Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
В отличие от партии, оппозиция не теряла времени даром. Прежде всего, она дала описание той стороны нашей истории, которая тщательно скрывалась официально, — дала описание системы концлагерей и рабского принудительного труда десятков миллионов человек. И не только эту сторону описала, но и оповестила о ней всю страну и весь мир.
Это, действительно, был взрыв. Не то чтобы мы этого не знали — знали. Но одно дело — туманное, нечеткое знание, и совсем другое — обстоятельное историческое описание с фактами, подробностями, цифрами, размышлениями. Книги Солженицына и других авторов, посвященные нашей истории, — великое событие русской жизни.
Перед читателем встает потрясающая картина массового террора, беспощадного, бессмысленно-жестокого, людоедского истребления не только тех, кто сколько-нибудь выделялся, хоть в чем-нибудь выделялся из посредственности, но и массы этой самой посредственности; террора, почти ни на минуту не утихавшего, косившего последовательно все слои русского общества, включая, наконец, самих организаторов и участников террора.
Вы читаете описания и тонете в море страданий, затопившем русскую землю. Кажется, все это знали — из рассказов вернувшихся, из случайных встреч, от друзей, в семьях которых «посадили» — отца, мать, дядю, старшего брата. Но у вас словно не было перед глазами точной карты местности, вы могли рассказать об отдельной траншее, о развалинах какой-то постройки, о ямах, рытвинах — а тут перед вами развернули карту: вот где эта траншея, вот эти развалины, рытвины, ямы, вот как все это выглядело в целом и какой имело масштаб.
Страшное впечатление. Картина ада. Неизбежны подсчеты — сколько же ИХ, погибших на пути к светлому будущему, к коммунизму?
Не счесть. Ни оппозиции, ни властям (если бы поинтересовались) — не счесть. Хоть все архивы откройте, все документы поднимите — точно никогда нам не узнать, сколько мы потеряли человек из собственного состава, чтобы услышать торжественное обещание партии, что уже нынешнее поколение будет жить при коммунизме, обещание, которому уже столько лет! Словно орды Тамерлана прошли по стране, оставляя всюду пирамиды черепов. В терроре, в гражданской войне, в Отечественной погиб цвет нации — по самым скромным подсчетам (страшно и написать!) миллионов семьдесят-восемьдесят. По подсчетам приблизительным. Что ж, приходите народы, учитесь нашему опыту, мечтайте его повторить…
А у нас неизбежна мысль: неужели вся эта кровь напрасно пролита? Неужели прав Михаил Булгаков, написавший в «Белой гвардии»:
«А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Нет, никто.
Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплетет землю… выйдут пышные всходы… задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет.
Никто».
Поверить в это — и не сойти с ума, не утратить всякий интерес к роду человеческому, к его истории и судьбам?
Так и хочется закричать: нет, не зря пролита кровь, в основе нашего неповторимого опыта лежат неисчислимые страдания, перенесенные нашим народом, не было никогда и нигде таких страданий, стало быть, мы научились чему-то такому, чего никто не знает и чему никто не научился.
Увы, этот наш опыт не единственный у человечества. Нет ничего неповторимого в факте нашего страдания. И не первый наш народ так самозабвенно истреблял сам себя. И не последний.
Не поленимся, полистаем страницы истории:
«…19 миллионов французов (это таким было население Франции. — Б. В.) обрекались на исчезновение с лица земли…»
«Пусть гильотина непрерывно действует по всей Республике; для Франции достаточно будет пяти миллионов жителей…»
«Каждый человек мог быть арестован… Во мраке ночи, втихомолку, тайно, без всяких формальностей… в формах самых грубых и самых оскорбительных…»
«…во Франции существовало тогда всего две партии: партия живых и партия мертвых».
«Казни и издевательства над жертвами „приучают народный ум к таким событиям, которые несколько месяцев назад привели бы его в ужас“».
«…расправлялись с землей Франции так, как этого еще никогда не делалось ни в одной покоренной стране…»; распоряжались во Франции с таким варварством, «какого нельзя было встретить ни у одного неприятеля-победителя».
21 октября 1793 года Конвент постановил: «На развалинах Лиона да будет воздвигнута колонна… со следующей надписью: Лион протестовал против свободы, Лиона больше не существует».
Был разрушен Тулон; требовали «срыть Бордо».
Франция была залита кровью. Жертвами были не только женщины, но и дети:
«Декрет 23 марта осуждал на смерть детей старше 14-летнего возраста».
Все уже было, было…
Вот вам прообраз 58-й статьи — закон о «подозрениях», — по которому подозрительными были (и подлежали репрессиям): «Те, кто своим поведением, или же своими речами, или писаниями заявляли себя сторонниками тирании или федерализма и врагами свободы; те, кто эмигрировал; те из бывших дворян, купно, мужья, жены, отцы, матери, сыновья или дочери и поверенные эмигрантов, которые не проявляли своей непрестанной преданности революции; те, коим было отказано в свидетельствах патриотизма».
Ну, чем не 58-я дробь 70-я? Да с такими формулировочками любого можно посадить. И сажали. Купно с сыновьями и дочерьми — по этому декрету без ограничения возраста — как и у нас.
Это все выписки из «Французской революции» виконта де Брока, изданной у нас в 1892 году. Я выбрал эту книгу потому, что ее автор ставит перед собой задачу рассмотреть Французскую революцию «преимущественно с нравственной стороны и в ее индивидуальных последствиях», — а именно о нравственности больше всего и пишет наша оппозиция.
Это о терроре. Но, может быть, неповторимость нашего опыта в духовном растлении людей, в той атмосфере страха, доносов, лжи, которая нас душила и не прочистилась до сих пор? Ведь пишет же Солженицын: «Каждый из нас — в грязи и навозе по собственной воле, и ничья грязь не осветляется грязью соседей». И еще пишет — о том, что наша система страшна тем, что «сверх всех физических и экономических понуждений от нас требуют еще и полную отдачу души: непрерывное активное участие в общей, для всех заведомой лжи». И в этом, по его мнению, «уникальность нашей системы», «всемирно-историческая уникальность».
Увы, и в этом уникальности нет. И это уже было, было, было… Послушаем виконта:
«Революционное правительство распоряжалось жизнью и имуществами; этого было еще мало. Оно желало поработить себе души и подчинить совесть…»
«Законом 11 августа 1792 года донос вменялся в обязанность каждому французу».
Де Брок много цитирует, вот цитата: «Донос составлял ремесло в течение всей Революции; он убивал национальное достоинство, по крайней мере, в городах; он порождал ненависть, вероломство, озлобленность, зависть, семейные узы расторгались на долгие времена…»
Еще несколько выписок:
«Во многих городах воспитатели обязаны были водить своих учеников на место казни…»
«…роль священников низведена была к роли чиновников на жалованье, которого лишали мятежных; а в случае недостаточности этой меры — прибегали к ссылке и смертной казни».
«…опасались людей с высшим образованием…»
«Горе образованию ума, дающемуся воспитанием, составляющим привилегию! Горе ученым и горе литераторам!»
Лавуазье, приговоренный к смертной казни, просил дать ему отсрочку для завершения одного важного открытия, и в этой отсрочке ему было отказано.
«Республика, — ответил Конвент, — не нуждается в химиках».
А вот как писал об Академиях один революционный журнал:
«Академии — это род зверинцев, куда с большими издержками, наподобие диких зверей, собирают шарлатанов и ученых педантов».
Еще выписка:
«Преследовали всех образованных людей; достаточно было обладать знаниями, чтобы подвергнуться аресту…»
А вот цитата на тему, что каждый из нас сам виноват, что каждый по собственной воле в грязи и навозе — только виконт не ругается, а выражается изящно:
