Апрельское, или Секрет забытого письма (СИ) - Тюрина Елена Александровна (список книг TXT, FB2) 📗

Супруг мой занимался гораздо более мирным делом — работал стоматологом. Андрей раньше часто говорил, что мы с ним совпали. Его любимым писателем был Джек Лондон, как и моим. И он тоже много раз перечитывал его произведения, многие знал наизусть. А наши отношения сравнивал с любовью Паолы и Дика из «Маленькой хозяйки большого дома». Правда, когда я напоминала, что у них там всё закончилось очень плохо, Андрей лишь отмахивался.

— Светлана, — раздался голос Габриеляна. — А я вас ищу. Пойдёмте, познакомлю с нашей командой.

— Света, это кто там? Ты где вообще? — послышалось в трубке.

— Ладно, давай, пока. Я потом объясню, — я отключилась, выбрала в телефоне режим полёта и направилась к Борису Кареновичу.

Глава 13

Спеша за Габриеляном, я прошлась беглым взглядом по табличкам с именами участников мероприятия. Когда Ирина расставляла пластиковые холдеры, мне было не до того, чтоб вчитываться в текст. А сейчас как-то само в глаза бросилось. Сначала решила, что показалось. Но остановилась, прочла внимательнее. И меня словно молнией прошибло. Не бывает подобных совпадений! Человека с такими именем и фамилией я когда-то знала. Поэтому мысленно молила все высшие силы о том, чтобы это был не он. Ну, вдруг! Мало ли в мире тёзок и однофамильцев!

— Пойдёмте, пойдёмте, — поторапливал меня Борис Каренович. — Вот и наши меценаты.

У входа в конференц-зал стояли и разговаривали двое мужчин в деловых костюмах, а также несколько дам явно из числа чиновниц, судя по пышным начёсам и надменным выражениям лиц. Женщины были, по меньшей мере, вдвое старше своих собеседников. Но они буквально таяли и щебетали сладкими голосочками, стоило кому-то из мужчин к ним обратиться. И их можно понять. Оба были довольно рослые, хорошо сложенные и наверняка недурны собой. Один, повёрнутый к нам спиной, был жгучим брюнетом. Второй, стоявший вполоборота, русый.

— Вот, друзья, познакомьтесь, Светлана Юрьевна Ласточкина, автор книги, которую сегодня будем презентовать публике. А это Денис Дмитриевич Ростовский...

Русый кивнул, доброжелательно улыбаясь. А я, не чувствуя ног, перевела глаза на второго.

— И тот, о ком я вам уже говорил. Наш благодетель Максим Ильич Богорад, — продолжал Габриелян.

Увы, вселенная осталась ко мне глуха. Улыбка с лица Богорада моментально сошла. На секунду мы словно застыли, забыв, что вокруг нас люди.

— Добрый день, — наконец промолвил Максим негромко.

И добавил:

— А я думал, однофамилица.

— Я тоже так думала, — отозвалась тихо.

Он сильно изменился... Заметно повзрослел, возмужал. Отпустил бороду. Мне кажется, побрившись, он был бы больше похож на себя прежнего. А эта красивая, модная бородка добавляла ему солидности, возраста и сходства с отцом.

Ноги стали ватные. Я потеряла способность соображать и растерянно смотрела по сторонам. Только бы не встречаться с ним взглядом! Поглядела туда, где возвышался президиум, и к своему ужасу только теперь обнаружила, что таблички с нашими именами стоят рядом. Значит, нам придётся сидеть бок о бок. Я поискала взглядом Ирину. Хотела попросить поменяться с кем-то местами.

…Десять лет прошло, а как будто вчера это было. До сих пор во всех деталях помню тот день. До того болезненные, острые эмоции вызывали у меня те воспоминания, что я даже единственное видео, которое у меня было с Максимом, когда он играет с Лисом, так и не смогла ни разу пересмотреть. Кстати, Лис до сих пор был жив и здоров. В отличие от части моей души. И каждый раз, когда я вспоминаю, у меня в горле ком, потому что…

Очнулась я в карете скорой помощи. Было непонятно, болит что-то или нет. И если болит, то что. Какое-то чумное состояние. Видимо, меня обкололи обезболивающими. Весь мир куда-то исчез, не было никаких ощущений и почти не было звуков. Я даже не плакала. Куда-то на задний план отошли все боли. Мне стало всё равно на них. Только сердце стучало во всём теле. Я ощущала каждый удар.

Помню, как меня везли на каталке по длинному пустому коридору. Люди в больничных формах не просто шли, они бежали. Кто-то тихо матерился, кто-то говорил:

— Не умрёт, не переживайте. Сегодня Маслов на дежурстве, а при нём никто не умирает.

Потом была операция. В операционной оказалось холодно и светло. Всё кафельное. Когда мне в школьные годы вырезали аппендицит, ощущения были иные. Тогда я боялась. Когда узнала, что на операционном столе человек лежит полностью обнаженный, в слезах умоляла маму договориться, чтобы меня оперировала женщина. Мне было четырнадцать лет, и я считала чем-то ужасным оказаться голой перед хирургом-мужчиной. Сама мысль об этом вызывала панику. А теперь было всё равно, кто и в каком виде меня увидит. Абсолютное безразличие. Даже страха смерти не чувствовала.

Все вокруг бегали, ставили капельницу, приматывали к моей руке тонометр. Особенно врезалось в память, как мужской голос чётко говорил: «Глубоко вдыхай и считай до десяти». Я вдыхаю. Один, два, три… всё задрожало и потемнело…

Не знаю, сколько времени прошло. Я очнулась в полумраке реанимационной палаты. Рядом никого. Ночь. Я слышала вокруг себя голоса. Кто-то плакал, кто-то что-то объяснял. Но слов разобрать невозможно. Не могу двигаться. Потом все куда-то уходят. Остаются только всхлипы. Кажется, на соседней кровати девушка. И это плачет она. Потом кому-то звонит, снова плачет. Звуки становятся чётче. Я слышу, как она с кем-то обсуждает, как дальше жить и что у хирурга не было выбора. Ей что-то удалили из женских органов. Матку? Я тогда подумала, на месте ли все мои органы.

Потом ощутила, как меня легонько тормошат по лицу. Но повернуть голову, и что-то сказать совершенно не было сил. Слышу голос мамы: «Светочка». Открываю глаза и вижу её. Чувствую, как отступает наркоз, и тело где-то внутри начинает адски болеть.

Сознание постепенно прояснялось. Пришёл мой врач, оказавшийся щуплым лысоватым мужчиной в очках и с тихим шуршащим голосом, от звука которого становилось спокойно и накатывало умиротворение. Представился Иваном Алексеевичем Масловым, и объявил, что операция прошла хорошо. К тому времени я уже могла отчётливо слышать и даже сказала «спасибо». Позже я узнала, что оперировали мне разорванный яичник, и что я могла умереть в считанные минуты. Хирург заверял мою маму, что детородная функция не пострадала и что внуков та обязательно понянчит. А я, наконец, смогла думать…

Неужели его слова в кафе были своеобразной местью за мой отказ? Уязвлённое самолюбие мальчика-мажора взыграло? Я ведь знала, какой он! Та его выходка в день моего приезда в Апрельское великолепно характеризовала Максима. Но я поверила, что он не такой, что влюбился. Однако плохие избалованные мальчики не меняются.

А то, что говорили обо мне в его компании... Там не уважали его. «Максим, к сожалению, ты оказался слабым и трусливым человеком, не способным защитить меня и себя перед своими друзьями. Подыгрывал им, потому что стеснялся сказать прямо, пресечь это. Или был с ними согласен. Тогда ты совсем недостоин того, как я к тебе относилась, как восхищалась тобой», — с горечью и острым разочарованием думала я.

Когда меня перевели в обычную палату, то строго наказали не вставать первые несколько дней. Ко мне сразу пришла медсестра, чтобы уколоть обезболивающее и поставить капельницу.

— Там парень в коридоре сидит, просит его к тебе пропустить, — сказала она.

— Что за парень? — слабым голосом, едва слышно спросила я.

— Чёрненький такой, в джинсах, очень молодой.

— Не надо, не пропускайте.

— Как скажешь.

Вечером она зашла снова.

— Всё ещё сидит. Не уходит. Я цветы у него взяла, в воду поставила, а то завянут. Принести тебе в палату?

— Нет.

— А продукты в холодильник положила, тот, что в коридоре. Подписала, что твоё, чтоб никто не взял.

Я промолчала.

— Чаю ему предложила, он отказывается.

Я и это не стала никак комментировать. Утром Зоя Ивановна вновь явилась, чтобы сделать уколы.