Призраки(Русская фантастическая проза второй половины XIX века) - Данилевский Григорий Петрович (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗

(36). И сказал Абу-Джафар: «Чего не знаю, того не знаю. Но, может быть, если помолюсь, откроет мне Бог».

(37). И сказал Шамиль: «Хорошо. Молись». — И замолчал.

(38). И сидел Шамиль, и молчал. И сел Абу-Джафар, как садятся при совершении намаза, и молился в духе своем.

Глава девятая

(1). И встал Абу-Джафар; и знамение духа на лице его; и глаза его возведены вверх, и неподвижны глаза его, и раскрыты широко. И возопил Абу-Джафар:

(2). «В неправде рожден я, и полна беззакония жизнь моя.

(3). Продажная душа моя, и алчет геенна пожрать душу мою.

(4). Но правы видения мои, и сила Божия говорит устами моими в видениях моих.

(5). Возносится дух мой к Богу, и возвожусь я в духе на вершину Эльбруса.

(6). Долины Грузии подо мною на юге: и море на западе.

(7). И обращается лицо мое в духе на север».

(8). И когда говорил Абу-Джафар: «Обращается лицо мое в духе на север», — вошел Арслан-бей и сказал: «Шамиль, пришли мюриды».

(9). И сказал Шамиль Абу-Джафару: «Замолчи. Доскажешь в другой раз». И не замолчал Абу-Джафар, и говорил в видении своем:

(10). «На север обращено лицо мое, и степь гяуров подо мною».

(11). И дернул Шамиль Абу-Джафара за рукав одежды его, и покачнулся Абу-Джафар, и обозрелся, и увидел Шамиля и Арслан-бея, и удивился, и сказал Шамилю: «Не мешай же».

(12). И сказал Шамиль Арслан-бею: «Держи его, а я завяжу ему рот». И снял тюрбан свой.

И сказал Абу-Джафар: «Что такое?»

И сказал Шамиль: «Ничего». — И распустил тюрбан свой, а Арслан-бей взял Абу-Джафара за руки.

И сказал Абу-Джафар: «Как?» — и задрожал, и стал синий.

И сказал Шамиль: «Нельзя иначе, Абу-Джафар». И завязал ему рот тюрбаном своим. А Арслан-бей держал его.

(13). И закричал Шамиль мюридам: «Войдите!»

И вошли мюриды и сказали: «Готово, Шамиль».

И сказал Шамиль: «Хорошо. Возьмите его. И смотрите, чтобы он не сорвал повязку. Он богохульствовал здесь».

(14). И взяли мюриды Абу-Джафара, и повели его. И вложили между двух половин расколотого дерева, выдолбленных, и связали половины. И положили пилу на грудь Абу-Джафару, на дерево против груди его.

(15). И стоял народ, и смотрел; и стоял Шамиль, и смотрел. И говорил народ: «Так и хорошо обманщику».

А мюриды пилили. А Шамиль говорил мюридам: «Вы не торопитесь; подольше, будет лучше ему. Он хотел обмануть народ».

И пилили мюриды без торопливости. А народ говорил: «Так и хорошо ему. Он хотел обмануть народ».

(16). И пилили Абу-Джафара, человека угодного Богу. Да помилует душу его Бог. Беззаконна была жизнь его. Но по воле Божией умер он. И молился за него Шамиль в сердце своем: «Да помилует Бог душу его».

(17). И когда распилили Абу-Джафара, сказал: «Бросьте тело его собакам».

И взяли мюриды тело его, бросить собакам.

(18). А Шамиль пошел назад в дом свой.

Глава десятая

(1). И вошел Шамиль в дом свой, и пошел в покой особый свой дому своего. И Арслан-бей с ним.

(2). И сказал Арслан-бей: «Разве он богохульствовал? Мне казалось не похоже на то. Было знамение духа на лице его».

(3). И сказал Шамиль: «Так Богу было угодно, чтоб умер он, как велел Бог. И жаль мне, что рано пришли мюриды. Немножко бы еще, и услышал бы я от него о тех двух бомбах, на кого они будут».

(4). И сказал Арслан-бей: «О тех двух бомбах? А точно. Понимаю, важно бы это. Может быть, те, на кого будут те бомбы, помогли бы нам, если бы сказать им».

(5). И сказал Шамиль: «Так».

(6). И помолчавши, сказал Арслан-бей: «Как же ты убил истинного пророка, Шамиль? Не хорошо. Грех перед Богом».

(7). И сказал Шамиль: «Так надобно, Арслан-бей. Кто не делает так, не годится управлять народом. Вот, например, ты. Сражаться, ты хорош. А в правители не годишься. Потому что большая душа у тебя, правдивая. Сердце у тебя справедливое. Ты не мог бы понимать, как должно правителю. Грех мне, говоришь ты. Нет: на то воля Божия. Когда поставил тебя Бог управлять народом, то и воля Божия на все, что надобно делать, по делам моим, чтобы оставаться на месте, на которое поставлен я». И помолчавши, сказал: «Арслан-бей, правдивая душа! Без обмана тут нельзя».

(8). И сказал Арслан-бей: «Но когда слово его истинное, то все равно, сбудется же».

(9). И сказал Шамиль: «Когда сбудется, то и сбудется. А пока сбудется, не надобно позволять, чтобы смущали народ и мешали нашему делу».

(10). И помолчавши, сказал Арслан-бей: «Но хоть бы о двух-то бомбах дать ему договорить».

(11). И сказал Шамиль: «Хорошо бы, если бы можно. Но мюриды-то ждали бы; что подумали б они? „Видно, Шамиль верит истине его слов, когда заставляет нас ждать“, — подумали б они».

(12). И сказал Арслан-бей: «Так. А жаль, что не услышал ты о двух-то бомбах».

(13). И сказал Шамиль: «Я и сам сказал: жаль».

(14). И сказал Арслан-бей: «Как же ты теперь? Где найдешь другого пророка, чтобы узнать?»

(15). И сказал Шамиль: «Обойдусь. Что надобно мне видеть в видении, то я и сам все вижу».

(16). И замолчал Арслан-бей. И замолчал Шамиль.

(17). И сел Шамиль писать слова те, все, от слова до слова, для научения детям своим, если кто из них будет править народом. Потому что этого не знает Шамиль, и не может видеть в видении, будет ли кто из его детей править народом. Потому что такова воля Божия. Что нужно видеть Шамилю, то дает ему Бог видеть в видении. А чего Бог не дает ему видеть, того он не знает.

(18). И да будет воля Божия. И что написано в Книге судеб, то написано. Но милосерд Бог и милостив. И может быть, кроме того, что сказал из Книги судеб Казы-Мулла Абу-Джафару, там написано и еще что-нибудь. И может быть, написано там, как спастись Кавказу и без покорности гяурам. Бог велик; и нет меры всемогуществу его, и нет конца благости его к правоверным.

Так написал Шамиль Гумрийский.

Да будет препрославлен Бог!

Знамение на кровле

(По рассказу очевидца)

Не только простолюдины, везде и всегда легковерные, но и мюриды, и даже наибы — сами администраторы, опытные в делах управления, — все остались убеждены, что Абу-Джафар говорил по подкупу от князя Воронцова, получил достойное наказание за обман; и все смеялись над его лживым словом.

Но не долго. На пятую пятницу после страдальческой смерти несчастного марабута, — в то самое время, когда муэдзин, взобравшись на минарет или единственной, как мне показалось по характеру выражений рассказчика, или если не единственной, то главной мечети в Гунибе, взвизгнул пронзительным голосом, призывая правоверных к утренней молитве, — в тот же самый миг пронесся над Гунибом, с той стороны, где дом Шамиля, другой крик, заливающийся перекатами еще более визгливыми и пронзительными, — козлиный крик, — чистейший козлиный крик, но чрезвычайной энергии.

«Что такое? Неужели сбывается?» — вздрогнул сам Арслан-бей, — хоть и человек вообще бестрепетного мужества, хоть и приготовленный не ныне-завтра услышать козлогласование, предсказанное пророком. Тем ужаснее, разумеется, затрепетали сердца других, менее бесстрашных и не ожидавших. Кто в чем был, — многие даже не надевши туфель, бежали, как и сам Арслан-бей, к дому Шамиля, бежали, оглушаемые неутомимым и неимоверно звонким козлиным воплем.

И подбегая, видели: сбылось. На кровле дома Шамиля стоял и блеял совершенно по-козлиному — действительно, баран; очень обыкновенный с виду и даже не из казистых: самый простой баран, тускло-желтоватый, среднего роста, сухощавый, — словом, незавидный, простой баран. Как подбегал кто, остолбеневал, и стоял молча, разинув рот, вытаращив глаза. Баран заливался с каким-то неистовством, будто в упоении восторга от своего искусства и звучного органа: задравши кверху голову, тихо поводил носом и раскрытым широко ртом, и драл горло по-козлиному с силою десяти козлов.

Несколько минут было гробовое молчание в толпе под ужасом этих рулад.