Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович (книга жизни .TXT, .FB2) 📗
Фактически все основные положения консервативной идеологии возникли в качестве антитезы соответствующим положениям идеологии Просвещения. Наибольший гнев консерваторов вызывал выдвинутый Ж.-Ж. Руссо принцип народного суверенитета, подрывавший морально-правовые основы феодально-абсолютистского порядка, положение о божественном происхождении монархической власти. В отрицании народного суверенитета сходились все консерваторы, невзирая на идейные или политические разногласия по иным вопросам. Так, Э. Берк считал, что народный суверенитет — «самая фальшивая, безнравственная и злонамеренная доктрина, которая когда-либо проповедовалась народу»{82}. Особенную настойчивость в борьбе против народного суверенитета проявляли теокра-ты. Для де Местра народный суверенитет — «антихристианская догма», тогда как «божественное происхождение суверенитета — консервативная догма государств». «Суверенитет, — подчеркивает де Местр, — для нас вещь священная, эманация божественного могущества»{83}. Суверенитет не может исходить ни от народа, ни от человека; он не может быть ограничен; он абсолютен и непогрешим. Король и аристократия формируют исходящий от бога суверенитет. Трактовку проблем происхождения и природы суверенитета итальянский социолог Б. Брунелло считает центральной в политической концепции де Местра{84}.
Поскольку принцип народного суверенитета имеет рационалистическое обоснование, то его противники обрушиваются и на разум. Вообще вся полемика консерваторов с Просвещением проникнута духом иррационализма и агностицизма. Рационализм, по убеждению де Местра, более ограничен, чем религия; он не может объять всю жизнь человека, его веру, глубокую тайну, которая окутывает человеческие судьбы{85}. Подчинение разума вере благодетельно для человечества, полагал де Бональд. Религия, желая подчинить разум вере, заботится о человеческой доброте, ведь разум пробуждает в человеке эгоизм, страсть к господству и прочие вредные наклонности{86}. «Если нет иного авторитета, чем разум, тогда революция должна быть естественным состоянием общества, а интервалы покоя и порядка могут быть только исключением», — писал Генц{87}.
Только принесением разума в жертву вере можно обосновать ключевое положение консерватизма и его догматики — принцип авторитета. Авторитет, по де Местру, предшествует разуму. Вообще разум не в состоянии быть руководством для людей, так как очень немногие могут здраво рассуждать, никто не может здраво судить обо всем, поэтому авторитет — начало всех начал{88}. В понятие «авторитет» де Местр включает порядок, разум, меру. Источником авторитета, как и суверенитета, является бог, поэтому авторитет в консервативном истолковании неотделим от верховной суверенной власти. Хотя и не в столь откровенной феодально-аристократической и теократической форме он характерен и для меттерниховской системы.
Противопоставленный народному суверенитету, авторитет базировался также на таком принципе консерватизма, как традиционализм. Суть консервативного традиционализма великолепно раскрыл К. Маркс, говоря об. исторической школе права, «которая подлость сегодняшнего дня оправдывает подлостью вчерашнего, которая объявляет мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут — старый, унаследованный, исторический кнут»{89}. С точки зрения де Местра, оправданием свергнутой революцией монархии, ее преимуществом перед республикой является тот факт, что за ней четырнадцать веков истории. Одно из самых тяжких обвинений по адресу революции заключается в том, что она разбила все традиции, заменив их народным суверенитетом. Даже варвары, жалуется де Местр, «лучше понимали здравый смысл веков, чем это позволяет нам наша спесь»{90}. При более трезвом отношении к прошлому Берк тем не менее тоже черпает в опыте предков аргументы против ненавистной Французской революции. В традиции он усматривает мудрость бога, действующего через человеческий опыт, под которым подразумеваются не знания и разум, а чувства и предрассудки.
Хотя консервативный традиционализм является реакционным стремлением увековечить в чувствах и сознании людей представления об исторической неизбежности эксплуататорских отношений господства и подчинения, в нем содержится серьезный психологический потенциал воздействия на массовое сознание. «Над различными формами собственности, — отмечал К. Маркс, — над социальными условиями существования возвышается целая надстройка различных и своеобразных чувств, иллюзий, образов мысли и мировоззрений»{91}. Среди них немалое место занимают иллюзии и предрассудки, связанные с идеализацией прошлого, влиянием системы феодально-аристократических ценностей. Все это дает возможность консерваторам находить отклик и сторонников в массовых слоях населения. Без учета этого психологического фактора нельзя объяснить устойчивую способность консерваторов формировать солидную массовую базу.
Существует довольно тесная взаимосвязь между традиционализмом и «органическим» представлением об обществе, свойственным консервативной мысли. В соответствии с ним человеческое общество существует изначально, подобно органической природе, а не возникает в результате социальной эволюции. Его происхождение объясняется естественным ходом вещей; тем самым подразумевается, что всякое изменение будет иметь противоестественный характер. По своему строению общество напоминает организм. Внутри него существует функциональное и, соответственно, социальное деление людей; общество переживает молодость, зрелость, старение. Из всего этого вытекает естественный характер неравенства людей; ведь их место и функции в общественном организме отличаются друг от друга. Органический подход предполагает также естественность жесткого иерархического порядка, где каждый сверчок должен знать свой шесток. Идеальное государство, по словам Галлера, — это организм, «в котором ни один член не существует сам для себя, но каждый живет для всех других и служит не себе, а всем остальным, благодаря чему сохраняется здоровье и крепость индивида как всего тела, так и отдельных его членов»{92}. В свою очередь, нездоровье какого-то одного элемента опасно для общественного организма в целом. Тем самым навязывается мысль, что всякие беспорядки, а особенно революции, не принесут ничего, кроме вреда. Нетрудно заметить, что органическое представление об обществе у консерваторов является отражением феодально-сословных, корпоративистских порядков.
Руководствуясь органическим подходом, консерваторы того времени в отличие от либералов фактически не проводили различия между государством и обществом, иначе им пришлось бы признать необходимость целого комплекса буржуазно-демократических свобод, которые обеспечивают права личности в гражданском обществе по отношению к государству. «Человек — ячейка большого живого организма, который растет, подобно деревьям, на протяжении веков» — так излагает взгляды де Местра французский политолог М. Ганзэн{93}. Незнатному, небогатому человеку должно быть явно неуютно в таком иерархическом общественном организме, закрепляющем неравенство людей. Но участь индивида не волнует пекущегося о реставрации божественного авторитета французского консерватора-теократа.
Такое отношение к рядовому индивиду логически следует из консервативной трактовки человека, на которой лежит отпечаток антигуманистических, аристократических и религиозных предрассудков. В свою очередь, из этого отношения вытекает мрачный взгляд на человека как на вместилище греховных устремлений. Отправным пунктом в истолковании человека для де Местра является тезис о «первородном грехе», тяжесть которого вечно лежит на человечестве.
В контекст рассмотренных выше консервативных взглядов на общество и человека органично вписываются элитизм и антидемократизм.
То, что большинство людей обречено на рабское состояние, с точки изрения консерваторов, неумолимо вытекает из традиции, из самой природы человека. Вопреки утверждениям Руссо, пишет де Местр, человек отнюдь не рождается свободным: «Во все времена и повсюду до учреждения христианства и даже после того, как эта религия достаточно проникла в сердца людей, рабство всегда рассматривалось как обязательный элемент правления и политического состояния наций как в республиках, так и в монархиях»{94}. А тот, кто достаточно хорошо изучил печальную природу вещей, продолжает он свою мысль, «знает, что человек… слишком зол для того, чтобы быть свободным»{95}.
