Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
Дальше начались чудеса: мальчишка, всё такой же нахальный, выглядел одновременно и возмущённым, и испуганным, но, очевидно, не за себя. Как только Александр Генрихович вступил в разговор, стало очевидно, что Эрик не боится отца. Напротив, он как будто переживал за него и пытался по-своему оберегать, активно демонстрируя себя хозяином в доме. Отец же изо всех сил не мешал сыну самоутверждаться, пока тот не переходил границ дозволенного. Впрочем, границы дозволенного были едва ли видны в обозримом пространстве, и парень, вместо того, чтобы чувствовать настоящую уверенность в своих силах, выглядел при ближайшем рассмотрении абсолютно растерянным, как человек, который потерял в темноте дорогу домой.
Ни открытая ругань, ни конструктивное противостояние не помогли бы разрешить конфликт, потому что ни то, ни другое не вернуло бы Эрику свет дня и ориентиры.
Поражаясь самому себе, Тома предложил помощь, и получил в ответ то, чего совсем не ждал — взаимопомощь. Он получил то, чего не чувствовал никогда или не чувствовал настолько давно, что успел совершенно забыть — ощущение собственной нужности, ощущение семьи.
Многие хлопоты, переживания и страхи оказались помноженными на нереализованное желание заботиться, оберегать, отдавать. Для Эрика Томашевский хотел быть лучше, чем есть, и если от проявлений натуры бежать практически невозможно, то можно попытаться спрятать, максимально скрыть неприглядную, презираемую большинством сторону своего существования.
«…Неудачно потрахался», — фиаско. Проигрыш. Разгромное поражение. Доигрался. Сам факт случившегося и его последствия деморализовали Серёжу, но нечаянное обнародование произошедших событий поставило его чувство собственного достоинства на грань уничтожения.
Не признаться было нельзя. Эрик не бросал слов на ветер и непременно дозвонился бы до скорой, достучался до полиции, не оставил бы шансов скрыть позор хотя бы от широкой общественности.
— Я просто очень неудачно потрахался, — Томашевский закрыл глаза и задержал дыхание, отчаянно борясь с желанием спрятать лицо в ладонях и тихо заскулить от безысходности.
Сделанного не воротишь. Он ждал чего угодно — громких криков, угроз, оскорблений, лавины вопросов, хлопка дверью, новой боли, но не тишины. Эрик не любил молчать и не молчал, если только не был очень сосредоточен на своём занятии. Говорил громко и обо всём на свете — всё, что видел, слышал, пережил за день или давным-давно, становилось темой для бурного обсуждения, которым сам Тома увлекался мгновенно, хотя от природы был не особенно общителен. Даже изучая учебник, Эрик умудрялся прерываться с некой периодичностью и комментировать прочитанное, даже отдаваясь музыке, он напевал отрывки любимых куплетов…
Теперь Эрик молчал. Молчал, наверное, целую минуту или даже пять — вечность для подсудимого в ожидании приговора. Это было страшно.
— Потрахался? — ожил он, наконец, и начал медленно подбирать слова. — Ты сказал «потрахался»?! Ты охренел, сволочь? И давно ты так трахаешься, чмо?! А? Кто бы мог подумать, что чистюля-Тамарочка любит погорячее!!! Чёртов педик! Извращенец! Давно бы сказал, чего тебе не хватает, я бы собственными руками свернул твою куриную шею! Или ты для хахаля своего расстарался? Дешёвая подстилка — вот ты кто!!! Ненавижу!.. — Эрик извергался яростью, подобно вулкану. Поток ругани вперемешку с площадной бранью разливался раскалённой лавой и топил остатки сознания Сергея в жгучем презрении и злости.
«Ненавижу!» — Эрик кричал, как безумный.
Томашевский открыл глаза снова. Он уже не разбирал смысла в отдельных словах, как пули свистящих над головой. Слишком много из них попало точно в цель — в самое сердце, но Сергей отчего-то не умер, не перестал дышать, чувствовать, мыслить… Он лежал неподвижно, по забытой детской привычке разглядывая узоры на вытоптанном паласе, пересчитывал завитки и цветочки, крошки и ворсинки, представляя, что его больше нет, он действительно умер — просто встал и ушёл, оставил своё бесполезное, приносящее только боль тело.
Куда ушёл? Никуда. Исчез. Не было в целом мире места, где ему хотелось бы очутиться сейчас, не было самой убогой каморки, где он мог чувствовать себя в безопасности, не было никого, чтобы довериться. И так уже много лет — один. Всегда один.
Самого важного для себя человека он только что отпугнул. Единственный человек, на чью поддержку Сергей поневоле привык рассчитывать, кричал теперь страшным голосом страшные вещи, вне всяких сомнений, ненавидел, и это было гораздо страшнее пережитой ночи.
Мучителя звали Кирилл. Он вышел на Томашевского сам, выловил анкету на сайте знакомств и впервые написал недели три назад. Кирилл был неглуп, остроумен, обеспечен и хорош собой. В совокупности признаков он оказался практически идеален, тем и настораживал. При встрече Сергей по привычке ждал подвоха — враньё случалось встречать всякое, начиная от подставной фотографии и выдуманной жизни, до скрытой с недобрым умыслом гомофобности. Кирилл оказался именно тем, за кого себя выдавал, и под конец вечера, когда дело дошло до постели на нейтральной территории, Томашевский почти полностью расслабился. Получив неожиданное предложение «немного поиграть», артачиться не стал и не без любопытства согласился.
Эксперимент можно было назвать пикантным. Элементы БДСМ имели, скорее, декоративный характер, выглядели ненатурально, местами забавно, местами наивно и даже глупо, но в целом, если отбросить ненужную мишуру и скрасить природным артистизмом Сергея, секс можно было назвать качественным, поэтому, получив приглашение встретиться снова, он согласился почти без раздумий. В конце концов, другого партнёра на эти выходные всё равно не предвиделось, а вариант в виде Кирилла, если прикрыть глаза на небольшие завихрения, выглядел вполне привлекательно.
Поскольку на сей раз знакомство можно было считать состоявшимся, потребовалось совсем немного времени и всего один бокал коктейля, чтобы перейти к основной части свидания. В конце концов, никому не пришло бы в голову изображать то, что в просторечии называют конфетно-букетным периодом. И ничего не было странного в приглашении в гости, и ничего удивительного в предложении поиграть снова — тоже. Возможно, стоило прислушаться к приглушенной мохито интуиции, но чувство опасности Томы вопило каждый раз, когда он отправлялся навстречу приключениям, поэтому привычка не давать воли панике и держать марку в любой ситуации давно была доведена до совершенства.
Умение владеть собой — дело чести, зачастую, единственный способ самосохранения.
Должно быть, именно оно и подвело Томашевского в ту ночь. Ему бы бежать, но он лишь беззаботно рассмеялся, окидывая взглядом спальню любовника, которая напоминала одновременно средневековую пыточную камеру и съёмочную площадку порнофильма в стиле садо-мазо. Он бы сбежал, плюнув на имидж опытного и смелого, плюнув на самолюбие, стыд и прочую ерунду, которые в итоге заставили его остаться, если бы только знал, во что выльется этот раунд.
В этот раз не было никаких элементов БДСМ, как и не было ничего, что входит в это понятие. Это был открытый садизм, во всей его жестокой неприглядности, а сам Кирилл единственным, кто знал, что их ждёт в конце этого пути, и наслаждавшимся каждым извращённым актом собственноручно написанной пьесы.
Знать наперёд не дано никому. Тома с улыбкой вступил в игру, не представляя, каков на вкус настоящий стыд и страх, каково, сцепив зубы, скованному по рукам и ногам, извиваться от жгучей боли во власти безумствующего садиста, каково терять последние крохи сознания вместе с последними глотками воздуха в лёгких, каково, приходить в себя в бессчётный раз и мечтать только об одном — вновь провалиться в равнодушное ничто, лишь бы не чувствовать ударов, уколов, тычков, каково забыть все слова и правила, а вспомнив, наконец, понять, что кляп во рту не выдаст ни одного членораздельного звука.
Сергей не помнил, как всё закончилось, не помнил, как очутился у выхода из комнаты, беспомощно прижимающим к груди ворох скомканной одежды.
