Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
— Ну, мать, милота охренительная, прости за точность формулировки. Недотрогу нашу Нерлин подцепил, и Костюнчик хоть бы хны, бровью не повел. Сговорились они, что ли? Как думаешь? Все бабы бляди… Кофейку покрепче организуй, а?
Макар обнял Варю и помял ее грудь, легкодоступную в ситцевом халатике, без лифчика. Пахло от него только сигаретами и возбуждением, которое сразу передалось и ей.
В кровати они смаковали (воображение незаурядное, творческое) подробности Клавиного падения, как будто порнуху смотрели, типа Тинто Брасса или покруче, одинаково подстегивающую обоих. Варя даже согласилась на… В фильме «Шлюха» проститутка объясняет, чего жены мужьям не делают, вот на это.
Четверть часа дверь в кабинет Макара не дергалась, не открывалась, он даже проверил, не заперто ли. Телефон молчал — вообще-то ничего неожиданного для пятничного вечера во второй половине августа. Да, одиноким маргиналом чувствует себя всякий, кто до сих пор еще не съездил в отпуск и уже не поедет. А не понимаешь своей второсортности — втолкуют, очень доходчиво для чувствительного человека. Вопрос «где в этом году отдыхаете?» начинают задавать весной и лишь к декабрю его разящая сила ослабевает (не сразу, глагол проходит еще стадию прошедшего времени — «отдыхали»), и то только потому, что подоспело: «А на Рождество куда поедете?»
Само слово «Рождество» пробилось в бытовой контекст благодаря ауре начинающегося века-тысячелетия, разветвилось на западное и православное и принялось избавляться от духовной сущности, чтобы беззастенчиво, как нувориш какой-то, кичиться своей позолотой, вошедшей в моду.
В советские времена с модой было попроще: из двух двигателей, идеологического и экономического, которые поддерживают ее искусственную жизнь (у первобытных людей никакой моды, думаю, не было, животному и растительному миру она тоже ни к чему), ведущим был, конечно, идеологический. Простодушные — а это состояние и удобно, и естественно для преобладающего большинства сограждан — не задумываясь, послушно праздновали майские и октябрьские; ханжи, трусы и карьеристы тоже демонстрировали свое подчинение моде, втихомолку обтяпывая делишки, совсем не поощряемые официозом. Ну и до чего уж такого необычного они додумывались? Какое-то детишко члена Политбюро стреляло слонов-тигров на африканском сафари. Некоторых удачливых перестройщиков это так впечатлило, что они, дабы переплюнуть коммунистическую роскошь, везли самолетом свой любимый джип на такие стрельбища (как пароходом из Парижа хлестаковский суп)… И фантазия их убога… А все ведь узнается, тайное становится, неминуемо становится явным: программа Всевышнего имеет много степеней защиты, и затаивший обиду — один из ее стражников. В случае с детишкиным сафари проговорился знатный советский режиссер, безропотно отдавший тогда свою заграничную премию на это самое развлечение. Через много лет такие усердные послушники начали бравировать былым конформизмом, выставляя себя страдальцами от жестокого режима.
Тут уж восхитишься поклонниками джаза (среда интеллектуалов в провинции, в Москве — гораздо шире), носителями клешей с колокольчиками, стилягами всякими — такая фронда, доступная не только элите, такая инстинктивная борьба с отупляющей и развращающей морально-идеологической скукой честна и отважна. За решетку тогда могли привести эти, детскими сейчас кажущиеся, шалости. Впрочем, заигрываться всегда опасно, лимоновская судьба тому пример. Настоящий фашизм страшен, но он умеет защищаться, а с игровым эпатажем бороться проще, эффектнее и безопаснее для чиновников, вынужденных имитировать правосудие.
Макар-то с Варей никогда не шли поперек моды, неофициальной в том числе. (Такой штрих: познакомились они в своем провинциальном университете, Макар был главным редактором рукописного журнала, а Варя принесла туда свое «не могу молчать!» о преддипломной практике в блатной горкомовской больнице. После выхода в свет очередного номера она потеряла обещанное место, а он — аспирантуру. Пострадать за идеологическую смелость было очень модно. Но горечь от притеснений не прошла и тогда, когда Макар уже поступил в московскую аспирантуру. Всего один удар государственного кнута, а какой педагогический эффект… На всю жизнь научил не лезть на рожон. С тех пор Макар стал универсалом — никогда ни с кем не ссорился, ни к каким крайностям не присоединялся, в партию не вступил, но и в диссиденты не подался…)
Так вот насчет отдыха — в те времена Макар с Варей послушно и с удовольствием ездили, как все, кому это было доступно, в Сочи — Болгарию — Карловы Вары, а теперь пожарились уже в Анталии и на Коста-Браво, на Кипре и в Италии — кажется, именно в такой последовательности наши стада открывали для себя европейский мир, паслись у воды, по возвращении опять сбивались в стада, чтобы посравнивать за трапезой, утонченной европейскими навыками, свой шоколадный загар, обильность шведского стола, обманчивую звездность отелей… Гурманы упоминали еще картинные галереи, архитектурные красоты, но в каждом застолье таких любителей было не более одного (если и двое, то из одной семьи, не будет же голова с головой одного дракона между собой разговаривать, когда рядом другие животины есть), и сравнения никакого не получалось.
В это лето были запланированы Мальдивы, но как только выкупили путевки, пришлось сдать в больницу бабку — инфаркт. Оставалось кичиться своими несчастьями… А тут сменилась мода на страдания, господствовавшая в советские времена (ханжеская мода, в душе-то не огорчались, а радовались соседским бедам, сами их кликали на чужие головы — низость человеческой природы можно скрыть, но никак ее не уничтожишь). Похваляться стали успехом, богатством, здоровьем. (Фашистские какие-то добродетели, ни один человек не может обладать ими всю жизнь. Триада эта требует притворства перед другими и вранья себе — вот в чем ее разрушительная сила.)
Здоровье… Стоило Макару подумать о нем, как он сразу почувствовал, что за грудиной опять давит — привычная уже боль, а всякий раз, распознав ее, понимаешь, какая это вредная привычка. Хорошо хоть пить бросил… И тут же мысль метнулась к сейфу, где был спрятан (от кого? ключ ведь только у него… от самого себя и спрятан) бутылек виски, оставленный бизнес-вумен одной, с комсомольской юности усвоившей, что презент делу не помеха. Именно знак признательности, а никакая не взятка. (Да и что такое взятка — всего лишь комиссионные, не облагаемые налогом, процент от сделки, улизнувший от государства. Кому по силам прервать эту дурную бесконечность: государство накалывает своих граждан, и они пользуются любой возможностью провести государство, а оно со своими гражданами по-другому никак не сладит, как только обирая их, а они…) Ну, в случае с бутылкой нехороших подозрений не возникает у знающих, ведь и самая дорогая по сравнению с суммой заключенного контракта — мелочь, смешно даже всерьез это рассматривать… Но вот год назад, когда у Макара руки начинали подрагивать, как только он дотрагивался до пузатого прохладного бока, пришлось искать другой эквивалент универсального подарка. Найти не получилось, не зря во времена дефицита — товаров ли, денег, все равно, — бутылка была самой крепкой валютой, а талон на водку в разгар инфляции не обесценивался ни на йоту. Спиртное — на территории России — заряжается энергией, не тепловой, не психологической, а метафизически-загадочной, как русская душа.
И вот все эмоции уже сосредоточились на том сосуде, Макар мысленно раздевал тягучую коричневую субстанцию, видел ее сквозь железную дверцу сейфа, сквозь глянцевую картонную коробку и яркую этикетку с пшеничным, почти нашим, шишкинским полем… Рука сама по себе, не подчиняясь головным командам, стала шарить в портфеле, сначала спокойно, медленно, а под конец все более нервно и раздраженно. Вывалил содержимое на стол — нет ключа… А, черт, с тех пор, как новый кейс посеял то ли в такси, то ли в подворотне — по пьянке так и не вспомнил где, — ничего важного там не держал. «Где же этот ключ гребаный?!» — вслух выругался. Может, во внутреннем кармане пиджака? Нет, в рубашке сегодня пришел — жарко и никаких официальных встреч-переговоров не назначено… Вывернул карманы брюк, проверил, нет ли в них дыр — целые, Варвара следит. Должно быть, дома валяются. А и потерял — наплевать! Где-то тут дубликат должен быть. И точно, вот он, в коробке со скрепками. (Спросить бы у профессионалов, у воров, вправду ли стоит держать маскируемый предмет на самом видном месте или это очередной литературный обман…)
