Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (читать книги полностью txt) 📗
Лея покачала засыпающую девочку. Она шепотом велела падчерице, указав глазами на Элишеву: «Ты поговори с ней, поговори. Смотри, у нее рукава до локтя закатаны, и волосы видны».
— До локтя можно, — спокойно улыбнулась Ханеле. «А что волосы видны, так мужчин здесь нет, мама Лея».
— Никогда не видели стены дома моих волос, — проворчала Лея. Ханеле, забирая у нее дочку, блеснув зубами, рассмеялась: «Мы же во дворе, мама Лея. Невестка у вас замечательная».
Лея что-то пробормотала и громко велела: «Элишева, спать иди, устала же. Я все уберу, не волнуйся».
Женщина глубоко зевнула. Отряхнув воду с рук, она призналась: «И вправду, на ногах еле стою. Пойдем, — она забрала маленькую Хану и покачала ее, — поспим с тобой. Ты у нас такая сладенькая, — Элишева поцеловала мягкую щечку девочки, — как булочка! А у мамы твоей дела есть».
Лея проводила взглядом невестку. Опуская белье в таз, женщина сочно сказала: «Свою бы дочку завела, а то все с чужими детьми нянчится».
Ханеле только безмятежно глядела на жаркое, летнее небо.
— А что у тебя за дела? — поинтересовалась Лея, беря кусок грубого, серого мыла. Ханеле встала, развешивать белье: «Так. Разные дела, мама Лея. Юноша этот, господин Бергер, хороший, правда?»
— Достойный, — неохотно признала пожилая женщина. «Однако где это видано, чтобы евреи руками работали? Кто тогда учиться будет?»
— Вот наш Исаак и станет учиться, — Ханеле застыла с прищепками во рту. Повесив белье, она оглядела свое простое, темно-серое платье, и синий, туго завязанный платок: «Пора мне, мама Лея. Вы не волнуйтесь, — она подошла к мачехе и внезапно, обняв ее за плечи, поцеловала в щеку, — все будет хорошо».
— Все же я тебя неплохо воспитала, — вдруг сказала Лея, — женщина ты работящая, аккуратная, благочестивая. И готовишь отменно, и шить стала лучше, — она склонила голову, оценивая платье падчерицы. «Дитя у тебя ухоженное, здоровое…, А что развелась ты, — Лея вздохнула, — кому с тобой ужиться, таких мужчин и нет вовсе. Ты все учишься?»
— И всегда буду, — Ханеле вдохнула запах выпечки, что шел от мачехи, и вспомнила ее терпеливый голос: «Так и шей. Уже хорошо получается. И наперсток возьми, нечего пальцы колоть».
— А вы, мама Лея? — подняла голову маленькая Ханеле. «Как же вы без наперстка?»
Женщина отмахнулась: «Я привыкла».
Ханеле взяла большую, в мыльной пене руку мачехи и прижалась к ней губами.
— Придумала тоже, — недовольно сказала Лея. «Иди уже, куда шла. Нехорошо, конечно, что ты одна по улицам гуляешь, незамужняя, да что с тобой делать?»
— Я к Стене, — обернулась Ханеле, уже открывая калитку.
— Сначала, — она спустилась вниз по каменным ступеням. «Все получится, не может не получиться. А если нет… — она, на мгновение, остановилась, — хотя бы Малка не будет страдать. Моше с Элишевой присмотрят за маленькой, а потом Наполеон ее заберет».
— А ведь меня не узнают, — озорно подумала женщина, увидев прижавшихся к Стене людей. Старухи, укутанные, несмотря на жаркий день, в шали, сидели на табуретах, раскачиваясь над молитвенниками. Ханеле нежными губами поцеловала теплый камень и посмотрела налево.
— Это там, — вспомнила она и застыла, положив ладони на Стену. Потом Ханеле отступила, поклонившись. Пятясь, дойдя до узкого прохода, что вел в Еврейский Квартал, она заторопилась к дому отца.
В крохотной мастерской уютно пахло свежим деревом. Аарон оценивающе посмотрел на юношу, что испуганно оглядывался по сторонам и улыбнулся: «Не бледней ты так, Шломо. Научишься, ничего сложного в этом нет».
Бергер посмотрел на полку, где стояли оловянные чернильницы, лежали заточенные перья и маленькие кусочки пергамента: «Господин Горовиц, а это правда, что вы писцом были?»
— Я он и есть, — Аарон снял с гвоздя свой старый фартук и отдал его юноше. «Ты сам читал — рав Судаков все мои свитки и мезузы не кошерными объявил». Он взял с верстака кусочек дерева и ласково погладил его: «Я, конечно, до сих пор пишу, каждый день. Руки у меня хорошие, — добавил Аарон, — я этим почти тридцать лет занимаюсь».
— Я бы хотел, — Бергер покраснел, — тоже бы хотел писать. Хотя это сложно, конечно, — вздохнул он. Аарон взял рубанок и хмыкнул:
— Поскольку в ешиву тебя все равно не возьмут, дорогой мой, раз ты со мной и Моше Судаковым разговариваешь, ты у нас тоже отступник, то можно и позаниматься, конечно. Давай, — Аарон кивнул на верстак, — подходи, не бойся.
Шломо осторожно взял рубанок и вспомнил веселый голос господина Судакова: «В этой самой комнате я когда-то и жил, так что устраивайся. Тут даже очаг есть». Юноша оглядел запущенную, подвальную комнату — в маленькое окошечко под потолком были видны ноги прохожих на Виа Долороза, и неуверенно сказал: «Тут же покрасить надо…, убрать».
— Вот и убирай, — пожал плечами Моше. «Колодец во дворе, а тряпки найдешь, рынок рядом».
— И готовить я не умею, — начал Бергер, но Теодор похлопал его по плечу: «Придется начинать, юный Шломо, если решил не на подачки жить, а сам деньги зарабатывать. Ладно, — повернулся они к племяннику, — пошли, покажешь свои дунамы. Посмотрим, как там участок распланировать надо. Пока я в городе, — Теодор почему-то поморщился, как от боли, — пока к соленому озеру не уехал, помогу тебе».
Рассохшаяся дверь заскрипела, и Шломо остался один. Он стоял, неуверенно опустив руки, оглядывая пыльные углы. Потом, разозлившись, юноша скинул сюртук: «Не может это быть сложнее, чем Талмуд? Не может. Вот и начинай».
Он одолжил, у соседей сверху деревянное ведро и тряпку. Только оказавшись в чистой, вымытой комнате, отчаянно зевая, — уже вечерело, — посмотрев на свои покрасневшие от холодной воды руки, Шломо понял: «В первый раз в жизни мыл пол, надо же».
Он помолился. Даже не почувствовав голода, Бергер мгновенно заснул, растянувшись на полу, положив голову на свой саквояж, накрывшись сюртуком.
— Хорошо, — одобрительно сказал Аарон, глядя на Бергера. «Руки у тебя ловкие, все получится. Тебе кровать надо сделать, — он стал загибать пальцы, — стол, табурет, полки для книг…, Работы много».
Бергер, проведя рукой по шершавой поверхности, кивнул: «Я справлюсь. А ваша дочка младшая, господин Горовиц, не замужем еще?».
— Ты же слышал, — удивился Аарон. «Помолвлена она, с нашим родственником, из Америки. Через три года туда едет. Она и сама в Америке родилась, у нее и паспорт есть тамошний. А у нас, — он развел руками, — только Моше здешний гражданин, поэтому ему землю теперь можно покупать. Я тоже, — Аарон неожиданно весело улыбнулся, — американец, в Иерусалиме поселился взрослым уже».
Бергер вспомнил потрепанный атлас, что видел в книжной лавке в Одессе и неуверенно спросил: «Вы из Нью-Йорка, господин Горовиц?»
Аарон только поднял бровь и велел, полируя дерево: «Слушай».
— Поверить не могу, — думал Шломо. «Господи, да как он жил там, совсем один, среди диких зверей, как он евреем остался?»
— Господь, — будто услышав его, заметил Аарон, — он ведь в сердце человека. Потом я Иосифа встретил, отца Элишевы, и в Иерусалиме обосновался. Здесь с женой своей покойной познакомился, здесь дочек вырастил… — темные глаза Аарона погрустнели. Он, прислонившись к двери мастерской, смотря на еще зеленые, неспелые гранаты на дереве, вздохнул: «И здесь меня в землю опустят. Хорошо, — Аарон почесал бороду, — что ты приехал, Шломо».
— Почему? — удивленно спросил юноша, отложив рубанок.
Аарон все смотрел на свой сад: «Хорошо, когда евреи живут на своей земле. Давай работать, — сварливо велел он, — совсем мы с тобой заболтались».
На чистой, большой кухне, было прибрано, девочки тихо сидели вокруг стола. Двойняшки спали в плетеной корзине на полу. Малка нарезала халу. Раздав каждой дочери по кусочку, женщина шепнула: «Я сейчас, милые».
Она взяла серебряный поднос и посмотрела на миндальный пирог: «Он не заметит. Так хочется их побаловать, хоть немножко. Он не заметит, что я им отложила».
