Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
Им обоим это понравилось. Им обоим понравилось и то, что тип их отношений тоже эволюционировал: теперь вместо криков, истерик и исступлений был лишь холодный диалог, под которым скрывались самые жаркие эмоции. Новый уровень сложности. Ставки вновь повысились.
Гилберт схватила запястья мужчины, скинула его руки и быстро поднялась. Ее тело оказалось прижато к его телу. Тактильная близость перестала удивлять.
Будоражащий шепот — вот что теперь в моде их общения.
— Ты думаешь, я не замечаю, как ты на меня смотришь, Доберман? — она улыбнулась. Она улыбнулась так, что эту улыбку хотелось стереть с ее лица. — И если я извращенка, то стала я такой лишь благодаря тебе. Тебе ведь самому нравится это, Деймон, — она закинула руки за его шею, прильнув к нему как кошка, просящая ласки и заботы. — Так сильно нравится, что ты каждый раз позволяешь мне устраивать эти спектакли…
Она сделала глубокий вдох, прижимаясь еще сильнее. Нет, страсти или физического влечения не было. Ни у него, ни у нее. Им просто нравилось играть во врагов, в любовников, в друзей. Каждый раз они придумывали себе новые роли, каждый раз активно вживались в них, получая овации и одобрение от своих личных демонов. И сейчас, когда она была в его объятиях, когда его руки внезапно оказались на ее талии, они оба испытывали кайф от безумия их игры.
Никаких чувств. Лишь игра. Лишь увлекающая игра.
Или им просто нравится так думать…
Схватив ее за талию, он хотел ее отстранить, но не мог. Их объятие затянулось. Оба не хотели, чтобы оно прекращалось.
— Я смотрю на тебя лишь по одной причине: ты мне позволяешь это делать, — его хватка усиливается, и Елена поддается вперед, навстречу этому мужчине и этому безумию. — А посмотреть у тебя есть на что, отрицать не стану. Только вот есть разница между моим азартом и твоим.
Она ухмыляется, глядя прямо ему в глаза. Скоро он сотрет эту ухмылку с ее лица — ему уже не впер… Ему постоянно это делать приходится.
Добеман привлекает девушку к себе, и они оба растворяются в бешеной близости.
— А разница том, что ты не можешь без меня жить, а я могу. Я — твоя ебаная анорексия, милая. Кроме меня ты больше не можешь никого воспринимать, не можешь никому доверяться, не можешь кому-то отдаваться…
Недоумение в ее взгляде вызывает в Сальваторе сумасшедшее удовольствие. Оно усиливается, когда тело этой девочки в его руках начинает становиться напряженным, жарким.
Теперь Доберман ведет партию.
— Ты мне не нужна, — апатично и холодно, с легкой полуулыбкой на лице, — и никогда не была нужна. И если уж на то пошло, Мальвина, то ты — последняя, кого я бы трахнул.
Она влепила ему пощечину прежде, чем успела осознать, что это выдало ее с поличным. Доберман снова втоптал ее в грязь, снова поднес спичку к бочке с керосином, снова устроил безумное игрище.
Слишком жестоко.
Елена скинула его руки с себя, совершенно потеряв контроль над своими эмоциями. В этой партии она должна была выиграть. В этой партии она должна была сказать: «Два один», но Сальваторе украл у нее пальму первенства.
Девушка развернулась, чтобы уйти. Сальваторе схватил ее за запястье, разворачивая и снова приближая к себе. Елена вновь оказалась в стальной хватке этого ублюдка, который сводит ее с ума, который то нежность дарит, то боль, то поддержку, то безразличие. Амбивалентность способна разбивать сердца…
— Я же говорил: не заигрывайся, — процедил он, внимательно вглядываясь в ее глаза. Елена, отчаявшись, чувствуя себя в очередной раз глупой, растоптанной и униженной, могла высказать лишь одно:
— Да пошел ты на хер, понял? Пошел ты! — процедила она. Игольчатая и стихийная боль утихла. Чувствовать себя уязвленной — слишком дорогой подарок для этого дьявола с вечно отвратительным настроением. Девушка была привлекательна и притягательна, а ее сволочизм добавлял лишь шарму ее образу.
Ее курить интереснее, чем сигареты.
— Забудь сюда дорогу. И еще было бы хорошо, забудь ты дорогу к дому Тайлера.
Девушка захотела выбраться из объятий. Было в этой близости что-то порочное и неприятное ей.
Игра затянулась. Игра в псевдолюбовников. Во врагов. Пора было придумывать новые роли.
— Не смей ко мне никогда прикасаться, — ледяным и уверенным голосом промолвила девушка, сразу повышая уровень: игра в недотрог, в брезгующих друг другом людей. Это будет заманчиво. — Я уже тебе говорила: я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Никогда.
Ее взгляд и ее напряженное тело говорили об обратном. Да и это коротенькое платьице надето не просто так.
Сальваторе не перестал ухмыляться, не переставал загонять под подошвы своей обуви эту маленькую сучку, наивно верующую в то, что она может отыгрываться на людях или как-то манипулировать ими. Жалкая пародия на взрослость. Даже после всего пережитого, даже после этих красивых фраз и отчаянных поступков Гилберт выглядела хоть и сексуально, но дешево и напыщенно. Эти детские романы, которые она читала — они сыграли с ней плохую шутку.
— Хорошо, тогда и ты уясни: нечего здесь тебе ловить. Не будем мы ни друзьями, ни любовниками, ни соратниками.
Он отпустил ее. Елена выше подняла подбородок и направилась в коридор. Сальваторе застыл в проходе, опираясь о дверной косяк и внимательно следя за девушкой.
Они оба знали, что эти угрозы, клятвы и обещания исполнены не будут, что срок годности их молчания слишком быстро истечет. Оба знали, насколько тленны их слова и гнилы их поступки, но оба претворялись, что они верят в обратное.
Елена оделась не спеша, ей было некуда торопиться, а кипяток души Сальваторе больше не ошпаривал. Наверное, потому, что Гилберт сама повысила температуру своей сущности.
Хорошая и красивая девочка ушла, подарив напоследок оценивающий и унижающий взгляд. Взгляд, говорящий: «Ты ничто», говорящий: «Ты все равно хочешь меня приручить, но я сделаю тебе одолжение: претворюсь, что этого не замечаю». Разжигающий пожары и вызывающий бурю взгляд.
Именно из-за подобных взглядов падали империи.
Сальваторе вернулся в зал.
Ему хотелось немного-немало: чтобы Елена снова была зависима от него, чтобы она вновь была сломленной и беззащитной девочкой. Чтобы она зависела от него. Но пока что Деймону остается лишь одно: набрать номер организатора незаконных боев и отправиться в пекло.
2.
— Ты позволишь?
Елена отвлекалась от дисплея своего сотового и перевела взгляд на Бонни, стоящую с подносом в руках. Во взгляде подруге ничего не поменялось. Ну, хоть кто-то в этой осени стабилен.
— Конечно, — безразлично ответила Гилберт, снова переключая внимание на свой сотовый.
Было окно, и единственным местом, где можно переждать полтора часа, была столовая. Ноябрьский холод уже не позволял сидеть в тени деревьев и наслаждаться романами. А реалии мира не позволяли уже даже глядеть в сторону дешевых книг, и все, что оставалось — сидеть в столовой, пялиться в сотовой, зависая на каких-то глупых сайтах.
Бонни села напротив Елены, продолжавшей проявлять апатию. И куда делась наивная детскость?
«Ее украли, — шепнул внутренний голос. — Как и твою».
Беннет есть не хотела. Она бы закурила, будь у нее сигареты. Девушка с сожалением посмотрела на горячий чай. Глупо было одну кружку ставить на поднос. Вдвойне глупо было подходить к Елене под таким вот предлогом.
Девушка достала из сумки конверт, отвлекшись от созерцания горячего напитка, и протянула его Гилберт. Та скептически и столько же безразлично посмотрела сначала на конверт, потом на Бонни.
— От нашей группы, — пояснила та, убирая руку и отставляя поднос вместе с чаем в другую сторону. — Пожертвование.
Мир крошился на мелкий порошок, распадался на чертовы атомы. Елена чувствовала себя уже не использованной, а опустошенной. И после всего, что пережила она и ее мать в качестве подарка от судьбы такая вот подачка. Жестоко.
Но уже как-то не причиняет боли.
— Попросили передать меня, — нарушила молчание Беннет.
