По дороге к любви - Редмирски Дж. А. (прочитать книгу .TXT) 📗
В палату входит сестра, и к Эндрю отчасти возвращается его обычная игривость, он морочит ей голову, предлагая лечь рядом с нами, если она не прочь поучаствовать в «групповушке».
Сестра улыбается, закатывает глаза к потолку и выходит. Но шутка ей явно понравилась, чего Эндрю и добивался.
Пока мы с Эндрю лежим на больничной койке, меня не покидает чувство, будто мы с ним снова в дороге. Мы не думаем ни о болезни, ни о смерти. Не плачем больше. Просто разговариваем, смеемся, а потом он пытается пощупать меня во всех запретных местах. Я хихикаю, отталкиваю его руку, мне кажется, что так нельзя. Ведь ему сейчас нужен покой.
В конце концов я не выдерживаю и уступаю. Уж очень он настойчив. Ну и разумеется, неотразим. Я позволяю ему проделать это пальцем под одеялом, а потом сама ласкаю его рукой.
Еще через час я встаю.
– В чем дело, детка?
– Ни в чем, все нормально, – отвечаю я с ласковой улыбкой и снимаю брюки и рубашку.
Он улыбается до ушей. Представляю, какие картины сейчас рисует его извращенное воображение.
– Мне ужасно хочется переспать с тобой в этой палате, – говорю я, снова забираясь к нему в постель, – но не дождешься. Тебе нужно беречь силы для операции.
Как же я его хочу, просто голова кругом идет, но сейчас надо думать о другом.
Он с любопытством смотрит, как я укладываюсь рядом в трусиках и бюстгальтере и снова прижимаюсь к нему всем телом. А на нем под одеялом только синие больничные штаны. Крепко прижимаюсь к нему грудью, сплетаю ноги с его ногами. Наши тела подходят друг к другу, как детали пазла.
– Что это ты задумала? – спрашивает Эндрю; в голосе любопытство и нетерпение, но, кажется, он доволен.
Протягиваю руку и веду пальчиком по его татуировке с Эвридикой. Он внимательно наблюдает. Мой указательный палец доходит до локтя Эвридики, где рисунок обрывается, но я веду его дальше, уже по своему телу, как бы продолжая линию.
– Я хочу быть твоей Эвридикой, ты не против?
Лицо его светлеет, ямочки на щеках становятся глубже.
– Хочу, чтобы вторая половина татуировки была у меня, – продолжаю я, касаясь пальцем его губ. – Чтобы на моих ребрах был Орфей и чтобы они с Эвридикой снова были вместе.
Глаза его блестят, кажется, он ошеломлен тем, что услышал.
– О, детка, зачем тебе это? Ты знаешь, как это больно? Особенно на ребрах… Очень больно, поверь.
– Но я так хочу, и плевать мне на боль.
Глаза его наполняются слезами, он целует меня в губы долгим страстным поцелуем.
– Что ж, я бы тоже очень хотел этого, – шепчет он.
– Отлично, вот после операции и сходим, когда ты поправишься, – шепчу я в ответ.
– Да, – кивает он, – без меня не получится. Надо, чтобы татуировки обязательно совпали, чтобы один рисунок стал продолжением другого. Знаешь, Гас – это художник, который мне ее делал, – так смеялся, когда я объяснил ему свою задумку.
– Правда?
– Ага, – радостно улыбается он. – Обозвал меня безнадежным романтиком и пригрозил, что расскажет моим друзьям. А я ответил, что он рассуждает, как мой отец, и попросил заткнуться, к чертовой матери. Гас – отличный парень и художник тоже классный.
– Да, это видно.
Эндрю запускает мне в волосы пальцы, зачесывает их назад. А сам смотрит на меня, словно изучает. Интересно, о чем он сейчас думает. Прекрасная улыбка поблекла и пропала, на сосредоточенном лице озабоченность.
– Кэмрин, я хочу, чтобы ты была готова ко всему.
– Ну вот, опять начинается…
– Нет, детка, сделай это ради меня, – говорит он, и в глазах его я вижу тревогу. – Не надо верить на все сто в эту чертову операцию. Нельзя, понимаешь?
– Прошу тебя, Эндрю, перестань.
Он нежно прикладывает палец к моим губам, словно просит помолчать. Я снова плачу. Он старается говорить о неизбежном мягко, сам едва сдерживая слезы, и у него это получается лучше, чем у меня. Но как же так? Ведь это он может умереть, он! А я никак не могу взять себя в руки, и это бесит меня, но я ничего не могу поделать, только реву и злюсь на свою беспомощность.
– Просто пообещай, что всегда будешь напоминать себе, что я могу умереть.
– Но я не могу!
Он сжимает меня еще крепче:
– Обещай.
Стискиваю зубы так, что болят челюсти. В носу хлюпает, глаза щиплет.
– Обещаю… – наконец шепчу я, и сердце разрывается от тоски. – Но тогда и ты обещай, что выздоровеешь. – Я снова прижимаюсь щекой к его груди. – Я не могу без тебя, Эндрю. Ты должен это знать.
– Я знаю, детка… Знаю.
Молчание.
– Спой мне что-нибудь, – вдруг просит он.
– Что спеть?
– Ну, хотя бы «Прах на ветру».
– Нет, эту песню не буду. И не проси. Ни за что.
Он снова прижимает меня к себе.
– Тогда другую, – шепчет он. – Ужасно хочется слышать твой голос.
Я начинаю петь «Яд и вино», ту самую, что мы с ним пели в Новом Орлеане, когда лежали в объятиях друг друга. Пару куплетов он подпевает, но, видно, настолько уже ослабел, что начинает фальшивить.
Наконец, крепко обнявшись, мы засыпаем.
* * *
– Просыпайтесь, пора сдавать анализы, – слышу голос откуда-то сверху.
Открываю глаза и вижу рядом с кроватью медсестру, ту самую, которую Эндрю в шутку приглашал к нам прилечь.
Эндрю шевелится и тоже просыпается.
День уже на исходе. Скоро стемнеет.
– А вам лучше сейчас одеться, – говорит сестра, а сама хитренько так улыбается.
Наверняка думает, что мы с Эндрю тут занимались любовью.
Выбираюсь из постели, натягиваю одежду, а сестра проверяет показания приборов и явно собирается увезти Эндрю из палаты. В изножье кровати стоит кресло на колесиках.
– Какие анализы? – слабым голосом спрашивает Эндрю.
Я сразу настораживаюсь, смотрю на него внимательно. Выглядит он не ахти. Какой-то… растерянный, словно не понимает, где находится.
– Эндрю… – подхожу я к кровати.
Он вяло поднимает руку, останавливая меня:
– Все в порядке, детка, все хорошо. Просто голова немного кружится. Еще не совсем проснулся.
Сестра поворачивается ко мне, и, хоть и учат их в любой ситуации сохранять спокойствие и не показывать тревоги, что бы ни случилось, сейчас я все вижу по ее глазам. Она что-то знает.
С вымученной улыбкой она обходит кровать, помогает ему сесть, отводя трубку капельницы.
– Я его забираю на часик, может, на два, вряд ли больше, ему нужно сдать анализы, пройти обследование. А вы пока можете пойти перекусить, ноги заодно размять, а потом возвращайтесь.
– Но я не хочу расставаться с ним.
– Делай, что она говорит, – с трудом выговаривает Эндрю, едва ворочая языком; я слушаю его, и мне становится страшно. – Тебе обязательно надо поесть. Я так хочу. – На этот раз ему удается повернуть ко мне голову; он тычет в мою сторону пальцем. – Но только не бифштекс, поняла? – пытается шутить он. – Не забудь, я обещал сводить тебя в ресторан и угостить бифштексом. Дождись, когда я выйду отсюда.
Улыбаюсь, хотя и слабо, а ему только этого и надо.
– Хорошо, – неохотно киваю я. – Вернусь через пару часов.
Подхожу и нежно целую его. Когда отстраняюсь, он заглядывает мне в глаза. В его взгляде ничего, кроме страдания. Страдания и муки. Но он старается держаться, и едва заметная улыбка играет в уголках его губ. Он садится в кресло на колесиках, оглядывается на меня, так и смотрит, пока сестра не выкатывает его из палаты.
Мне нечем дышать.
Хочется крикнуть ему вслед, что я люблю его, но я молчу. Я люблю его всем сердцем, но в глубине души чувствую, что, если скажу это, если признаюсь в этом вслух, все сразу рухнет, полетит к чертовой матери. Может быть, если я сохраню эти слова в себе, никогда не произнесу их, наша с ним история не закончится. Эти три слова могут означать начало новой жизни, но, я боюсь, только не для нас с Эндрю.
Глава 39
Я бы не смогла съесть ни кусочка, даже если бы знала, что умру с голоду. Я пообещала Эндрю, что схожу перекусить, только чтобы успокоить его. А сама выхожу на улицу и сажусь на скамейку перед больницей. Не хочется уходить далеко, пока Эндрю здесь. Когда медсестра увезла его, у меня в груди словно что-то оборвалось.
