Фонтан - Хэй Дэвид Скотт (читать хорошую книгу полностью .TXT, .FB2) 📗
Тут до Дакворта доходит, что музыкальный автомат молчит. «АртБар» — такое заведение, где посетители любят музыку, но не чувствуют себя обязанными постоянно подкармливать «вурлитцер». Достаточно его успокаивающего скромного светящегося присутствия. Возможно, причина в том, что новый владелец переключился на классический рок. Во всяком случае, так сообщает Дакворту бармен. Нет, бармен не станет увеличивать громкость телевизора. А не пошел бы он. Этот бармен ставит собственные желания выше желаний клиента. Но у критика такое чувство, что его сегодня доставят в центр и заведут дело, а ему не хочется, чтобы его уводили под болтовню этой компашки. И Дакворт, пошатываясь, идет к музыкальному автомату. Он не признает ничего, кроме «Битлз», но представляет себя поклонником Элвиса (в отличие от владельца, из чего вытекает, что Короля поставить нельзя), однако узнает песню, которая, кажется, является рекордсменом в смысле продолжительности, а поскольку он весьма расчетлив, учитывая,' что его пособие по безработице оспаривается в суде, то вставляет пятидолларовую купюру и через несколько мгновений «АртБар» оглашается звуками прогрессивно-психоделической «2112» группы «Раш» [32].
На третьем повторе Кувалда вытаскивает, точнее, выдирает вилку из розетки. Она злобно смотрит на Дакворта, переключившего внимание на их столик. И медленно качает головой:
— Ты достал с этим дерьмом.
Дакворт делает глубокий вдох и мелодраматический выдох. Предназначенный для привлечения внимания тех, кто внимания не обращает. Не то чтобы жалкая кучка присутствующих жаждет крови. Камуфляж Кувалды в ее нынешнем воплощении невидим для немногочисленных клиентов, которым не хочется танцевать свинг на другой стороне улицы, в «Струне».
— Моя муза, — произносит Дакворт, — моя муза меня покинула. А Искусство (с большой буквы «И») умерло. — Он ослабляет бабочку. Поворачивается на своем табурете. Теперь он сидит спиной к барной стойке и лицом к Би и Кувалде. — Вы, оставшиеся мастера, — (четверо, может, пятеро, исключая наших героев), — вы, художники, с вашим поэтическим мировосприятием, попусту тратите время. Все кончено. Этот период в истории завершился. — Дакворт берет стакан выдувного стекла «под Чиху-ли» и жестом иллюзиониста-любителя, учившегося по плохо переведенному учебнику фокусов, наливает воду в раскрытую ладонь. Вода выплескивается на его руку и пол. — Просто добавь воды, — шепчет он, но этот сценический шепот услышали бы и в заднем ряду театра «Меркурий». — Все тщетно. Как слезы под дождем.
Кувалда и Би переглядываются.
Официантка, несущая им еду, переступает через лужицу. Пока они разбирают свои тарелки и приборы, Дакворт размышляет.
Кувалда откусывает кусочек. Хмурится.
— Хе. — Но тут до Би наконец-таки доходит: — Твои зубы.
— Я вставила новые. Никакого серебра. У нового стоматолога.
— Выглядит мило.
Кувалда улыбается и меняет тему.
— Почему без соуса? — спрашивает она.
Би останавливает официантку. Пишет что-то на салфетке и протягивает ей. Она смотрит на него и кивает. Без проблем.
— Что ты ей дал? — интересуется Кувалда.
— Схему, — говорит Би.
Как только официантка уходит, слово снова берет Дакворт, бисирующий против желания публики.
— Грядет новая волна, — вещает он. — Буря шедевров, возрождение искусства, столь ошеломительно прекрасного, что даже я не могу, а вы уж и подавно не сможете его описать. А весь ваш тяжелый труд, ваши жертвы, ваша учеба, ваше ремесло… — (драматическая пауза), — окажутся напрасными. — Он делает глоток. Снимает бабочку, выходит на середину бара и осматривается. — Никто из вас мне никогда особенно не нравился. Но, по крайней мере, я уважал вас. Пытался пропагандировать лучших из вас. А теперь… — Критик швыряет свою фирменную клетчатую бабочку на землю. — Мы никому не нужны.
Его монолог не удостаивается аплодисментов. Лишь нескольких пренебрежительных вздохов.
Дакворт, спотыкаясь, подходит к Кувалде и Би. Оглядывает Кувалду с ног до головы, отводит взгляд и поворачивается к Би — этот явно художник.
— Как ваше име?
— Угадайте. Хе.
Дакворт:
— Роберт Беллио. Я вас знаю.
Кувалда фыркает.
— Тогда вы должны знать и Кувалду, — говорит Би. Дакворт поворачивается к ней.
— А, «Гребаное искусство». Точно. И выставка туалетных полароидов. Такая омерзительная. Марсель Дюшан ею гордился бы, — говорит он. Пауза, на сей раз не драматическая. — Вы хорошо чините туалеты.
Дакворт вздыхает, и это словно лишает его запала. Он опирается рукой на их стол. Плечи его никнут, и представление наконец заканчивается. Сейчас он вместе с родными и близкими, которых вынудили прийти, выдав билеты на стоячие места. Хотя критик уже не на сцене, он явно до сих пор анализирует свое выступление. Вспоминает пропущенные реплики, забытые мизансцены. Запоздалый выход. Наконец он поднимает взгляд на Би и Кувалду. Смотрит на их стаканы с водой. Наклоняется вперед с тем заговорщическим видом, который сигнализирует любому, кто когда-либо слышал хорошую байку о баре, что этого нельзя пропустить. Друзья слегка подаются к Дакворту, сохраняя равновесие на случай, если потребуется быстренько сбежать.
— Я Хуан Понсе де Леон {39}, и я открыл фонтан.
Би и Кувалда переглядываются.
— А, фонтан?
— Тот, кто выпьет из этого фонтана, сможет создать художественный шедевр. Но только один. Независимо от навыков, подготовки, сердца и, осмелюсь сказать, души. Мгновенное бессмертие, — говорит Дакворт. Он произносит это особым тоном. Тоном герольда. И умолкает. История закончена.
— Чушь собачья, — говорит Кувалда.
— Неужели? — возражает Дакворт и стучит по газетной заметке, лежащей у них на столе. Заметке, посвященной Тимми. И Табби, новоявленной великой художнице. Художнице, за месяц добившейся большего успеха (определяемого вниманием СМИ, материальными выгодами и наличием поклонников), чем Би и Кувалда, вместе взятые, за многие, многие годы. Затем он швыряет на стол охапку газетных вырезок и распечаток других статей. Других критиков. Элиты. — Неужели?
Би хочет что-то сказать, но тут входит какой-то здоровяк в гавайской рубашке и с монтировкой в руке.
— Дакман! — говорит Большой Тим. — Можно тебя на минуту? У меня… э-э… колесо спустило.
Би видит, как Дакворт косится на монтировку, поправляет пиджак и нервно застегивает верхнюю пуговицу рубашки. После чего следует за Большим Тимом на улицу.
— Я говорила им, что не стоит продавать тут настоящий абсент, — замечает Кувалда.
Официантка приносит множество маленьких неглубоких пластиковых стаканчиков со всякой всячиной.
Кувалда распознает несколько вещей: коричневый сахар, виски, кофе.
Би быстро смешивает ингредиенты, время от времени пробуя, что получается.
— А теперь поставьте это, пожалуйста, на две минуты в микроволновку, — говорит он официантке. Прежде чем она успевает забрать коричневую смесь, Би забирает у нее «схему», написанную на салфетке.
— Это что, рецепт? — спрашивает Кувалда, потягивая воду.
На улице Большой Тим бросается на Дакворта, который готовится к смерти. Наконец-то отец отомстит за гибель единственного сына. Впрочем, комическая монтировка — это уже перебор, отмечает про себя Дакворт. Большой Тим руками обхватывает критика вокруг пояса, стискивает и отрывает от земли.
— Й-аха-а!
И Дакворт снова оказывается на земле, на своих ногах. Большой Тим пожимает плечами.
— Пришли результаты вскрытия, Дакман, — сообщает Большой Тим. — Тимми умер от разрыва сердца. А не от того, что ты его переехал. Дважды.
— Ч… что?
— Док сказал, это был вопрос времени.
— Что?
— Ты сорвался с крючка, Дакман.
— О… Как насчет похорон? Я бы хотел попрощаться.
— А, я его уже кремировал. Просто на похоронах всегда так неловко.
