Емельян Пугачев. Книга 1 - Шишков Вячеслав Яковлевич (прочитать книгу .txt) 📗
— В борьбе всегда учитываются силы, ваше превосходительство, — несколько обиженным тоном отозвался Никита.
— Отлично знаю, ваше высокопревосходительство, — ответил брату Петр.
(При посторонних, соблюдая фамильные традиции, братья всегда величали друг друга по чинам.) Нас хотя и немного, но ведь мы, аристократы, вершина политики и нации российской. А ежели она желает только на мелкопоместное дворянство опираться, на шляхетство, прогадает. Взять процесс Хрущева…
Да кругом недовольство, кругом.
— Государыня пока что опирается и на нас и на партию Орловых, — спокойно заметил Никита.
— Ага! Как бы она между двух стульев не трюпнулась.
— И сядет, — пробасил Румянцев. — Надлежало бы ей одного берега держаться.
— Всемилостивейшая присматривается, силы набирает, — сказал гетман, с тоской поглядывая чрез окно на широкую Неву. По сизому течению ее лениво скользили груженные кирпичом, древесным углем, лесом большие баржи, многочисленные лодки и похожие на гондолы, расписные, с балдахином «рябики», служащие для прогулок: гребцы на «рябиках» пели песни.
Никита снял парик и напялил его за ширмой на деревянную болванку. И все сняли парики. Холеные бритые физиономии вельмож, утратив женственность и театральность, сразу преобразились до неузнаваемости, стали мужественней, проще. Петр Панин оказался довольно лысоватым, в кудрявых волосах графа Разумовского — густая проседь, черные волосы графа Румянцева торчали коротким бобриком. Никита Панин без парика выглядел значительно моложе. Все столпились у зеркала, проверяли лица. Никита попудрил нос и попрыскал волосы духами. Налили романеи, чокнулись, выпили. Графу Румянцеву пришла на память молодая красоточка, княжна Хованская, он прихватил концами пальцев полы длинного мундира, как женское платье, и, фривольно улыбаясь, отколол веселый танец.
Гетман сбросил кафтан и тоже хотел было прикаблучить гопака, но передумал: он вспомнил предательство Теплова, и ногам его стало обидно. Во время длинных разговоров он раза два прятался за ширму, спускал кюлоты и тщетно пытался поймать терзавшую его блоху.
Петр Панин, уцепив парик за косичку и крутя им, как пращой, продолжал брюзжать:
— Катя думает, что она есть роза, жасмин — губки, ножки, глазки, — пускай она своими прелестями иноземных индюков удивляет. А на мой солдатский взгляд она не роза, а куст гороху при большой дороге: кто ни пройдет, всяк щипнет…
— О так, о так! — злорадно выкрикнул гетман. Он сейчас был вовсю сердит на «всемилостивейшую матушку».
— А нас это не касается, — вступился за Екатерину граф Румянцев. — Женщина в самом прыску, в поре, как говорится.
— Она всех красавчиков перебрала. Поди, ты, гетман, тоже к ее губам припадал? — то и дело прикладываясь к романее, не унимался желчный Петр Панин. — Да сдается мне, что и Павел-то не ее сын… Ходят слухи, что она от Сережки Салтыкова девчонку скинула, а мальчонка-то, Павел-то, чухонец из мызы из какой-то…
Румянцев дипломатично крякнул, захлопал глазами и стал чесать за ухом.
— Петр, Петр! — посунулся к брату испугавшийся Никита и осторожно взял его за плечо. — Вздор ты говоришь, — вздор, сущий вздор. Сие не сообразно с правдой. Химера… Ты, смею молвить, поистине новый Эзоп-баснетворец. Не унижай себя сам сумасбродным абсурдом и не оскорбляй мое чувство к наследнику. Ведь ты знаешь, как я его люблю.
— Прости, братец, прости… Ведь и я люблю наследника. Романея проклятая… — Петр от возбуждения вспотел, он виновато мигал и скомканным париком утирал свое раскрасневшееся грубоватое лицо вояки.
Но раз попала ему «вожжа под хвост», он уже не мог сдержать злословия по адресу насолившей ему Екатерины.
— Господа, — возбужденно воскликнул он. — А взять Бестужева… Ведь этот старый черт Бестужев и Россию втравил в войну с Пруссией и тайным агентом Фридриха состоял… Да и Катеньку-то нашу заставил шпионить в пользу Фридриха. Английский посол Уильямс дал ей сорок тысяч якобы в долг от английского короля и сказал: «Вот Елизавета умрет, мы вас императрицей сделаем, а ваш супруг не в счет. Вы только всеми силами старайтесь помешать России в войне против Пруссии». Не так ли я говорю, господа?
— Брось, Петр. Все это не так было, все это ложь. И кто тебе наврал?
— Да ты, Никита, — с раздражением сказал Петр Панин. — И чего таиться? Мы люди свои, предателей среди нас нету… А я прямо скажу:
Катенька наша — бывшая шпионка Фридриха. Да рубите мне голову — не отопрусь! — закричал он. — Мужа руками Орловых убила, Ивана-узника велела убить!
Лицо Никиты Панина вдруг сложилось в болезненную гримасу, он метнул на брата бровью и сказал:
— Ни шпионаж, ни иного образа политическая измена не могла входить в планы Екатерины Алексеевны, тогдашней великой княгини, ибо она уже в то время приуготовляла себя к роли императрицы. А некая политическая игра, некая интрига с английским двором, может статься, и велась ею… И к твоей жестокой филиппике по адресу ее величества позволь, Петр, внести некую поправку: не Бестужев вовлек великую княгиню Екатерину в политическую интригу, а, наоборот, она его вовлекла.
Петр Панин в ответ злобно захохотал и с ожесточением зарядил обе ноздри табаком.
Гетман начал собираться. Он со всеми дружески расцеловался и ленивой, вразвалку походкой вышел.
— Не пойму, что он за человек, — сказал про гетмана граф Румянцев.
— Лодырь, лежебок, — грубо отозвался Петр, он швырнул парик на подзеркальник и, постанывая, развалился на широкой оттоманке: его мучила подагра.
— Сибарит, сиречь неженка и сластолюбец, — поспешил Никита Панин облагородить реплику Петра.
— Правда, гетман в политике бестолков… Не ко двору ни нам, ни Орловым. Однако я к нему полный решпект имею, — проговорил Петр. — Он в хороших европейских обычаях воспитан, хотя родом и пастух.
— Да ведь и мой отец при особе Петра Великого денщиком был, — отозвался граф Румянцев и выжидательно уставился на Петра Панина.
— Знаем, знаем твоего всеславного отца, — дружески и по-солдатски грубовато подмигнул ему Петр Панин.
Выпуклые глаза Румянцева под крутыми, высоко вскинутыми бровями растерянно заулыбались, но на выразительном щекастом лице его отразилось сложное внутреннее переживание: и некий упрек Панину за его чрезмерную развязность, и в то же время оттенок гордости, что он — не кто-нибудь, а Петр Румянцев, родной (побочный) сын Петра Великого. Об это знал весь «высший свет», граф Румянцев пользовался особым вниманием и при дворе Елизаветы и при дворе Екатерины.
