Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Пусть без тебя не будет ни радости и ни счастья. Пусть без тебя засохнут реки, сады, поля. Можно меня разрезать надвое и на части. Слова я не нарушу. На этом стоит земля».
– Ах, ты мою надежду не хорони в могиле… – Слезы глотает дева, в горле слышится стон. – Я не хочу к Улану. Давай мы умчимся, милый, Милый, еще не поздно. – Но непреклонен он.
Медленно с тяжким скрипом тронулись фаэтоны, Словно кнуту не верят шестеро лошадей. Над головой Хочбара вьются, крича, вороны: – В жизни мы не встречали мужчины, чтоб был глупей!
Но выше ворон летели в небе орел с орлицей, Громко проклекотали, словно небесный гром: – Трудно ради любимой честью не поступиться, Люди, ворон не слушайте, зовите его орлом!
Тут ручеечек тонко пискнул из-под копыта: – Редко глупец подобный переезжал меня. Но возразили камни, этим ручьем омытые: Камни и то завидуют твердости узденя.
Движутся фаэтоны, мчатся в темные дали. Вот уж вдали виднеется сама Темир-Хан-Шура. Тут Шамхаловы всадники путников увидали, Торжественно их встречают, громко кричат «ура!».
Выстрелы, шум и крики, словно никто не верит, Что богатырь невесту целой сюда привез. Плещется синий Каспий, волны бегут на берег. Брызжутся синей солью, что солонее слез.
Бьют барабаны, бубны. Девы поют и пляшут. Люди сидят на крышах, там не смолкает смех. Девы в Шуре прекрасны, и все же невеста краше, И все же она милее, но и печальней всех.
Взгляда поднять не хочет, есть ничего не хочет. С утра и до вечера свадьба, с ночи и до утра. Люди поют и пляшут ровно три дня и три ночи, Шумно гуляет свадьба, не спит Темир-Хан-Шура.
Всадники лихо скачут. Гулко стучат подковы. Все еще едут гости, много еще гонцов. Шапками машут «Здравствуйте!», «Приветствуем!», «Будьте здоровы!», «Слава!», «Салам алейкум», – слышно со всех концов.
Гости с коней слезают, прямо за стол с дороги, Сто лет Шура не видала столько больших гостей. Мясо дымится в блюдах, ходят по кругу роги За жениха, за невесту, за будущих их детей!
Свежуют бараньи туши, горят огни под котлами, Мясо едят руками, не тратя излишних слов. Белее горного снега и облаков над горами В блюдах гостям разносят белый и жирный плов.
Охотники поспешают, неся на плечах добычу. Певцы на ходу расчехляют чунгуры, сазы, зурны. В шалях несут подарки, как повелел обычай. «Дерхат», «сахли» и «савбол» за каждым столом слышны.
Словно белые птицы, кружатся в танце девы, Словно черные вороны, вьются вкруг них удальцы. В бок рукой упираясь, другую поднявши к небу, Кинжал зубами сжимая, топорщат они усы.
Если же в круг выходит старец седой и белый, Все ударяют в ладоши, ему отдавая почет. Из боевых пистолетов вверх палят то и дело, А музыка-лиходейка течет, течет и течет.
Играют зурны и сазы. Но этого людям мало. Свистят залихватски в пальцы нежной музыке в лад. Бьют по пяти барабанам палочки из сандала, Но этого людям мало, они по столам стучат.
Танцует жених с невестой на белой шелковой шали. Золото и бумажки под ноги им летят. Червонцев, туманов, рупий вдоволь им набросали, В зеленых хрустких бумажках туфельки шелестят.
Деньги летят как дождик, но люди Шамхала зорко Их на лету считают, копейка не пропадет. Пляшет по ним невеста, думает горько-горько: «Интересно бы знать, за сколько отец меня продает».
Все учтены копейки, все учтены подарки На звонкий денежный дождик рассыпалась жизнь Саадат, Танцует невеста нежно, танцует невеста жарко, Но незаметно в сторону бросает ищущий взгляд.
Где же тот лучший горец, который сквозь все преграды Провез такое сокровище и другому его отдал? Сидит на почетном месте, с ним там пируют рядом Шейхи, паши, генералы, ханы и сам Шамхал.
Смотрят они на танцы и поглощают пищу, Дружно сидят с Шамхалом, словно бы кунаки. Эти глядят надменно, эти сидят напыщенно Важно князья улыбаются и лебезят князьки.
А гидатлинский витязь, телом он здесь пирует, Но сердцем в родном ауле, зажатом в теснине гор. Видит чужие лица, слышит он речь чужую, Еда для него безвкусна, тягостен разговор.
Праздничные одежды, свадебные уборы… Вина и угощенья несносны для узденя. Бросить бы эти степи, умчаться в синие горы, Печальное это веселье оставить, вскочив на коня.
Но, соблюдая обычай, он сидит терпеливо, Пирует вместе со всеми, как самый почетный гость. За вежливыми улыбками он видит, что души лживы, За говором и весельем он видит хитрость и злость.
Веселье пройдет со свадьбой, а хитрость и злость останется. Легко врагом обернется, кто нынче как лучший друг… Тут подплывают девушки, его вызывают на танец, Гидатлинец взметнулся птицей, выходит в широкий круг.
Готовится танец гнева. Зурнач, начинай лезгинку! Руки до плеч взметнулись, треплются рукава. Как сдавленная пружина, сильно, легко и гибко Он пролетел по кругу. Спущена тетива.
То танцует руками, то ногами одними, Десять княжон устали, десять выходят вновь. Куда б они ни метнулись, он всегда перед ними. Сверху взгляд ястребиный, и нависает бровь.
Народ шумит и ликует. Пусть танцует с невестой. Снова и снова просят: – Пусть станцует для нас. – Нет, для другого танца будет другое место. Будет другое время, выпадет нужный час.
Прошелся последним кругом. Круг для танцора тесен. Уходит Хочбар на место. Тогда попросил Шамхал: – Если плясать не хочешь, спой дорогую песню. Все говорят – ты мастер, а я еще не слыхал.
Песня, как пленный беркут, крыльями заплескала, Толпа замерла на слове, и зазвенел чонгур. В песне – родные горы, в песне – родные скалы. В песне – родные горцы, в песне – родной аул.
Песня взмывает кверху и расправляет крылья, Крыло у нее – свобода, страсть – другое крыло. Мужчины сдвинули брови, юноши рты раскрыли, Даже Каспийское море затихло и замерло.
Народ превратился в бурю, словно сброшено бремя. Хлопают от восторга, просят спеть еще раз. – Нет, для другого раза будет другое время, Будет другое место, выпадет нужный час.
Чонгур прозвенел и замер в руках удалого горца. Уходит Хочбар на место. Но попросил Шамхал: – Вот тебе рог тяжелый, полный вином заморским, Просим застольное слово, чтобы ты нам сказал.
Слышали мы сторонкой, что ты говоришь отлично, Теперь на веселой свадьбе сами слышать хотим. – Тост у меня короткий, тост у меня привычный. Пусть хорошо – хорошим, а плохо будет плохим.
Всех, кто труслив и бесчестен, кто любит ложь и доносы, Пусть настигнет кара в сакле и средь дворца. Пусть они умирают от рвоты и от поноса, Чтобы во всем Дагестане – ни труса, ни подлеца!
Все повскакали с места, каждый, как видно, рад бы Снова послушать речи, смелые, без прикрас. – Нет, для другого рога будет другая свадьба, Будет другое время, выпадет нужный час.
Три дня подряд и три ночи свадьба в Шуре гремела, Пять барабанов, бубны, чонгуры, сазы, зурны… Смешалось умное с глупым, смешалось черное с белым, Пьяные были трезвыми, а трезвые были пьяны.
Но кончились танцы и пенье, затихли шумные тосты, Самое длинное пиршество имеет конец, увы. По всем от Шуры дорогам растекаться начали гости, Как возвращается стадо, наевшись сочной травы.
Так и спектакль кончается, и опускается занавес. Стирают с лица лицедеи черный и жирный грим. И забывают роли, что в спектакле достались им. Каждый опять становится только собой самим.
Огни под котлами погашены. Где же княжна хунзахская? Грудью она прижалась в спальне к стеклу окна. Жених еще не явился, но постель широкая застлана, Ждет молодого тела, ждет Саадат она.
Дождик пошел за стеклами, сначала мелкий и редкий, Потом ударила молния, словно выстрел в упор. Море забушевало, словно бы тоже в клетке. Испуганная принцесса падает на ковер.
Над ней жених наклонился, держит. Прощай, надежда. Ей захотелось вырваться и броситься вниз, в окно. Но подошли прислужницы, снимают с нее одежду, Кладут ее на подушки, на белое полотно.
Никто никогда не касался даже одежд девицы, Никто не мечтал и в мыслях коснуться ее, и вот В объятьях черного ворона трепещет белая птица! Мужчина глядит бесстыже на плечи, грудь и живот.
