Вербы пробуждаются зимой (Роман) - Бораненков Николай Егорович (книги без сокращений txt) 📗
Далеко Волга от речонки Вихлянии, петляющей в Залужье на Смоленщине. Но и здесь, в глухих лесах, испокон веков гуляет слава о Волге-матушке. Еще в босоногом детстве слушал Сережа Ярцев дивные сказки про золотые струги, скользящие по Волге, про лихого атамана Стеньку Разина, который бросил княжну в набежавшую волну, жадно ловил слова волжских песен. Их пели смоленские девчата в хороводах, бабы за свадебными столами, захмелевшие мужики, приезжие городские певцы.
С Волги был и местный поп Анисим. Он очень реки любил. Отслужив заутреню, бывало, брал бредень и направлялся с дьяконом Никодимом на Вихлянку за карасями. А так как караси в чистой воде не ловились, воду надо было постоянно мутить, то отец Анисим скликал ребятишек:
— Месите, божьи дети, заводь. По копейке дам.
Ребята хныкали:
— Батюшка, там пиявок много. Заплатите по две.
— Ладно, ладно, ерухи. Оплачу по две. Только чтоб отменно. Как тесто, взмесили.
После изнурительного труда отец Анисим все же платил по копейке, так как, по его словам, грязь была недостаточно взмешана и большой карась якобы остался на дне.
Когда же ребятишек поблизости не оказывалось, отец Анисим и Никодим раздевались догола и месили грязь сами. Потом раскидывали на всю заводь бредень и долго тянули. Дьякон был худой, немощный (батюшка мог двух таких взять в охапку и унести), то и дело спотыкался, ронял «клячу», и Анисим сердито покрикивал на него:
— Ах, чтоб тебя! Да тяни же, тяни, ради Христа. Хлебов ты, что ли, не ел?
— Да тяну, ваше священство. Всей мочью тяну.
— Тянешь ты, яко конь, не евши овса. На Волгу бы тебя, к рыбакам. Враз бы выбили лень. Ах, мать божья! Опять, анафема, сверх сиганула. Да держи же мотню! Держи!
Наловив карасей, они варили тут же на берегу уху, распивали бутылку, и захмелевший батюшка раскатисто пел:
— «Ой ты, матушка, ты раз-доль-ная! Утопи ты в ней грусть-тоску мою…»
Приезжали на все лето с Волги цыгане — черные, загорелые, а с первыми прихватами уходили снова куда-то под Астрахань, где, по их словам, зимой тепло, как на печке, и в верстовых затонах рыбы ловятся семипудовые.
В сознании Сергея долго не вмещалось представление о размерах Волги и таких огромных рыбах в ней. Самой большой речкой он считал свою Вихлянку, потому что никогда ему не удавалось переплывать ее. А попавшего однажды в сачок усатого налима — самой великой рыбой. Соразмерно было понятие и о кораблях. Лодка отца Анисима считалась сказочным дредноутом, и, когда удавалось украдкой, с большим риском (отец Анисим больно сек крапивой) покататься на ней, радости не было конца.
Уже много позже, когда учился в школе, узнал Сергей правду о Волге, и восторженное чувство охватило его. Захотелось побывать на родине Ленина и Горького, своими глазами увидеть Жигулевские горы и песчаные плесы, по которым когда-то брели бурлаки, походить по степному прибрежью, где звенели сабли, скрещенные в бою, поплавать на лодках в астраханском царстве пуганных птиц.
И вот теперь, на тридцать втором году жизни, сбылась давнишняя мечта Сергея. Он ехал на Волгу — волнующую сердце Волгу.
Маленький штабной автобус, как и остальные три, был переполнен офицерами из управления. Все, за исключением женщин, везли с собой рыболовецкие снасти — удочки, спиннинги, подхватки, кружки. Табачков, сопровождающий на массовку Зобова, тащил даже надувную лодку и бредень.
Сергей же поехал с пустыми руками. Его не интересовали большие уловы, за которыми пустились в такую даль многие рыбаки. Он хотел только одного — увидеть Волгу, покупаться в ней, побродить (если удастся, конечно) с Асей по берегу. Девушка ехала во второй машине, где сидел с трофейным аккордеоном шофер генерала Хмелева. Даже сквозь гул моторов слышался ее звонкий голосок:
«Ты учти, что немало других на меня обращают внимание…»
«Да, — вздохнул украдкой Сергей. — На тебя-то и впрямь обращают… Вот и мне хочется побыть с тобой, взглянуть на тебя».
Солнце поднялось над березами, бросило снопы света на мокрый асфальт. Под колесами машин весело шумели лужи. Вскоре деревья поредели. Березняк сменился зарослями калины, лозняка, а за ним показался широкий, в бугристых взметах и камышовых ложбинках луг. У ложбин, как старухи на посиделках, грелись на солнце озябшие за ночь ракиты. Из озерных чаш тянулся дымок, будто они были налиты чем-то горячим.
Огромный, плечистый дуб с двумя разлатыми, протянутыми к солнцу сучьями казался издали великаном, благословляющим с крутояра кого-то в путь.
Машина подкатила к дубу, круто развернулась, и все вдруг закричали:
— Волга! Волга! Ура-а!!!
Сергей выпрыгнул из машины и не помня себя, как когда-то в детстве, пустился к обрыву. На какую-то минуту у него захватило дух. Сердце колыхнулось. Он увидел ее — желанную Волгу. Далеко разошлись берега под ее могучим напором. Добрый километр между ними. Но и этого было ей мало в весенние денечки. Вдоволь погуляла, как видно, по лугам и пашням, оставив примятые кусты, зеркала озер и золотые гребни. Теперь же она была тиха и спокойна. Незримо несла свои чистые воды куда-то в раздолье, в голубую даль.
Белый, как лебедь, пароход рассекал острой грудью плавкое стекло. Чайки с пронзительным криком, сверкая на солнце крыльями, носились за его кормой. Навстречу пароходу, шлепая лопастями, черный трудяга-буксир тащил сцеп из трех барж, груженных тракторами. У берега мягко плескалась волна. На ней, позвякивая цепями, качалось несколько лодок и маленький катер с ласковой надписью «Миленок».
Неоглядный простор, ширь речная ошеломили Сергея. Сняв фуражку и расстегнув воротник кителя, он стоял на высоком обрыве, глядел и не мог наглядеться на могучую реку.
— Товарищи! Прошу не расходиться. Все сюда! — раздался позади голос Зобова.
Сергей подошел к машине. Зобов стоял на подножке в войлочной шляпе, кремовой рубашке, белых парусиновых брюках и теперь совсем был похож на бухгалтера сельпо.
— Прошу внимания! — поднял он руку. — Коротенький инструктаж. Во избежание всяких ЧП требую далеко не уходить, глубоко не заплывать, луга не топтать, лодки чужие не трогать и вообще советую не забывать, откуда вы и кто вы.
— Афоня-я! Афоша-а! — окликнула Зобова супруга. — Глянь-ка, каких цветов нарвала?
Зобов сердито махнул рукой.
— Отстань. Я занят.
Супруга виновато пожала плечами и, спрятав цветы за спину, поспешила прочь. А Зобов еще строже и грознее предупредил:
— В случае чего, пеняйте на себя. Я вам сказал, предупредил, а за остальное Зобов не ответчик.
— Разрешите идти? — стукнул в шутку каблуками один из парней.
— Да, ступайте. Начинайте, товарищи, мероприятие. Начинайте…
Аккордеонист грянул марш, и люди, прибывшие на массовку, оживленно комментируя зобовский инструктаж, подшучивая друг над другом, повалили с узелками, снастями к реке.
К Ярцеву подошел Бородин, одетый в штатский костюм. На плече у него качались две удочки из бамбука.
— Сергей! Рыбачить пойдешь? Удочку тебе достал.
— Спасибо. Но я покататься решил.
— А может, пойдем? У меня и поллитровка есть.
— Лови. А на уху и к поллитровке успею.
— Ну, как хочешь.
В брезентовой куртке и в забрызганных цветочной пылью охотничьих сапогах подбежал запыхавшийся офицер.
— Что случилось? Зачем собрали?
Бородин крикнул через плечо:
— Афоня инструктаж давал.
— Тьфу, что б те намочило, — плюнул офицер. — А я бежал. Удочки с поклевом бросил. — И, смачно выругавшись, пустился через луг.
По песчаному скосу Ярцев сбежал к реке. Сюда, к лодкам, как ему показалось, минут десять назад спустилась Ася. Это был очень удачный момент пригласить ее покататься на лодке. Но, к удивлению, Аси там не оказалось. Сергей прошелся по намыву вправо, влево, встретил трех машинисток (искупавшись, они сидели на песке), но Аси нигде не было.
Сергей нервничал, злился. Черт бы его побрал с этим инструктажем. Пока слушал нравоучение, кто-то из парней увел девчонку. Да и то сказать: не интересуется, шут с ней. Чего убиваться. Покатаюсь один.
