Возвращение домой.Том 1 - Пилчер (Пильчер) Розамунд (версия книг .TXT) 📗
Все было верно, но от этого не легче; Руперт заключил девушку в объятия и дал ей выплакаться. Он был потрясен до глубины души, ибо никогда не подозревал, что Афина, всегда столь легкомысленная, беспечная, «несерьезная», способна на чувства такой силы и глубины, на такую любовь, такую преданность своей семье. Почему-то, возможно намеренно, она скрывала от него все эти чувства, и теперь у Руперта было ощущение, что он видит новое лицо девушки, другую сторону ее личности.
Его носовой платок был насквозь пропитан потом и перепачкан ружейным маслом, поэтому он подал ей полотенце для лица, чтобы она высморкалась и вытерла слезы.
— Я тебя отвезу, — повторил он. — Все равно мы собирались в Корнуолл, так что теперь просто приедем раньше, чем планировали. Я все объясню Монтегью-Криштонам, уверен, они поймут. Но мне нужно принять ванну и переодеться в чистое белье. И тебе советую сделать то же самое. Как только ты будешь готова, мы отправимся в путь.
— Понять не могу, как ты можешь быть таким добрым…
— Так уж и не можешь? — усмехнулся он. — Что ж, бывает, бывает…
Даже ему самому эта фраза показалась невероятно нелепой.
Все были чрезвычайно добры и полны сочувствия. Машину Руперта вывели из гаража и поставили у парадной двери. Кто-то взялся вытащить и сложить в багажник их чемоданы. Джейми обещал позвонить в Нанчерроу и ввести отца Афины в курс дела. Миссис Монтегью-Криштон приготовила в дорогу сандвичи и термос.
Они со всеми распрощались и наконец тронулись в путь, направившись к магистрали по длинной дороге, проложенной в узкой лесистой долине.
Афина перестала плакать, но, глядя в окно, тяжко вздохнула:
— Мне горько смотреть на всю эту красоту. Не успела я тут оказаться, и вот уже мы вынуждены уезжать.
— Мы еще вернемся, — пообещал он, но слова почему-то прозвучали глухо и безнадежно, и Афина ничего не сказала в ответ.
К тому времени как они пересекли границу между Шотландией и Англией и подъехали к гостинице «Шотландский уголок», уже опустился вечер, и Руперт осознал, что если не даст себе поспать, то начнет клевать носом прямо за рулем, и они непременно окончат свое путешествие в кювете.
— Я думаю, нам следует остановиться и переночевать в гостинице, — предложил он. — Назавтра сорвемся чуть свет и, даст Бог, покроем остаток пути засветло.
— Хорошо.
Голос Афины звучал печально, и Руперт попытался развеселить ее.
— В разных номерах, — поддразнил он.
Афина промолчала. Через минуту-другую спросила:
— Ты и вправду так хочешь?
Его точно обухом по голове огрели.
— Разве не ты этого хочешь?
— Отнюдь, — последовал невыразительный, неопределенный ответ. Она пристально смотрела вперед, в темноту, куда не достигал свет мощных передних фар.
— Ты ничем мне не обязана, сама знаешь, — сказал он.
— Я думаю не о тебе. Я о себе забочусь.
— Ты точно этого хочешь?
— Я не в том состоянии, чтобы остаться одна.
— Тогда — мистер и миссис Смит?
— Да, мистер и миссис Смит.
Итак, они провели ночь вместе, найдя отдых и утоление страсти на огромной, удобной двуспальной кровати в безликом гостиничном номере. И Руперт обнаружил, что, вопреки всем своим увлечениям, толпам обожателей, поездкам в Париж, Афина оказалась невинной. Ничего более трогательного, более волшебного не бывало с ним за всю жизнь, девушка словно подарила ему бесценный подарок, который он будет беречь и лелеять до конца своих дней.
Итак, дилемма. Она, так сказать, подкралась к нему с тылу, незаметно, и его подсознание заранее забило тревогу, чувствуя, что скоро конец покою, что в любой момент он будет захвачен врасплох и брошен между молотом и наковальней, в то время как рассудок продолжал бодро твердить, что Афина — всего лишь очередное увлечение, еще одна девушка. Ложь. Какой смысл лгать самому себе, когда правда заключается в том, что какое бы то ни было дальнейшее существование без нее теперь для него невозможно? Да, Афина стала его будущим.
Что же, дело сделано. Он признался себе в этом. Руперт сделал глубокий вдох, затем медленно и облегченно выдохнул.
— Как ты печально вздыхаешь!
Он повернул голову и увидел Афину, с улыбкой стоящую в проеме распахнутых двустворчатых стеклянных дверей. На ней было кремовое полотняное платье без рукавов, стройная талия схвачена пестрым кремово-голубым шарфом.
— Ты похожа на знаменитую актрису, — заметил он, — которая появляется и спрашивает, не собирается ли кто-нибудь идти играть в теннис?
— А ты ни дать ни взять воплощение неумолимого рока. Впрочем, ты довольно уютно устроился. Не вставай! — Она шагнула на траву, пододвинула второй шезлонг поближе к тому, в котором сидел он, и уселась бочком, чтобы быть к нему лицом. — О чем ты вздыхал?
Он потянулся к ней и взял ее руку в свою.
— Скорее всего, я просто зевал. Как спала?
— Как убитая.
— Мы ждали тебя не раньше обеда.
— Меня разбудило солнце.
— Завтракала?
— Выпила чашку кофе.
— Если честно, я не зевал — я думал.
— Вот оно что! Видимо, думать — чертовски тяжело.
— Я думал о том, что, наверно, нам следует пожениться.
Афина, казалось, была слегка изумлена.
— Господи, — пробормотала она после недолгой паузы.
— Ты находишь, это предложение ужасно?
— Нет, просто оно поступило в довольно странный момент.
— Ив чем странность?
— Не знаю, право. Да, пожалуй, во всем. Тетя Лавиния, сначала умирающая, а потом неумирающая, и эта наша бешеная гонка домой из Шотландии… Просто я чувствую, что не могу предугадать, что нас ждет дальше. Кроме того, что мы, кажется, стоим на пороге ужасной войны.
Впервые Руперт услышал из ее уст серьезное, взвешенное высказывание по поводу ситуации в Европе. За все то время, пока они были вместе, Афина производила впечатление такой беспечной, беззаботно-веселой особы, что он ни разу не поднимал при ней подобных вопросов — оттого просто, что боялся что-то нарушить; ему хотелось, чтобы она оставалась такой, какая есть. Теперь он поинтересовался:
— Это тебя пугает?
— Конечно. От одной только этой мысли меня бросает в дрожь. И ожидание просто невыносимо. Слушать все эти сообщения по радио — то же самое, что следить, как убывает песок в песочных часах. С каждым днем все становится лишь хуже и безнадежней.
— Если это может послужить тебе каким-то утешением, мы не одиноки в беде, и если что, то будем переживать лихолетье все вместе и сообща.
— За кого мне по-настоящему больно, так это за любимого папчика и таких, как он. Он уже прошел через все это раньше, и мама говорит, что он в полном отчаянии, хотя и старается изо всех сил не показывать виду. Он тревожится не за себя, а за всех нас. В особенности за Эдварда.
— Значит, это из-за войны ты не хочешь выходить за меня?
— Я этого не говорила.
— Можешь ли ты вообразить себя женой кадрового офицера?
— Не очень, но это не значит, что я бы этого не хотела.
— Итак, на данный момент мне почти нечего предложить тебе, кроме разве что многолетней разлуки. Если ты не уверена, что сможешь справиться с этим испытанием, я прекрасно тебя пойму.
— С этим я легко могу справиться, — ответила она с абсолютной уверенностью.
— Ас чем не можешь?
— Да со всякими глупостями, которые ты, вероятно, сочтешь нестоящими внимания.
— Например?
— Ну… Не прими мои слова за грубость, критиканство и прочее, но я не уверена, что впишусь в твое семейство. Признайся, Руперт, я произвела не слишком хорошее впечатление на твоих родителей.
— Я знаю, моя мать далеко не ангел, — признался он, — но она не дура. Она сумеет приспособиться к любой ситуации. И, даст Бог, пройдет не одно десятилетие, прежде чем я стану хозяином Таддингтона и на меня ляжет бремя ответственности. Ко всему прочему, хоть я и уважаю своих родителей, но никогда перед ними не трясся.
— Боже правый, да ты не робкого десятка! Хочешь сказать, что пойдешь им наперекор?
