Глоток воды из Леты (СИ) - Змаева Ангелина (е книги TXT) 📗

Annotation

Воспоминания о времени, которое все больше и больше скрывается за завесой мифа.

Лицензия: Creative Commons BY-ND.

— Машенька! Пора завтракать...

Мамин голос врывается в звуки капели весенних сосулек. Тепло опережает календарь, впрочем, и по календарю зима доживает последние дни. Впереди весна — время надежд, а не тихой грусти и смертной тоски. Надо брать себя в руки, Мария. Девочка Маша, Мария Филипповна или "баба Маша" — неважно. Все равно надо. Родители должны видеть веселую и беззаботную девочку, почти такую, как раньше. Иного не нужно ни им, ни мне. Однако раннее утро и поздний вечер, когда нет дневной суеты и особенно остро подступает одиночество, глубокое и абсолютное, заставляют сердце сжиматься и внутренне ныть.

Тогда я проклинаю этот Новый Год, и автобус, который занесло на скользкой дороге прямо на ковш идущего навстречу бульдозера. Я тогда вылетела с сиденья и ударилась головой о поручень. А когда очнулась... нет, еще до того, как очнулась, пока тело лежало где-то в больнице, в голову хлынул поток чужой памяти, чужого опыта, чужой судьбы. Буддисты буряты сказали бы — "проснулась память прошлого воплощения". И очень похоже, что были бы правы. Если сопоставить даты смерти и рождения, получается между тем и другим пара лет каких-то блужданий. Удивляет меня желание буддистов достичь такого состояния. Сами не знают, чего хотят. Мое "одиночество вдвоем" весьма стало смахивать на ад. Тот самый, "ледяной". Как если бы я была звездолетчиком, чей корабль разбился на планете разумных ящеров. Даже если эти ящеры хорошо ко мне относятся. Казалось бы, я дома, и вокруг все свои, но я — девочка (да, я могу так говорить о себе) с памятью старухи. Девочка, которая помнит ласки у ночных костров, каждого ребенка у груди, старость, беспокойство о внуках, слепнущие глаза и холодные когти смерти. Нет "бирки", которую можно было бы повесить на шею такой девочке, а без "бирки" человека не существует. Значит, повесят какую-нибудь из имеющихся. Например, "сумасшедшая", а мне разве этого надо?

— Маша! — папа делает вид, что сердится.

Бегу на кухню, беззаботно прыгая на одной ножке через порог. На лицо — глуповато-мечтательное выражение.

— Маша, ты где застряла?

— Мам, я на капель засмотрелась. Весна! — улыбаюсь до ушей.

Как бы хотелось в самом деле просто радоваться весне и ни о чем, ни о чем не думать больше. Как прошлой весной, например. Тепло, солнышко... Сейчас самые мои мучительные грезы встают перед глазами серыми призрачными ладонями у лица, сложенными пригоршней, а в них — голубая туманная вода, которую можно пить. Глоток воды из Леты. Как я порой мечтаю о нем...

— Весна-а... Гляди-ка, Света, а дочка у нас повзрослела, весну почувствовала. Как кошка. Если так пойдет, могут и мальчики появиться. — Папа говорит вроде бы маме, а косит глазом на меня.

— Тогда, пап, тебе придется объяснить, что с этими мальчиками делать.

Папа сдвигает брови и от этого сразу становится серьезным. Я сделала что-то не так? Ах да, девочка должна покраснеть и спрятать глазки. Прокол. И что теперь? Достоверно изобразить замешательство я все равно не смогу. Не перед папой, у него многолетняя тренировка по смущанию мамы, каждый раз останавливаясь на грани. В чем-то я его сейчас понимаю. Папа у меня известный в городе хирург, а мама — библиотекарь, и очень смешно краснеет, когда начинаются разговоры на "скользкие" темы. Значит, нечего стесняться, пусть у меня будет "переходный возраст".

— Машенька, Гриша, ешьте быстрее омлет, а то он совсем остынет.

— Да, Cветуль. А с тобой, дочка, вечером поговорим.

Киваю головой. Поговорим, и мне нужно подготовиться. Тоже "на грани", как папина игра с мамой.

* * *

Первый урок математики прошел тихо и скучно. Писали очередную контрольную, пыхтели над уравнениями, грызли ручки. Второй — физика, все надеялись расслабиться и "утереть трудовой пот", но непредсказуемость настроений Елены Петровны, физички и одновременно классной седьмого "Б", вносила нервную нотку. Мне учеба особых проблем не доставляла, хотя и пустым занятием не была. Память бригадира консервного цеха из маленького сибирского поселка несла много полезных сведений, только не из школьной программы.

— Тема нашего сегодняшнего урока — сила тока. Что такое "сила тока"? Определение мы проходили в прошлый раз. Кто ответит?

— … !

Треск, вонь, искры. Визг девочек с задних парт. Свет в классе не мигал — значит, не розетка. А что тогда? Конденсатор?

— Елена Петровна, это Бураков силу тока меряет!

По классу прокатываются смешки. У меня тоже губы расплываются в невольной улыбке. Но то, кем это сказано, охлаждает шумное веселье. Славик Рыбачев — любитель мелких пакостей, прикидывающийся пай-мальчиком, которому все сходит с рук. Как же — сын какой-то шишки в горкоме партии, и уже комсомолец. Вдобавок входит в "оперативный отряд" по отлову фарцы, торгующей записями заграничной музыки на городской толкучке. Фарца — ребята неприятные, но эти отрядовцы, по-моему, просто юные бандиты. Тот же Славик порой теряет берега, особенно когда является в школу "слегка навеселе". Пару раз пытался приставать и ко мне, но пока удавалось улизнуть без серьезных конфликтов. И если сейчас Славик веселит ребят...

— Бураков! Неси сюда, что у тебя там!

Витька Бураков — парень в общем-то даже симпатичный, но очень уж мрачный. Плюс еще слава "сына уголовника". Сидит за задней партой один и используется учителями в качестве образца "плохого мальчика". Явных врагов не имеет, потому что еще в первом классе желающие могли выяснить — дерется Витька хорошо, да сам не задирается. Так и живет, "темным пятном в темном углу". Вот и сейчас идет, опустив глаза в пол и поджав губы. В руках здоровенный конденсатор размером с молочную бутылку, два куска толстой медной проволоки, прикрученные к нему. Все ясно: эту штуковину закатили в парту, и когда Витька сунул туда портфель...

— И что мне с тобой делать, Бураков?

— Ну... — дернул плечом, — отдайте тому, чье оно. — И кладет конденсатор на учительский стол.

— Хочешь сказать, что это сделал не ты.

Витька опять пожимает плечами, дескать, ослу ясно, что нет. Ослу-то, может, и ясно, но не Елене Петровне. Одно дело — "штатный хулиган" опять хулиганит, совсем другое — искать настоящего виновника. Во-первых, непонятно как, а во-вторых, можно найти кого-нибудь "не того".

Светка Птичкина, моя соседка по парте, наклоняется к моему уху и громким шепотом, слышным на весь класс, едва сдерживая смех:

— Хи-хи! Этого урода сейчас опять накажут.

Кривлюсь, как от горькой сливы. Елена Петровна замечает нас и ее раздражение находит новую цель:

— Птичкина! Косолапова! Это что еще за хиханьки-хаханьки?! Так, я сейчас вот что сделаю: Птичкина, пересядь назад, а ты, — тычет пальцем в Витьку, — будешь сидеть с Косолаповой.

Светка дуется и изображает вселенскую скорбь. Тяжело вздыхая, медленно собирает тетрадки, и отправляется "на камчатку." Наверняка все переменки будет жаловаться, как ей там скучно. "Скучно" в данном случае значит — не у кого списать. Витька плюхается на ее место, заглядывает в парту, прежде чем сунуть туда портфель, достает учебник. Хмуро зыркает на меня:

— Ты, это... подвинься.

Злобы в голосе нет, есть тщательно скрываемое смущение и обида. Двигаюсь, но не от него, а наоборот, поближе.

— Э-э-э... — опасливо отодвинулся на краешек парты, весь сжался. Оглядываю класс, все отвлеклись, листают учебники. Незаметно накрываю Витькину руку своей:

— Ничего. На самом деле никто не верит, что это ты притащил конденсатор.

Витька смотрит на меня недоверчиво-изумленно. Чуть заметно улыбаюсь и киваю. А потом, как ни в чем не бывало, зарываюсь в учебник.