Сальватор - Дюма Александр (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Броканта, словно заботливая мать у постели больного ребенка, провела всю ночь у бочки Бабиласа, нашептывая ему те нежные слова, которые только мать умеет подобрать, для того, чтобы унять боль своего дитя. И только на рассвете, когда беспокойство ее достигло наивысших пределов, она решила погадать на него на картах.
– Так он, оказывается, влюблен! – воскликнула она, раскинув карты. – Бабилас влюбился!
На сей раз, как сказал Беранже, карты были правы.
Из своего бочонка Бабилас вылез с мордой, еще более изможденной этой бессонной ночью, чем в прошлую ночь.
Хозяйка размочила ему в молоке печенье, но он, едва прикоснувшись к нему, направился к окну, как и накануне.
И, хотя на день святого Медара шел дождь, что обещало дождливую погоду на сорок дней, в этот день дождя не было. Мало того, кое-где из-за туч стали пробиваться лучи солнца. Это немного развеяло тоску Бабиласа.
День, действительно, обещал стать для Бабиласа счастливым: в то же самое время, как и два дня тому назад, он увидел, как мимо окна прошла белая собачка его грез! Та же самая аристократическая лапка, тот же самый элегантный вид, та же самая гордая и одновременно скромная походка.
Сердце Бабиласа забилось на двадцать ударов в минуту чаще, чем обычно. Он даже взвизгнул от радости.
Услышав этот визг, молодая собачка повернула голову. Но не из кокетства, а потому, что хотя и была очень невинна, но сердце у нее было нежное и она услышала в этом визге одновременно выражение любви и отчаяния.
И она снова посмотрела на Бабиласа, которого уже увидела краешком глаза.
Что же касается Бабиласа, который, после того, как видел ее только в профиль, увидел ее в анфас, то он задрожал всем телом. В молодости Бабилас страдал падучей и поэтому стал легковозбудимым. И теперь, задрожав всем телом, он принялся испускать такие нежные и жалостливые звуки, с помощью которых темпераментные существа выражают волнение, которое становится превыше их сил.
Увидев такое волнение, красивая собачка, которая, вполне возможно, разделяла эти чувства, прониклась жалостью и сделала несколько шагов в направлении Бабиласа.
А Бабилас, толкаемый инстинктивным чувством, собрался уже было выпрыгнуть из окна, но тут услышал сказанные суровым тоном слова:
– Карамель, ко мне!
Это был явно голос хозяина, поскольку Карамель, посмотрев на Бабиласа, поспешила выполнить команду.
Бабилас, как мы уже сказали, собрался было выпрыгнуть из окна, но этот голос остановил его. Может быть, его удержала мысль о том, что он сможет скомпрометировать Карамель, а возможно, он не выпрыгнул, движимый менее рыцарским чувством самосохранения? Этого нам знать не дано.
Как бы то ни было, но Бабилас снова опустился на задние лапы и, ударя передними по подоконнику, вскричал:
– Карамель! Какое красивое имя!
И затем стал повторять на все лады:
– Карамель! Карамель! Карамель!
Вполне возможно, что нашим читателям эта кличка не покажется такой уж красивой, как утверждал Бабилас. Но она так хорошо подходила ко внешнему облик у той, что ее носила, что Бабиласу, влюбленному в обладательницу этой клички, нравилась и сама кличка.
Итак, Карамель, подчиняясь суровой команде хозяина, вернулась к нему, понурив голову, предварительно бросив на Бабиласа, как мы уже сказали, полный глубокой нежности взгляд.
Состояние, в котором пребывал Бабилас в течение двух предыдущих дней и ночей, было столь безнадежным и отчаянным, что этот взгляд Карамель показался ему просто-напросто райским блеском.
И произвел на него такое действие, что, проводив взглядом Карамель, до того как она, как и накануне, скрылась за поворотом улицы Вьей-Эстрапад, Бабилас отскочил от окна, проявляя при этом радость при помощи тех манер, к которым обычно прибегают все собаки, когда хотят выразить свою радость: запрыгивать на стулья, становиться на задние лапы, ловить свой же собственный хвост, задирать приятелей, ложиться на пол, горделиво прохаживаться, – словом, он продемонстрировал весь репертуар приемов, позволявших показать, что он охвачен неописуемым восторгом.
Сначала его приятели подумали, что он сошел с ума. И, будучи в душе добрыми собаками, забыли обиды и стали искренне его жалеть.
Говорят, что любовь делает все существа лучше. В этом есть доля истины, и мы сейчас дадим вам еще одно доказательство этому.
Мы уже сказали, что Бабилас был псом злобным, завистливым, ворчливым. Но теперь, словно по мановению волшебной палочки, он моментально преобразился. Характером, конечно! Он стал вдруг нежным и добрым, словно черный баран, о котором говорил Гамлет. Подойдя к приятелям, он принес им свои искренние извинения, попросил у них прощения за то зло, которое причинял своим поведением, и с благородством в голосе стал умолять их снова считать его другом, дав честное благородное слово свято соблюдать строгие правила дружбы, исполнять самые жестокие обязанности.
После его слов собачье общество решило посоветоваться. Ньюфаундленд и бульдог, уступая первому порыву чувств – а он у собак, в отличие от людей, видимо, не всегда самый добрый – сначала стали настаивать на том, чтобы его придушить, не веря в искренность его заявления. Но белый пудель снова выступил на его защиту и говорил столь тепло, что вскоре его мнение было поддержано всеми собаками.
Потом прошло голосование, в результате которого было решено дать Бабиласу полную амнистию.
Белый пудель, подойдя к Бабиласу, протянул ему лапу. То же самое сделали самые уважаемые члены общества. Они сказали, что верят ему и останутся его друзьями.
Начиная с этого момента Бабилас просил открыть окно только после получения разрешения друзей. А поскольку с каждым днем температура воздуха все повышалась, это разрешение ему любезно давали. Даже борзая, которая продолжала дрожать, но призналась, что делает это скорее по привычке.
Глава XLVII
Некий господин, желающий узнать, попадет ли он в рай
Так продолжалось почти месяц.
Чуть ли не ежедневно, в одно и то же время Карамель проходила мимо окна и взглядом посылала тысячу нежностей счастливому Бабиласу, который, уйдя с головой в наслаждение от своей платонической любви, был доволен обменом взглядами и сдерживался действием, которое производили на его нервную систему, очень легко возбудимую, как мы уже говорили, строгостью голоса хозяина Карамели. Возможно, кстати, что Бабилас и не был бы столь уж терпеливым, если бы Карамель не давала ему понять то ли голосом, то ли взглядом, что настанет день, когда она сумеет освободиться и более предметно ответить на его любовь.
Итак, как мы уже сказали, спустя неделю или две после той ночи, когда Жан Торо сначала едва было не задушил, потом чуть было не прибил и наконец едва-едва не утопил господина де Вальженеза, приблизительно в тот час, когда Карамель проходила обычно мимо окон Броканты, некий господин в черном рединготе, хотя температура воздуха и не требовала проявлять такую заботу о здоровье, в очках и с тростью, набалдашник которой был сделан из позолоченного серебра, внезапно вошел в лабораторию некромантии на улице Юльм.
Хозяйка заведения сидела на том месте, где обычно ожидала клиентов.
– Это вы – Броканта? – с порога спросил незнакомец.
– Да, мсье, – ответила та, слегка вздрогнув, поскольку, как и Бабилас, имела привычку вздрагивать всякий раз, когда слышала чей-нибудь грубый голос.
– Вы – колдунья?
– Я гадаю на картах.
– Полагаю, что это одно и то же.
– Почти. Но не надо смешивать.
– Ладно, не буду. Но я пришел, чтобы обратиться к вашему искусству, матушка!
– Мсье желает, чтобы ему погадали большой колодой или маленькой?
– Большой, черт возьми! Конечно, большой! – сказал посетитель, запуская в нос большую понюшку табака. – То, что я хочу узнать, так важно, что колода никак не может быть слишком большой.
– Может быть, вы хотите узнать, сможете ли вы удачно жениться?
