Мгновения жизни - Коббольд Марика (бесплатные полные книги .txt) 📗

— Я нелегкий спутник, парень с характером, бываю подвержен перепадам настроения. Я хочу, чтобы ты знала, какой груз взваливаешь на себя, моя дорогая Луиза, моя прекрасная Мадонна. — Он сказал, что я напоминаю ему средневековые фрески с суровым ликом Марии, которая не мигая взирает с небес на мир во всем его несовершенстве.

Я храню воспоминания о прекрасных мгновениях, и в тяжелые времена его равнодушия они поддерживают меня.

Я снова беременна. Как бы мне хотелось, чтобы это было не так. Я боюсь, что беременность разрушит вновь обретенную близость между нами. После рождения Лиллиан Артур признался, что ему не очень нравятся изменения, происходящие с женским телом во время беременности.

— Разумеется, я понимаю, что это не твоя вина, — добавил он, — таков закон природы, но я бы солгал, если бы сказал, что твое тело становится привлекательным. — И еще я знаю, что он ревнует меня к той любви, которой я одаряю своих детей, хотя никогда не признается в этом. В душе он добрый человек и хочет, чтобы у его детей была хорошая любящая мать. Беда в том, что ему нужна еще и жена, которая любила бы только его одного.

Во время появления на свет Джона, с того самого момента, как была перерезана пуповина, стало ясно: что-то с ним не так. Повивальная бабка качает головой и цокает языком, прежде чем решается посмотреть мне в глаза и выдавить бледную улыбку. Немного позже отец и бабушка новорожденного склоняются над колыбелькой и глядят вниз, не находя что сказать. Они задерживаются недолго.

— Можно подумать, что они заказывали телятину, а им подали рубец, — обращается Джейн к нянюшке. Они стоят у открытой двери моей комнаты, но Джейн и не думает понижать голос. Я слышу, как нянюшка упрекает ее, говоря, что сейчас не время для скабрезной болтовни.

Я знаю, что ребенок не выживет. И знаю почему. Он не выживет, потому что этого не захотела его собственная мать. Я не желала этого с того самого момента, когда узнала о его существовании. Я проклинала каждый лишний дюйм своей талии и каждую новую вену на своей груди, ох, как я ненавидела растущего во мне ребенка, за то что он заставлял моего мужа держаться подальше от моей спальни. По ночам, лежа одна, я исходила злобой. «Я не хочу тебя, слышишь? Ты все разрушишь!» В течение долгих дней и недель слепой ярости, в течение долгих недель безудержной ненависти и долгих жарких месяцев глубокой меланхолии я желала, чтобы жизнь ушла из моего ребенка. И я была услышана. Теперь я смотрю на свое прозрачное дитя и плачу. «Будьте осторожны в своих желаниях, потому что однажды они могут сбыться».

Джорджи говорит мне, что сегодня ребенок выглядит «кажется, очень хорошо». Я держала Джона на руках всего несколько мгновений назад и не заметила никакого улучшения в его крошечном восковом личике.

— Я люблю тебя, — прошептала я, даже зная, что опоздала. Но я знала и то, что Джорджи пытается приободрить меня, насколько это в его силах, поэтому киваю, улыбаюсь и говорю: да, может быть, он прав и Джону в самом деле сегодня получше. Лиллиан хотела прийти поздороваться, но, когда нянюшка сказала ей, что она может прокатиться на большой тачке, Лиллиан передумала.

— Все в порядке, — успокаиваю я его. — Не все любят маленьких детей так, как ты.

— Но ты и я, мы очень их любим. — Джорджи взбирается на кровать и садится рядом со мной. В следующую минуту он на четвереньках подползает к колыбельке и смотрит через край на малыша. — Если ты пообещаешь выздороветь, я покажу тебе свои игрушки, — обращается он к нему.

— Вот какой ты добрый и славный мальчик, — говорю я.

— Он уставился на меня, но не улыбается. Почему он мне не улыбается?

— Он слишком маленький. Он еще не умеет.

Джорджи тянет меня за рукав.

— Но он уставился. Это невежливо. Ты ведь просто смотришь.

Я перегибаюсь через постель, и мне приходится поднести руку ко рту, чтобы не закричать.

Джефферсон объявился у Грейс одним прекрасным днем в середине зимы. Он стоял на пороге, держа в руках сверкающий портфель из коричневой кожи. Она уставилась на него так, словно он был ожившей фотографией.

— Ты не перепутала числа, а? — поинтересовался он, входя внутрь. — Ты ждала меня?

Она отрицательно покачала головой, потом передумала и кивнула. Она держалась от него на расстоянии, а он не спешил приблизиться.

— С тобой все в порядке? — Он поднял ладонь и послал ей воздушный поцелуй. Вот теперь она сделала шаг к нему и припала к его груди.

Позже, после того как он принял душ и немного перекусил, она постаралась объяснить:

— Ты оставляешь меня, возвращаешься к своей семье, а мне от этого больно, больно по-настоящему, вот здесь. — Она высвободила одну руку и с силой ударила ею в грудь. — В постели я ворочаюсь с боку на бок. Я просыпаюсь в поту от тех дьяволов, которые преследуют меня во сне, сердце колотится как бешеное. Страдает моя работа, потому что, куда бы я ни направила фотоаппарат, везде вижу тебя. Мой мозг занят мыслями не о том, что я делаю, а лишь о том, что мы делали и что будем делать. Я плохой друг, потому что, слушая других, думаю только о тебе. Она безнадежна, эта любовь, она высасывает из меня жизнь.

— Я смотрю, ты действительно имеешь в виду именно то, что говоришь.

— Да, но она того стоит, если ты по-прежнему будешь любить меня, даже когда от меня останется маленький высушенный гномик с болтающейся на шее «Лейкой».

— До тех пор пока эта «Лейка» будет болтаться, я знаю, с тобой все будет в порядке.

— Мне никогда не хотелось использовать эмоциональный шантаж, понятно тебе? Мне просто нужно немножко поплакаться, а ты должен сказать, что понимаешь, как нелегко мне приходится и как ты восхищаешься тем, что я прекрасно с этим справляюсь.

— У тебя получилось выразить это намного лучше, чем я мог надеяться. И не надо меня бить. Нет, любимая, конечно, я понимаю. Но тебе не приходило в голову, что и мне нелегко быть вдали от тебя?

— У тебя все по-другому. У тебя есть дети — вся эта семейная суета.

— А у тебя есть работа, которую ты любишь так, словно это твоя семья, у тебя есть мачеха и много друзей. А теперь, — он легонько поцеловал ее губы, подталкивая к спальне и продолжая разговаривать, — а теперь, как ты думаешь, я могу отвести тебя в постель?

— Ты бесчувственный эгоист, мозг у тебя работает в одном направлении, и ответ будет «да».

Они приехали в Нортбурн в дождь. Джефферсону захотелось посмотреть, куда она направилась, после того как уехала из Кендалла.

— У тебя есть преимущество, — заявил он. — Ты точно знаешь, откуда я родом. Ты даже была знакома с моими родителями.

— Твоим родителям я не понравилась, это нечто совсем другое. — Он открыл было рот, собираясь протестовать, но потом передумал и улыбнулся.

— Хороший мальчик, — похвалила его Грейс, улыбаясь в ответ. — Не пытаешься нести всякий вздор. Собственно говоря, поскольку я не могу познакомить тебя со своими родителями, то представлю тебя миссис Шилд.

Однако миссис Шилд она сказала только, что к ней прибыл в гости друг из США и что они приедут на обед.

— Оставайтесь на ночь, — предложила миссис Шилд, еще до того как попыталась разузнать что-либо о Джефферсоне. Но Грейс сообщила лишь, что они познакомились летом в Кендалле и с тех пор поддерживают отношения.

— Он, случайно, не тот самый мальчик, по которому ты так убивалась?

— Нет-нет, конечно нет. — Грейс многому научилась с тех пор, когда совершенно не умела врать.

— Тот самый, который разубедил тебя поступать в Кембридж.

— Это не он разубедил меня, я сама передумала.

— Ага! Значит, это все-таки был он. — Грейс только вздохнула и отвела телефонную трубку. — Что это, дорогая? Ты куда-то исчезла. Во всяком случае, у него было такое смешное имя, похожее на фамилию. Помню, я в то время еще подумала, что эти американцы, должно быть, очень странные, если глядят на крошечную малютку и говорят: «Ладно, давайте назовем его или ее Андерсон или Гаррисон или Мэдисон… а что касается Божьей Коровки^[15]…