Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗
— Не понимаю, как вы можете так говорить, мы ведь дали все возможные заверения, что считаем вас неоценимо важным для страны, для сталелитейной промышленности, для.
— Я вам верю. И это усложняет загадку. Вы считаете меня неоценимо важным для страны? Черт, вы считаете меня неоценимо важным даже для собственных шкур. Вы дрожите, так как знаете, что спасти ваши жизни могу только я, больше никого не осталось, и знаете, что времени осталось в обрез. И все-таки предлагаете план моего уничтожения, план, не оставляющий никаких лазеек или обходных путей, требующий с идиотской грубостью, чтобы я работал себе в убыток, чтобы я получал за каждую тонну стали меньше, чем стоит ее производство, чтобы я тратил на вас остатки своего состояния, пока мы все не начнем голодать. Такое неразумие немыслимо ни для какого человека, ни для какого грабителя. В своих интересах — не будем говорить о моих или национальных — вы должны на что-то рассчитывать. На что?
Риарден увидел у них взгляд «я смогу вывернуться», странный взгляд, казавшийся скрытным и вместе с тем возмущенным, словно это он скрывал от них какой-то секрет.
— Не понимаю, почему вы так пораженчески смотрите на положение, — угрюмо сказал Моуч.
— Пораженчески? Вы всерьез полагаете, что я смогу остаться в деле при вашем плане?
— Но он лишь временный!
— Временных самоубийств не бывает.
— Этот план только на время критического положения! Пока страна не оправится!
— Как, вы думаете, она сможет оправиться?
Ответа не последовало.
— Как, думаете, я смогу работать, обанкротившись?
— Вы не банкротитесь. Вы всегда будете производить сталь, — равнодушно сказал доктор Феррис не в силах произнести то, что сказал бы другому: «Ты всегда будешь никчемностью». — Тут ничего не поделаешь. Это у вас в крови. Или, выражаясь более научно, вы так сформированы.
Риарден распрямился в кресле: казалось, он пытался найти секретную комбинацию цифр замка и при этих словах ощутил внутри легкий щелчок, словно нашел первую.
— Дело только в том, чтобы пережить этот кризис, — продолжал Моуч, — дать людям передышку, возможность наверстать упущенное.
— А потом?
— Потом дела улучшатся.
— Каким образом?
Ответа не последовало.
— Что их улучшит?
Ответа не последовало.
— Кто их улучшит?
— Господи, мистер Риарден, люди не сидят сложа руки! — воскликнул Холлоуэй. — Они работают, растут, движутся вперед!
— Какие люди?
Холлоуэй неопределенно махнул рукой:
— Люди.
— Какие? Те, которым вы собираетесь скормить остатки «Риарден Стил», ничего не получая взамен? Которые будут и дальше потреблять больше, чем производить?
— Условия изменятся.
— Кто их изменит?
Ответа не последовало.
— Осталось у вас, что присваивать? Если вы раньше не понимали сущности своей политики, то не может быть, чтобы вы не поняли ее сейчас. Посмотрите вокруг. Все эти чертовы народные государства по всему миру существовали только на подачки, которые вы выжимали для них из этой страны. Но выжимать и красть вам уже негде. Для этого не осталось на земном шаре ни одной страны. Эта была самой великой и последней. Вы истощили ее. Опустошили. Безвозвратно лишили величия. Остался только я. Что вы будете делать, вы и ваши народные государства, когда покончите со мной? На что надеетесь? Что видите впереди, кроме простого, сурового, животного голода?
Они не отвечали. Не смотрели на него. На их лицах было выражение упрямой обиды, словно они слышали призыв лжеца.
Потом Лоусон негромко заговорил с упреком и презрением:
— Ну, в конце концов, вы, бизнесмены, много лет предсказывали бедствия, вы вопили о катастрофе при каждом прогрессивной мере, говорили, что мы сгинем, но мы не сгинули.
Он начал улыбаться, но отшатнулся от внезапной напряженности в глазах Риардена.
Хэнк ощутил еще один щелчок, более громкий, найдя вторую цифру в механизме замка, и подался вперед.
— На что вы рассчитываете? — спросил он; голос его стал негромким, монотонным, настойчивым.
— Вопрос только в том, чтобы выиграть время! — выкрикнул Моуч.
— Времени уже не осталось.
— Нам нужна только возможность! — на высоких тонах произнес Лоусон.
— Возможностей не осталось.
— Нужно только подождать, пока мы оправимся! — выкрикнул Холлоуэй.
— Пути для этого нет.
— Только подождать, пока наша политика начнет действовать! — прокричал доктор Феррис.
— Заставить действовать неразумное невозможно.
Ответа не последовало.
— Что вас может теперь спасти?
— О, вы сделаете что-нибудь! — громко сказал Джеймс Таггерт.
И тут — хотя это была всего-навсего фраза, которую он слышал всю жизнь, — Риарден услышал внутри оглушительный грохот, словно некая стальная дверь опустилась при нажиме на последнюю кнопку, маленькую цифру, завершившую поиск и открывшую хитроумный замок, принесшую ответ, объединяющий все части, вопросы и мучительные раны его жизни.
В минуту тишины после этого грохота Риардену показалось, что он слышит голос Франсиско, спокойно спрашивающего в бальной зале этого здания, однако этот вопрос звучал также здесь и сейчас: «Кто виновнее всех в этой комнате?» Он услышал свой прежний ответ: «Полагаю, Джеймс Таггерт?» — и голос Франсиско, говорящий без упрека: «Нет, мистер Риарден, не Джеймс Таггерт», но здесь, в этой комнате, и в эту минуту, разум его ответил: «Я».
Он проклял этих грабителей за их упрямую слепоту? Это он сделал возможным случившееся. С первого вымогательства, которое принял, с первой директивы, которой подчинился, он дал им причину верить, что реальность можно обманывать, что можно требовать иррационального, и кто-то как-то это устроит. Раз он принял Билль об уравнивании возможностей, Директиву 10-289, закон, что те, кто не обладали его способностью, имели право пользоваться ею, и те, кто не зарабатывают, должны получать прибыль, а он, зарабатывающий, — нести убытки, что те, кто не способны думать, должны командовать, а он, способный, должен подчиняться, то были ли они нелогичны в своей вере, что живут в иррациональной Вселенной? Это он устроил для них такую Вселенную.
Были они нелогичны в своей вере, что им нужно только желать, не задумываясь о возможности, а ему выполнять их желания все равно какими способами? Они, бессильные мистики, хотели избежать обязанности думать, зная, что он, рационалист, взял на себя обязанность служить их прихотям.
Они знали, что он дал им полную волю распоряжаться действительностью. Он не должен был спрашивать: «Зачем?» Они не должны были спрашивать: «Как?» Он дал им волю требовать, чтобы он отдавал им часть своего богатства, потом все, что он имеет, потом больше, чем имеет. Невозможно? Нет, он сделает что-нибудь!
Риарден не сознавал, что поднялся и стоит, глядя на Джеймса Таггерта, видя в бесформенности его лица ответ на все разорения, какие наблюдал многие годы.
— В чем дело, мистер Риарден? Что я такого сказал? — спросил Таггерт с нарастающим беспокойством, но он находился вне досягаемости его голоса.
Риарден мысленно видел течение лет, чудовищные вымогательства, невозможные требования, необъяснимые победы зла, нелепые планы и непонятные цели, провозглашаемые в книгах по туманной философии, отчаянное удивление их жертв, считавших, что какая-то сложная, злая мудрость движет уничтожающими мир силами. И все это держалось на таящемся за бегающими глазами победителей убеждении: «Он сделает что-нибудь… Мы вывернемся. Он даст нам такую возможность. Он сделает что-нибудь!.. Вы, бизнесмены, предсказывали, что мы исчезнем, но мы не исчезли…» «Это правда, — подумал он. — Они не были слепы к реальности, слеп был я, сам создавший эту реальность. Нет, они не сгинули, а кто сгинул? Сгинул, чтобы не оплачивать их способ выживания? Эллис Уайэтт… Кен Данаггер… Франсиско Д’Анкония».
Потянувшись к пальто и шляпе, Риарден увидел, что они пытаются его остановить, на их лицах — паническое выражение, а голоса звучат в замешательстве: «В чем дело, мистер Риарден?.. Почему?.. Но почему?.. Что мы такого сказали?.. Вы не уедете!.. Вам нельзя уезжать!.. Еще рано!.. Не надо пока! О, не надо!»
