Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL" (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗

— А может, ты и не хотел это прекращать? Не пытался!

— Катя спит, тише!.. Что я должен был им сказать, по-твоему, как объяснить, почему им нельзя с ним общаться?.. «Он отсасывал мне в шестнадцать, пока я спал, а потом вообще сбежал чуть ли не на десяток лет, поэтому вы тоже должны быть на него обижены»?!..

— Что?.. — мигом побелел Антон, перевел потерянный взор на меня, самую малость приподнявшись с подушки.

Проклятие! Он же про это не знал! Так тупо проговорился, распалившись от злости!..

— …Да ты что, нет! — взмолился Антон, рухнул обратно затылком на подушку и вдавил в закрытые глаза запястья до отчетливой ряби под веками. — Ты же говорил, что я — первый мужчина!..

— Антон, Катя спит, голос убавь!.. — рыкнул я, неизменно не выступая за границы шепота. — Я не хотел, чтоб ты знал — или узнал вот так об этом; именно такой реакции и боялся… Сосредоточься на другом: на том, что сейчас между мной и им ничего нет и быть не может…

— Да как тебе верить-то вообще после таких секретов?! — разъярился он, отняв руки от лица.

Я не выдержал — не мог позволить разбудить племянницу, как и ей — увидеть человека, которого она откровенно недолюбливает, в таком раздрае (в душе еще теплилась надежда когда-нибудь их примирить). Повинуясь необдуманному импульсу, я взобрался на Антона, как пятью минутами ранее он сидел на мне, и зажал ему рот, приковал его голову к подушке. Он попытался дотянуться до моей руки — второй я отхлестнул его ладони, и они обессиленно, словно обезглавленные шеи морского чудовища, упали на ледяную простыню. Язык Антона прошелся между сжатыми пальцами: он делал это без пошлого расчета, из детской блажи, чтобы вынудить меня отдернуть руку, вот только три года без чужих прикосновений превращали жалкие искры зажигалки в освещающий все небо салют… Горячая влажная плоть вновь и вновь пробегала по пальцам, по подушечкам ладони и по середке нее. Слабела не только правая рука — все тело, безмолвно умоляя меня подчиниться вспенившейся до краев чувственности, проиграть Антону, капитулировать с мычащим стоном… Он заметил, как потяжелел мой взор, как дыхание стало еще более сбивчивым, глубоким, а кожа — запылала от жара. Я освободил его губы, бликующие во тьме от слюны, как и моя ладонь.

— Больше… я ни в чем тебя не обманываю… — тяжко выговорил я. — И скрывал лишь потому, что заботился о твоих чувствах… Важно ли, кто был до нашего знакомства, тогда как после… не было и не будет никого?..

Я ожидал чего угодно по окончании своей речи, но только не бездействия, заставшего врасплох. Антон глядел на меня со снисхождением, хотел как минимум обнять, однако не пошевелил и пальцем. Оно и к лучшему: он пьян…

— Может, хватит волноваться о том, как именно ты выглядишь со стороны и что о тебе скажут окружающие? — не очень четко заговорил он с повелительной хмуростью на лице и в голосе. — Здесь никого нет. Прояви уже инициативу. Сделай то, чего хочешь: оседлай мой член, думай только обо мне…

— Г-господи, Катя спит!.. — бросило меня в краску. Инстинктивно я зажал Антону рот уже двумя руками, и он приглушенно рассмеялся в мои пальцы. К-конечно, как смешно! — выбить человек из колеи всеми этими… пошлостями… глупостями!.. — На днях — пиво, — припомнил я, — сейчас ты вообще вдрызг пьян… Антон, как часто ты пьешь?..

— Прекрати, ты мне не третий отец! — Он смеялся в потолок отрывисто, надрывно, практически без звука, но с интенсивным сотрясанием тела, как рыдал… Я же терпеливо ожидал, когда приступ притворства закончится.

Скоро Антон затих под моими руками, отстраненно смотрел в пустоту. Я медленно отпрянул от него, как человек, осознавший, что приемы первой помощи, к несчастью, не заставили сердце пострадавшего биться… Я не знал, поверил ли он мне, сказавшему чистую правду. Не видел, какие ядовитые эмоции отравляют его кровь в данный момент, но искренне желал облегчить страдания Антона — в хорошем, не фатальном смысле.

— Хочешь, покажу тебе свое сокровище?.. — тихо спросил я, чем мгновенно привлек его внимание. Антон трижды кивнул, непосредственно, как ребенок, и, не вставая с постели, я полез в свою прикроватную тумбочку.

Вернувшись на коленях, увязая в одеяле, как в снегу, я держал в левой руке предмет маленький (между сжатыми пальцами проглядывала тонкая стальная цепочка), а в правой — прямоугольную деревянную рамку.

— Я надеялся, ты зеркало поднесешь к моему лицу, — кисловато улыбнулся Антон.

— Лучше…

Я разжал пальцы левой руки, и на цепочке к груди удивленного Антона спустился двухцветный осколок пластика — кусочек электрочайника, когда-то нечаянно расколоченного им.

— Ты три года хранил… — Тронутый до глубины души, Антон произнес это все же с заметным осуждением, мол, совсем нездоровый, цепляешься за всякий хлам, пусть и памятный…

— Ты же хранил его до того момента… Возвращаю, если нужно… Если не будешь без меры пить, — значительно тверже поставил я ультиматум.

Осколок поднялся вместе с моей рукой перед севшим Антоном, покачивался, будто карманные часы, помогающие в работе гипнотизера. Он думал. Недолго, но все же задумался, верно? Значит, и сам понимает, что в какой-то момент от безысходности и грусти потерял контроль над тягой к запиванию проблем. Наконец, он бережно забрал у меня кулон и надел с почти теми же почетом и внешним достоинством, с коими олимпийские чемпионы принимают медали.

— А там что? — указал он на деревянную рамку, правда, сперва (постаравшись сделать это украдкой) вытер тыльной стороной ладони повлажневшие глаза. Как писатель я был бы рад подобрать поэтичные слова, озвучить лиричное предисловие, но вовремя осознал: театральность все только опошлит. Потому я молча развернул фоторамку, прижав держащие ее руки теснее к груди.

На вертикальном снимке, который, к счастью, в ночи сумел разглядеть Антон, на деревянной скамейке электрички сидели два счастливых мужчины. Летний солнечный свет из широкого окна падал на наши прижатые друг к другу колени, на голову шестнадцатилетнего Антона, лежащую у меня на плече, на его руку, держащую меня у локтя. Это фото, сделанное Лизой на телефон, — единственный совместный снимок…

— Я стеснялся просить тебя фотографироваться вместе, — внезапно озвучил Антон мои мысли. — Боялся, усмотришь в этом прилипчивость, приторность — устанешь и прогонишь взашей…

Я тоже… Я громко сглотнул, вслух сказать не сумел.

— Секунду! — Антон вскочил с постели, громко топая, помчался в кабинет, по пути поскользнулся в носках, но все же устоял!..

Он ведь вернется не менее тихим… Чтобы отвести от, надеюсь, по-прежнему спящей Кати удар, я оставил драгоценную фоторамку на тумбочке и пошел вслед за ночным визитером. Мы встретились на полпути — у дивана. Восторженный, с горящими глазами, Антон разблокировал свой смартфон, бешено затыкал пальцами по экрану и через несколько секунд сунул мобильный мне в лицо, настолько близко, что от подсветки боль пронзила глаза, а открытое фото расплылось, однако в этой луже блеклые цветов я запросто сумел распознать тот же снимок! — Лиза отголосок того далекого чудесного дня прислала и Антону.

— Все время! — сбивчиво выпалил он, еще раз тыкая телефоном мне, отшатнувшемуся, в нос. — С того самого дня! Даже и не думал удалять!..

— Тиш… — попытался я умерить его пыл, но как только смартфон отправился в карман уличной одежды, в которой Антон вдоволь повалялся в моей чистой постели, его руки загребли меня, прижали к себе до боли в плечевых суставах, а рот накрыли его губы! В такой скованной позе — солдатиком — сопротивляться у меня возможности не было; быстро Антон волочил меня к подлокотнику, я пытался его предупредить, но горло покидало лишь невнятное мычание, растворяющееся в насильном поцелуе!..

Случилось то, чего я и боялся: с легкой руки Антона мы упали на диван — на книги! — твердые, с острыми ребрами, тотчас впившимися в наши кости! Томики глухо посыпались на пол, где быстро оказались и мы, стонущие от боли. Из мягкой конуры светил глазами-блюдцами перепуганный не на шутку Везунчик: такой грохот посреди спокойного-сладкого сна!..