Психиатрическая власть - Фуко Мишель (полная версия книги .txt) 📗
Кроме того, Дюшен де Булонь ищет возможность расположить исследуемые феномены на одной оси, а именно на оси произвольного и автоматического, — и это, как мне кажется, очень важный момент. Иными словами, исходя из этого анализа поведений, или ответов на различные стимуляции, есть надежда выяснить, каково функциональное различие, различие невроло-
23 Мишель Фуко
353
гического и мышечного механизмов, между простым рефлекторным поведением, автоматическим поведением и, наконец, произвольным поведением, которое может быть и спонтанным или которое может повиноваться посторонним приказам. Эта иерархия телесного совершения произвольных и непроизвольных, автоматических и спонтанных действий, вызываемых неким приказом или спонтанно развивающихся на внутреннем уровне, позволяет — и в этом ее ключевое значение — анализировать в клинических терминах, применительно к телу, всю интенциональную деятельность индивида.
Таким образом, появляется возможность рассматривать образ действий человека, его сознание, волю, проявляемую им в рамках своего тела. Невропатология выявляет волю в телесном выражении, эффекты или ступени воли, прочитываемые в самой организации ответов на стимулы. Вы, конечно, помните работы Брока о различных уровнях поведения афазиков — о нутряных урчаниях, об автоматически произносимых ругательствах, о спонтанно выдаваемых ими в определенных ситуациях фразах, о фразах, повторяемых в определенном порядке и в ответ на определенные требования.16 Все эти клинические различия действий на различных ступенях поведения позволяют проводить клинический анализ индивида на уровне самих его интенций на уровне пресловутой воли которая как я попытался показать вам ранее выступала в рамках психиатрической власти важнейшим коррелятом дисциплины. Для дисциплинарной вnHOTM воПЯ была собственно тем на что эта власть должна действовать к чему она должна прилагаться; именно воля была адресатом дисциплинарной власти, но единственный по боль-
система поощрений и наказаний 1/Г rot някпнец нрлропатология предоставила клиническое Гп И,ГгГГт Дитати™ могло открыть врачу индивида на уровне"его воли
Теперь изменим точку зрения и внесем некоторое уточнение. Можно сказать, что на первый взгляд в рамках неврологического обследования власть врача по сравнению с классической патологической анатомией уменьшается. В патологической анатомии, у Лаэннека, Биша и других, от индивида требовали, в общем, совсем немногого: его просили лечь, согнуть ногу, покашлять, глубоко вдохнуть и т. д.; требования со стороны врача,
зависимость врача от воли больного были минимальными. Напротив, в невропатологии врач должен считаться с волей больного, ему необходимо по меньшей мере содействие, понимание с его стороны; он не может просто сказать больному: «Лягте! Покашляйте!», — но вынужден просить о большем: «Походите! Вытяните ногу! Вытяните руку! Говорите! Прочтите это предложение! Попытайтесь написать что-нибудь!» и т. д. Короче говоря, техника неврологического обследования основывается на приказаниях и требованиях. А приказания и требования по необходимости затрагивают волю больного, именно она является их центральной целью, и поэтому в сердцевине неврологического диспозитива оказывается авторитет врача. Врач требует, стремится навязать свою волю, а больной всегда может притвориться, что не может чего-либо, и не повиноваться. Таким образом, врач попадает в зависимость от воли больного. Но то, о чем я говорил вам только что, клиническая возможность выявлять произвольные и непроизвольные, автоматические и спонтанные действия, возможность клинической дешифровки уровней воли к тем или иным действиям, позволяет врачу, который тем самым компенсирует потерю власти из-за необходимости многого требовать, оценивать верность ответа больного, качество ппироду его ответов и даже степень плутовства со стороны его воли Так неврологи после Брока без труда распознают намеренное молча-ние в духе афазии анартрического типа: у анартриков неспособность к речи всегда сопровождается целым рядом шумов автоматизмов при попытках говорить а также cootrpt ствующими двигательными расстройствами ' ухудшением мимики и письма итд» Просто же открывавший™ говоритГ например молчащий истерик уверенно же™ГГпшпРт'
не стоалает всеми этими хтя/тепн,™^ -,„« Дяптпиы ™™пД не страдает всеми этими характерными для анартрии дополни-
тельными расстройствами
Итак, врач, как вы видите, получает подступ к индивиду на уровне его реального поведения, а точнее — на уровне клинического наблюдения его поведения и вместе с тем его воли; поэтому, хотя необходимость требовать, свойственная неврологическому обследованию, до некоторой степени подчиняет его воле больного, клиническое наблюдение, клиническая дешифровка, которой теперь владеет врач, напротив, позволяет ему перехитрить больного, застигнуть его врасплох.
354
355
Кратко суммируя, нужно сказать, что формируется новый медицинский клинический диспозитив, отличный по своим природе, механике и эффектам как от клинического диспозитива Биша—Лаэннека, так и от психиатрического диспозитива. В органической медицине требования к больному были минимальными: «Лягте! Покашляйте!» и т. д., и все остальное зависело, всецело зависело от осмотра врача, основанного на игре стимуляций и эффектов. В психиатрии, как я уже говорил, важнейшим орудием овладения индивидом был опрос, который заменял собою техники обследования, принятые в органической медицине. Опрос этот, разумеется, зависел от воли индивида, и ответы последнего служили для психиатра не свидетельствами истины и не возможностью дифференциальной дешифровки болезни, но просто-напросто испытанием реальности; опрос отвечал на вопрос: «Безумен ли индивид?»
Неврология же — это не обследование в патологоанатоми-ческом смысле, но и не опрос; это новый диспозитив, заменяющий опрос требованиями и стремящийся получить на эти требования ответы, причем не словесные ответы индивида, как в психиатрии, но ответы его тела; ответы, клинически дешифруемые на уровне тела, которые поэтому, не боясь стать жертвой обмана со стороны больного, можно подвергнуть дифференциальному исследованию. Между тем, кто просто не хочет говорить и афазиком теперь есть возможность провести различие; эти типы поведения с которыми до сих пор не знали что делать и в иТОГС описывали их в терминах абсолютного диагнпчя тепепт-» можно подвергнуть дисЬференциальной диагностике' В выпытывании реальности больше нет необходимости: неврологическая клиника позволяет по крайней мере дгтя части гневных болезней выносить дишшеренциальный диагноч подобно toму как это практикуется в органической ™неТ™ погпепгтвом совершенно иного диспозитива R Г™ ™Г,1 IZTnnnrтГпит ппйинуйгя моим требо" l„ um"™ 31"i пТртит Тя тебя сказав то что ™ Z^ п!!1 J „I Z™^ пягч,т ИАпп Кя,тк „п,ш пи
только я, поскольку я врач смогу расшифровать и проанали-зировать в терминах истины.
«Выполняй мои требования, молчи, и твое тело ответит»: вполне естественно, что реакцией на такое предложение станет истерический припадок. Именно в такого рода диспозитив
356
вторгнется истерия. Причем я не говорю, что она возникнет; связанную с истерией проблему не следует, как мне кажется, ставить в терминах ее исторического существования. Я имею в виду, что появление истерии в медицинском поле, возможность представить ее как болезнь, медицинская работа с ней — все это смогло состояться лишь после того, как сформировался новый клинический диспозитив, по своему происхождению не психиатрический, а неврологический, лишь после того как была расставлена эта новая ловушка.
«Слушайся меня, молчи, пусть говорит твое тело». — Так вы хотите, чтобы говорило мое тело? Что ж, оно заговорит, и уверяю вас, что в ответах, которые оно даст, истины будет куда больше, чем вы можете себе вообразить. Не то чтобы мое тело знало больше вас, но в ваших требованиях есть нечто такое, чего вы сами в них не вкладываете, но что я отчетливо слышу, и на эту безмолвную просьбу мое тело откликнется.* И это следствие ваших неявных требований вы как раз и назовете затем «чистейшей воды истерией». Так можно представить слова истерика на пути к ловушке, которую я только что описал.
