Вербы пробуждаются зимой (Роман) - Бораненков Николай Егорович (книги без сокращений txt) 📗
Полковник шел по длинному кривому коридору и показывал, где размещаются инспектора, заместители, секретари, а Сергей, на ходу запоминая сказанное, думал:
«Какая же из них Ася? Не та ли, что не глянула на меня? А впрочем, какое мне дело до нее. Ася она или Тася…»
Зашли в комнату с двумя выходящими во двор окнами. Сидевшие за столами молодой улыбчивый капитан второго ранга и лет сорока полковник с исхудалым лицом и впалыми веселыми глазами встали.
— Познакомьтесь, старики! — обратился к ним начальник отдела., — Ваш однокашник.
Сергей протянул руку капитану второго ранга:
— Ярцев Сергей.
— Михаил Бородин, — ответил тот и добавил: — Сухопутный моряк с прошлого года.
Полковник с веселыми глазами подошел сам.
— Василий Евсеич Серегин, — представился он, подав руку. — Твой сосед по столу.
— Очень рад, — не зная почему, ответил Ярцев. — Только какой сосед? Тут два пустых стола. Справа или слева?
Начальник подошел к старому, почернелому столу, стоявшему ближе к порогу, хлопнул ладонью по забрызганной чернилами крышке.
— Вот, старик, твое место. Занимай его и приступай к делу. — Он вытащил из синей папки маленькое, на четвертушке бумаги, письмо и, вручая его, сказал: — Рассмотришь и доложишь. Приступай.
Прежде чем сесть за стол, Сергей вытряхнул из ящиков пыль, клочья бумаги, окурки, налил в мраморный прибор чернил. Василий Евсеевич принес откуда-то лист цветной бумаги и застелил крышку. Бородин торжественно поставил настольный календарь.
Сергей поблагодарил товарищей за помощь и, между прочим, заметил:
— А начальник у вас добрый. Всех запросто «стариками» зовет.
Бородин улыбнулся.
— Мягко стелет, но жестко спать.
— Столами наш Афоня не бросается, но телефоны на пол летят, — добавил Серегин.
— Вид у него усталый. Может, от этого? — рассудил, не зная причин, Ярцев.
— А кто виноват? — помрачнел Серегин. — Сам себя изводит. Переписывает по двадцать раз пустячную бумажку. Белого света не видит, сутками сидит. И как это от него жена не ушла?
Ярцев углубился в чтение письма. Заместитель командира какой-то стрелковой роты спрашивал: обязательно ли ему находиться в воскресенье в подразделении? Сергей сразу же написал ответ: «Нет, необязательно. Вы можете выходной день провести по своему усмотрению. Но, чтобы в роте и без Вас культурно-массовая работа шла по плану, Вам надо опираться на актив, заранее давать ему задание…»
Через час Ярцев понес составленную бумагу на доклад.
Прочитав ее, полковник Зобов поморщился и единым махом перекрестил ответ черным карандашом.
— Плохо, старик. Не пойдет.
— Почему? — удивился Сергей.
— Почему — почитай Фому. Такие векселя мы давать не можем. Он получит завтра ваш ответ и начнет им козырять перед всеми. «Мне из центра сказали: в воскресенье необязательно работать».
— Так это же правильный ответ, — попытался отстоять свое мнение Сергей. — Зачем же каждый раз торчать в роте, если можно организацию досуга поручить активу?
— Ты слушай, что старшие говорят, — прервал Зобов. — Я на этих ответах собаку съел. В нашем деле осторожность нужна. А вдруг да бумага вернется назад да попадет в руки начальства? Что тогда? А ну-ка, скажут, подать нам растяпу. Кто без согласования с нами бумагу послал? Да за жабры тебя, за штаны… Нет, старик, этого допустить я не могу. Я, как вратарь на воротах, отбиваю каждую бумагу. И, слава богу, ни одной еще в сетку не пропустил.
— Так что же делать с письмом?
— Отошлем его в округ. В политуправление. Пусть там и разбираются, любые разъяснения дают.
Ушел Сергей, сел за стол, задумался: «Что за наваждение? Откуда у Зобова такая робость? На простой вопрос боится ответить. Запуган, что ли? Обжегся на чем? Или, может, хитрит, не. желает ответственность брать на себя? Тогда за каким дьяволом и кресло начальника занимать?»
Деревянная стружка. Простая стружка из-под фуганка. Знаете ли вы, как приятно пахнет она! Не знаете? Тогда скорее спешите в столярную мастерскую Ганса Пипке. О! Уж он-то знает запах этой стружки.
Вжи, вжи, вжи… — вылетает она, завиваясь колечками, из оконца фуганка. Лучи раннего солнца надают на нее, и она кажется то золотыми венчальными кольцами, то прядями кудрявой девушки, то наручными браслетами тончайшего литья. А какой источается запах от нее! Бог мой! Нет слаще этого запаха на земле.
Пипке берет горсть золотых колечек, подносит их к носу и с шумом, причмокивая губами, вдыхает тончайший аромат сухой березы.
Никто не ворчит, не подгоняет. Только разве Марта выглянет в окошко, крикнет: «Ганс! Да кончай же. Кофе остыло».
Гансу хочется и чашку кофе испить, и лишнюю доску профуганить. Руки так и рвутся к верстаку.
Вжить-жить. Вжить-жить… — выговаривает фуганок.
Так, так, так… — подбадривает за садом соловей.
А над крышей синее, как таз из-под вишневого варенья, небо. Воздух настоен на яблоневых цветах. Как жить хорошо! А почести какие! Только и слышится от клиентов: «У вас золотые руки, Пипке!», «Дай вам бог здоровья, Пипке!», «Ах, какой вы мастер, господин Пинке!», «В таких кроватях просто молодеешь!».
Старый Пипке доволен. Тает доска под фуганком. В прошлую неделю сделал одну кровать. В эту — две. И еще день в резерве на беседу в пивном баре остался. Снял Пипке фартук, убрал стружки под верстаком, собрался домой. Но в это время дверь распахнулась, и в столярную с трудом втиснулся грузный человек на костылях. По одутловатому, бледному лицу его катился пот.
— К вам можно? — уже в сарае спросил он.
— Пожалуйста. Прошу вас. Я очень рад, — засуетился Пипке, сметая фартуком со стула.
Мужчина сел, вытер рукавом мундира лицо.
— Не… не смогли бы вы, господин Пипке, сделать мне для ноги колодку. Старая негодна. Голень в кровь стираю.
— Один момент, — присел на корточки Пипке. — Покажите.
Мужчина приподнял штанину. Под ней был тупой забинтованный обрубок с бурыми пятнами проступившей крови.
— Вот смотрите. Выше колена. Был человеком, кочегарил, а стал…
— О, да! Высоко. Где же вас укоротили?
— Известно где. В России.
Безногий опустил штанину.
— Так как же? Возьметесь?
Пипке почесал затылок:
— Новое дело. Не занимался.
— Напрасно. Теперь столько безногих. Можно хорошо заработать. Марки так и посыпятся.
— Нет, — вздохнул Пипке. — Таких марок мне не надо. Я сам еле ноги унес. А колодку я сделаю вам.
— Спасибо. Когда прикажете зайти?
— Зайдите на той неделе. Нет, зачем же мучиться? Приходите завтра к вечеру.
Безногий заковылял прочь. Пипке тоже бы надо идти завтракать, но он сел на доски и глубоко задумался.
В житейских заботах, в бумажной писанине текло у Сергея время. Как вешнюю льдину, все дальше и дальше уносило его от армейской жизни. Уже забыл он, чем пахнут лагерные травы, как клубятся под колесами машин степные дороги, не помнил, когда в последний раз слыхал полковую зорю, сигнальный рожок и те бодрые песни, от которых теплеет сердце и тверже становится шаг. Только по рассказам инспекторов, ездивших в командировку, и докладам на собраниях слыхал он, какие произошли в войсках перемены. Говорили, что в частях уже нет конного транспорта, что поршневые самолеты заменяются реактивными и что солдаты теперь ходят на учения не пешком, а ездят на машинах.
Как хотелось побывать в войсках самому, посмотреть на все своими глазами! Но все попытки вырваться в командировку разбивались о железное упорство Зобова. Всякий раз, когда Сергей приходил с просьбой послать его хотя бы на неделю в войска, тот откидывался на спинку стула, скрещивал руки на животе и начинал:
— Старик! И на кой ляд тебе ехать, глотать лагерную пыль, спать на соломенном матраце, вставать чуть свет, жариться на солнцепеке и есть военторговский супешник? То ли дело тут. Тепло, светло и комары не кусают. Сиди себе и пиши, отвечай на входящие.
