По усмотрению директора (ЛП) - "Desert_Sea" (серия книг TXT, FB2) 📗
Какой она была глупой. Такой наивной.
Вопрос, который она все это время должна была задавать себе — «почему?»
Почему он все это делает?
Гермиона зарылась лицом в подушку, заглушая судорожные рыдания, рвущиеся на волю сквозь искусанные губы.
Как она могла быть настолько тупой?
С самого первого знакомства со Снейпом, она не замечала в нем склонности действовать по наитию — все его поступки были взвешенными и продуманными. И все же она по собственной глупости предположила, что они были вызваны какой-то спонтанной доброжелательностью. Она так глубоко погрязла в самообмане, что всерьёз уверовала, будто он вкладывал в неё так много своего времени и усилий, лишь потому что она и правда того заслуживала… потому что он искренне волновался за нее. Теперь с негодованием прокручивая в памяти их встречи, она в полной мере осознала, насколько нелепо выглядела. Рыдая от обиды и унижения, она начала вбиваться лбом в промокшую от слез подушку.
В то же время можно было простить себя за глупость. Ведь, в конце концов, он оказался не тем, кем она его считала… не тем, за кого он себя выдавал — особенно прошлой ночью в ее спальне, когда обеспечил ей то, что можно было описать лишь как «взрывной» уровень поддержки и заботы. Обучение, конечно, тоже присутствовало — оно и не заканчивалось, оказывая на неё как неуловимое, так и явное воздействие, но ей открылось гораздо больше… она чувствовала его… эту бешеную энергетику вперемешку с тщательно скрываемой ранимостью… и все же… все это оказалось пустышкой.
Как можно столько вкладывать в обман? Зачем так рисковать?
На первый взгляд, он, казалось, практически не волновался за собственную репутацию. И все же то, что он согласился на шпионаж для Министерства — в который раз компрометируя себя в глазах других — наводил на мысль, что Снейп имел от этого выгоду. Не было никаких сомнений в том, что его назначение директором Хогвартса было частью соглашения, поэтому неудивительно, что весь преподавательский состав был настроен против него. Но для человека, который так отчаянно жаждал признания, он зачем-то создал все условия для того, чтобы так никогда это признание и не получить. Хотя, возможно, он к этому и стремился… чтобы в конечном счёте погрязнуть в самобичевании и ненависти к себе.
Но зачем тогда вписываться во все это? Почему после случившегося на войне, он просто не залез в свою нору зализывать многочисленные раны?
Или он, как и она, совершил настолько непростительные, по его мнению, поступки, что всеобщее презрение было тем наказанием, что отчаянно требовала его совесть?
Она не думала, что для бывшего слизеринца и Пожирателя Смерти вопрос морали стоял так же остро, как, например, для неё. Но для мотуломента… для человека, который любил… и проиграл… возможно, это было тем, от чего даже при очень большом желании нельзя было избавиться.
Но не смотря на это он был готов ее предать. Она любила его. Он ведь наверняка чувствовал это… проникнув в неё своим телом и разумом, он не мог не узреть ее истинных чувств. И все же он ясно дал понять, что сдаст ее властям — сообщит о действиях, которые были не более чем отчаянной попыткой исправить ее прошлые ошибки.
Интересно, насколько Министерство было осведомлено? Как часто он отправлял свои отчеты?
Она гадала, не стала ли объектом их пристального внимания исключительно по вине Снейпа.
Это по его наводке они вдруг нацелились на нее?
Ее сотряс рвущийся из груди, горестный всхлип. В душе было пусто от осознания, что ее душевные муки и спровоцированное ими поведение вызвали лишь равнодушное подозрение и осуждение, а не сочувствие. Но таковы были методы Министерства… хотя, возможно, и самого Северуса Снейпа.
Да, он относился к ней более чем сурово с того самого момента, как поймал за попыткой прокрасться в свою комнату. И все же это не было неожиданностью. Желчные обвинения хоть и были обидными, но соответствовали вечно раздраженному, сварливому преподавателю Зельеварения, коим она всегда его знала. На самом деле, Гермиона бы сразу заподозрила неладное, если бы он вел себя как-то иначе.
Собственно, это ещё раз доказывало, что он прекрасно ей манипулировал и точно знал, каким образом она отреагирует на то или иное действие. В этом плане она его не разочаровала.
Единственное, в чем, казалось, он прокололся — это в своей собственной реакции на происходящее.
Поэтому ей ничего не оставалось, как терзаться этим безнадежным противоречием… этой приводящей в бешенство нелогичностью… этим ходячим несоответствием в чёрно-белых тонах, поимевшим ее тело, поимевшим ее душу вплоть до состояния, которое можно было описать лишь как новые горизонты — замешательства и отчаяния.
Он вернул баллы. Он освободил ее от отработок как раз тогда, когда Гермиона больше всего на свете жаждала обратного. Как раз тогда, когда она решила отдать ему всю себя, позволив запутаться в его хитросплетениях и поприветствовать то, что казалось ей безвозвратным лишением свободы — как для него, так и для неё. Но нет.
И поэтому каждый гриффиндорский рубин, каждый сверкающий символ его отказа, теперь насмехался над ней, переливающаяся река реальности, бегущая над ее легкомысленными надеждами, кроваво-красная, от которой он освободил ее и бросил.
Но хуже всего было то, что в конечном счете ее новоиспеченная свобода была фальшивкой. Она все равно не была свободна. Ведь ей было запрещено заниматься тем, что поддерживало ее после окончания войны; единственным источником надежды, который помогал ей влачить свою жалкую жизнь, — возможностью однажды вернуть память родителям.
Он забрал это у нее.
Сморщившись, она затряслась в очередном приступе рыданий, когда почувствовала, что последние остатки надежды покинули ее.
Конечно, она знала о риске. На Маггловедении они заучивали до дыр Международный Статут о Магической Секретности. Из года в год Опасность отмены Забвения вдалбливалась в их головы. Тем не менее, она так же отдавала себе отчет в том, что существовало множество магглов, знающих о Волшебном мире и не представляющих для него вообще никакой угрозы — например, ее родители… даже жуткие родственники Гарри, от которых не исходило никакого вреда, кроме презрения ко всему магическому.
Но правда заключалась в том, что за ними следили. Каждый маггл тщательно оценивался на возможность выхода его интересов за рамки родительской гордости или простого страха перед неведомым. Стиратели памяти работали круглосуточно, чтобы гарантировать, что знания и понимание даже наиболее посвященных оставалось относительно поверхностным. И это было основной проблемой отмены Обливиэйта. Снейп был прав — заклинание могло сделать магглов невосприимчивыми к Забвению, предотвращая любые дальнейшие манипуляции с их памятью.
Это было опасно. Но Гермиона была искренней в своих словах. Она была убеждена, что ее намерения по отношению к родителям никогда не выйдут за рамки. Хоть она и проболталась в литературном кружке больше, чем следовало, в тот момент она была уверена, что ей не могут угрожать.
По крайней мере, не могли.
Может, теперь могут.
Будет ли она когда-нибудь снова в безопасности?
Внезапно чувство сокрушительного одиночества захлестнуло ее, затопило так сильно, что она почувствовала, как начинает тонуть, словно была уже не твердой, а какой-то эфемерной сущностью, начавшей просачиваться, словно вода, сквозь кровать, впитываясь в холодный пол спальни. Она чувствовала, что парит над собственным телом, что ее голова медленно отключается, а каждая конечность наливается свинцом.
Таким же образом он высасывал из нее тепло, погасил вспыхнувшую было искру. И для чего? Только чтобы спасти свою шкуру, сохранить свое положение в глазах Министерства. В тот момент она не могла представить себе худшего предательства.
Все время, пока она думала, что он помогал ей, он замышлял ее падение.
И ему это удалось.
Она пала.
Невесомую… словно пушинку… былую Гермиону уносило вдаль.
