертвую в танце.
— Нет, — вдруг выкрикнул Александр и дико расхохотался. Но смех его оборвался так же неожиданно, как и начался. — Я верил, что ты полюбила меня. Верил, что ты вернешь мне ключи… Иначе бы я их не отдавал!
Он снова зажмурился. И замолчал, остановив свой танец вместе с голосом. Рубашка колыхалась от легкого ночного ветра, в котором растворились запахи возрождающейся природы: ароматы сочной травы, первых цветов и сладковатой прошлогодней листвы. Светлые волосы то захватывали в свой плен тонкое мертвое лицо, то выпускали обратно на свободу. Граф смотрел в это лицо: спокойное и умиротворенное. Оно было таким, каким он видел его лишь, когда Валентина спала. Сон убивает все дневные тревоги, и только во сне можно увидеть красоту человеческого лица нетронутой страхом непостижимости бытия.
— Как же я люблю смотреть на тебя спящую! — вырвалось у графа.
И сильный порыв ветра швырнул в его объятия тонкое безвольное тело. Он сжал его еще сильнее.
— Если бы я мог вечность смотреть на тебя… И думать, что ты просто спишь. Нет!
— голос эхом разнесся в безмолвной ночи. — Я хочу, чтобы ты проснулась и сказала, что тебе хорошо со мной в вечной ночи, среди холодных звезд, ведь ты… Ты — дитя звезд, они горят в твоих глазах! Ты — мертворожденное дитя! Ты — принадлежишь ночи! Как, как ты посмела сопротивляться своему предназначению! Как?! Как?! Как?!
Теперь Александр держал тело лишь за плечи и тряс с такой силой, что, казалось, голова тряпичной куклы не выдержит и осколком луны полетит вниз, в черный пруд безверия… Но тут что-то случилось… To ли ветер сменил направление, то ли руки графа дрогнули, только голова мертвой девушки вдруг приподнялась, и граф увидел широко распахнутые серые глаза — пустые и холодные, как две луны.
— Среди звезд мне холодно и страшно. И этот страх не дает мне поверить в сказку. Пожалуйста, Александр, опустите меня наконец на землю…
Голова вновь безвольно откинулась назад, и шея чуть не переломилась через твердое запястье вампира, но тот стиснул мертвую в объятьях и прошептал, зарываясь губами в льняные волосы:
— Конечно, Тина, я не имею права на этот танец…
И граф падающей звездой ринулся вниз, но у самой воды замер и мягко опустился ногами в вязкий ил, недалеко от берега. Он разжал руки, и безвольное тело скользнуло под воду и легло на дно, словно на ложе.
— Спи, — прошептал он и закусил дрожащую губу. — Спи, Тина. Это твой дом теперь. Ты бы не согласилась на хрустальный гроб, а так… — граф вновь замолчал и затряс головой, оскалившись в пустое небо. — Так я смогу любоваться тобой, пока ты мне это позволишь…
Он отступил на шаг, чтобы ненароком не коснуться своей ногой ноги девушки, но потом резко упал на колени, зарылся ногтями в ил и вырвал Валентину из плена воды.
— Нет!
Александр прижал мокрое тело к груди, вцепился в льняные волосы, словно пытался собрать их все в кулак, будто они, как в сказочной Библии, могли дать ему силы не отпустить или нет, наоборот, отпустить мечту… Дать ей наконец уснуть с миром.
— Нет! — вновь закричал невидимому слушателю граф. — Я не могу, не могу отпустить ее без последнего поцелуя… Это ночь моя… Не смей! Не смей торопить светило! Я хочу, чтобы эта вечная ночь никогда не кончалась.
В три шага граф оказался на берегу и положил тело на траву. Казалось, оно стало еще прозрачнее, и лунный свет будто прожигал его насквозь, оставляя за собой светлые, словно солнечные зайчики, пятна. Ножницы лежали на траве, исполнив положенное, и волосы короткими нитями сыпались сквозь пальцы графа, падая на не вздрагивающие больше плечи Валентины. Он вглядывался ей в лицо, и ему казалось, будто веки настолько истончились, что он действительно видит сквозь них лучистый серый свет, тот, что померещился ему высоко в небе. Он скомкал пальцами край рубашки и промокнул лицо мертвой от капель воды, скопившихся у носа и в уголках губ.
— Я целовал тебя в гробу, прося вернуться, — прошептал Александр, склоняясь к прозрачному лицу Валентины. — И ты вняла моей молитве, Тина. А если я поцелую тебя сейчас…
Граф склонился к неподвижному лицу и замер, не смея коснуться губ.
— Но хочешь ли ты вернуться? Я сейчас понимаю, что в своей дикой мечте не видел главного — тебя… Я молил тебя о ребенке, а ты молила меня о любви, которой нет без свободы. Я обрекал тебя на вечное мучение, зная, что не в состоянии подарить тебе счастье… А ты слепо пошла за мной ради свадебного танца, зная что в конце пути тебя неизбежно ждет смерть. Но боишься ли ты на самом деле смерти? Или же для тебя, моя девочка, это избавление, долгожданная свобода, о которой ты молила меня все эти сорок недель… Ты забрала свою свободу в обмен на дочь…
Граф отстранился от мертвой вильи и принялся искать глазами луну, закутавшуюся в утреннюю дымку.
— Неужели и ты, как Брина, думаешь, что нашему ребенку будет хорошо без матери? Как троица едина, так едины муж с женой и их дитя… Мир становится плоским, если убирают из него третье измерение в виде материнской любви… Это мое проклятье… Вы уходите от меня, думая, что я в состоянии дать детям вашу любовь, но я не в состоянии… Во мне нет любви, потому что для того, чтобы подарить ее другому, надо взять ее у кого-то, а мне ее никто не давал. Никогда!
Он вновь смотрел на прозрачное, словно стеклянное, лицо вильи.
— Тина, отчего же я был слеп столько времени? Все сорок недель я пытался вернуть тебя прежнюю, понятную мне, вместо того, что принять тебя той, которой ты мне досталась… Я вновь пытался полюбить мечту, а не реальность… Сумеешь ли ты простить меня? Сумеет ли простить мне наша дочь, что я проглядел тебя? Что ты улетела, презрев все человеческие засовы… Я молил Господа удержать тебя, я спрятал твои крылья, как прячут Библию, но я не оказался достойным тебя… Ты — дитя звезд, а я — порождение тьмы и могилы. И все равно я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я сказал это три раза! Слышишь?
Граф Заполье не понимал, что ищет в неподвижном лице. Неужели он ждал пасхального чуда? Но Пасха уже закончилась… Он, как всегда, опоздал…
— Ты ничего не ответишь, — Александр потряс головой. — Ты умерла тогда, в Петербурге… Просто не могла уйти окончательно, потому что не выполнила свою миссию, не подарила мне наше маленькое чудо… А я, дурак, думал, что счастье никогда не приходит одно… Вернись ко мне, если можешь… Если же нет, прими мои волосы в знак величайшей скорби. Я впервые чувствую раскаяние за свой эгоизм…
Ножницы продолжали лежать на траве, куда он их бросил. Граф проверил лезвия на остроту, срезав несколько молодых травинок, и поднес ножницы к своей челке. Но сомкнуть их не успел, потому что на его запястье легла теплая рука.
— Не смейте!
Голос заставил его разжать пальцы, и ножницы бесшумно упали в молодую траву.
— Мне не нужны ваши волосы. Это вам зачем-то понадобились мои.
Граф не смел открыть глаз.
— Я люблю тебя, Тина. Поверь, эти три слова даже после смерти значат слишком много, чтобы кидаться ими. Прости, что я не сказал их раньше… Я срезал не твои волосы, а волосы вильи. Мне нужна ты, Тина. Вернись!
