Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (первая книга .TXT, .FB2) 📗

Она вскочила, кинулась к двери, но Петр ее опередил. Все Нинины попытки оттолкнуть его были заранее обречены на провал. Она оттаскивала Петра от двери молча, с отчаянным немым упрямством. Нелепая сцена. Нина понимала это, и Петр понимал.

— Пусти! — хрипела Нина. — Я опоздаю! Меня выгонят!

— Вот и замечательно, — бормотал Петр, уворачиваясь от ее рук. — Очень хорошо. Такую работу потерять не жалко.

— Не жалко? — выкрикнула Нина. — Ты знаешь, как там платят? Ты знаешь, что у меня долгу две тысячи баксов?

Все, шут с ней, с конспирацией, с этим партизанским молчанием, пускай знает, слишком далеко дело зашло.

— Две! И неделя на то, чтобы их найти! Заработать! Отдать!

У Петра вытянулось лицо. Он отошел от двери и теперь смотрел на Нину сочувственно, почти покаянно.

— Не отдам — нам всем будет… В общем, нам не поздоровится, — договорила Нина на выдохе, чуть слышно.

Она открыла дверь. Они стояли рядом, глядя друг на друга. Оба были измучены, растрепаны, вымотаны этой дурацкой потасовкой. Нина поправила взлохмаченные волосы. Петр застегнул «молнию» на куртке.

— А куда твой тролль смотрит? — наконец спросил он. — Ты тут ломаешься, вкалываешь, а он…

— Дима ничего не знает. Да и знал бы, все равно толку от него не будет никакого. Один вред. Напьется с горя, наломает дров… Денег ему не у кого занять, он и так всем должен. Он мне только мешать будет. Вот как ты сегодня.

Они снова говорили друг другу «ты». «Ты» или «вы» — чушь собачья, пустая формальность, условность. В сущности, они давно уже были родные люди. Давно? Ну, дней десять, не меньше.

— Что ты молчишь? — Нина глядела на Петра с вызовом. — Что, может, у тебя есть две тысячи долларов? Лишних? В тумбочке завалялись? Может быть, ты мне их одолжишь, Петя?

— Тумбочка у меня найдется, — угрюмо ответил Петр. — Доллары — вряд ли.

— Тогда я поехала.

— Тогда я с тобой.

* * *

Нина огляделась. Маленькая пристанционная площадь. Кособокий уродец продмаг, типовая стекляшка шашлычной, кривоватая цепочка кооперативных лабазов. Везде — заперто. Ночь.

— Сколько сейчас?

Петр взглянул на часы:

— Половина одиннадцатого.

— Черт! — вырвалось у Нины. — Приехали… Он, наверное, спит давно. Надрался — и на боковую. А мне велено запечатлеть его бурную дневную жизнь. Что будем делать, Петя? Уж полночь близится…

— …А Германна все нет. Ладно, успокойся. Мы не могли раньше. Пока тебя твой оберштурмбанфюрер инструктировал…

— Это Игорь, что ли, обер? — Нина забралась в машину, подтянула к себе сумку за ремень.

— Типичный. Все у него — ферштейн, ахтунг, геноссе… Гестаповец. Садюга. — Петр сел за руль.

— Брось, пожалуйста. Он хороший. Это он на себя напускает.

— Пока я мальчишек из школы забирал… В общем, раньше бы мы не успели. — Петр с интересом следил за тем, как она производит какие-то манипуляции со своей камерой, что-то там скручивает, навинчивает, сосредоточенно, умело и быстро. — Это что ты такое делаешь?

— Объектив… инфракрасный… — пробормотала Нина. — Для ночной съемки… Не со вспышкой же…

— Для ночной? — настороженно переспросил Петр. — Зачем? Ты же сама сказала — он спит давно.

— Ну а вдруг? Раз уж приехали…

— Переночуем в машине. Дождемся утра, тогда начнешь свою охоту. Под моим надежным прикрытием.

— Значит, так. — Нина зачехлила камеру. — Я сейчас пойду к его дому, а ты жди меня здесь.

Это был приказ.

— Ты не командуй, — нахмурился Петр. — Команды — это по моей части. Кто здесь Солдатов, в конце-то концов?

— Ты. Ты — солдат, я — капрал. В данном конкретном случае.

— Ты — женщина, я — мужчина. В любом случае. Здесь я тебя ждать не буду. Одна ты туда не пойдешь. Пойдем вместе.

Нина молчала, закусив губу. И Петр молчал, глядя на нее исподлобья. Одну он ее не отпустит, это ясно. Камень на камень. Уговорить, упросить не получится, приказать — невозможно. Он не уступит. Он неуступчивый. Он оловянный. Ну, так мы его за это и любим, правда, Нина?

— Ладно, — вздохнула она. — Вместе. Только знаешь что… Ужасно пить хочется, в горле пересохло. Купи какого-нибудь «Швепсика», пожалуйста. Вон, крайняя палатка правая, кажется, открыта.

Петр недоверчиво покосился на Нину, но вылез из машины и направился к палаткам.

Нина тут же выдернула листок из ежедневника, нашла в сумке ручку. Это называется — детская хитрость. Самый простой ход срабатывает безотказно. Минуты три Петр будет идти до палатки… Нет, пять, она далеко… Еще минуты три ему на «Швепс» и сдачу… Детская хитрость. Нина успеет. Она смотается на разведку и вернется. Петр ей там сейчас совершенно не нужен, он только мешать будет. Нина — сама, бегом, быстро, шустро…

«Петя, я на разведку, — написала она на листке бумаги. — Жди меня в машине».

Листок — на руль, ремень сумки — через плечо.

Петр стоит у ларька, спиной к машине, к Нине. Он почти неразличим в темноте. Ладно, он ее поймет. Он не обидится.

Нина выбралась из машины и опрометью ринулась через площадь. Несколько улочек отходили от привокзальной площади узкими лучами, но Нина знала, какая из них ей нужна, она изучила план досконально, а Петр не знал.

Минуты через три-четыре она уже бежала по темной поселковой улице. Фонари не горели, снег скрипел под ногами Ни души, тишина. Только где-то заливисто лают собаки, но совсем нестрашно, совсем. Смешно, что она вспомнила это детское, дворовое, веселое мальчишеское слово «разведка».

Так, теперь нужно свернуть на Сквозную… Вот она, Сквозная. Дом восемь, дом шесть… Ей не страшно, потому что она знает: она под защитой. Ее оловянный защитник ждет ее на привокзальной площади. Правда, сейчас он зол, он разгневан, он прочитал Нинину записку… Дом номер четыре, дом номер два, сейчас нужно будет свернуть направо, так в плане. Потом повернуть на Дачную, и Нина — у цели… Ни души, все словно вымерло. А что ты хочешь? Двадцать три ноль-ноль. Петя, конечно, может завести свой чахлый мотор и объезжать улицу за улицей. Нет, он этого не сделает, иначе они непременно разминутся в лабиринте этих узких ночных безлюдных улочек.

Дачная. Какое славное название, уютное, домашнее, летнее. Нина свернула на Дачную.

Стоп. Еще минуту назад она неслась к развилке, то и дело проваливаясь в глубокий снег, а теперь застыла как вкопанная.

Впереди, шагах в сорока от Нины, посреди этой недлинной, стиснутой с обеих сторон глухим высоким забором Дачной улицы, стоял человек. Он стоял неподвижно, руки висели вдоль тела плетьми, голова запрокинута к ночному небу.

Нина тоже зачем-то подняла голову. Ну, снег. Падает снег, легкие редкие хлопья. Она перевела взгляд на незнакомца. Он стоял к ней спиной. Голова непокрыта, он в джинсах и свитере, рукава закатаны до локтей. А на улице минус одиннадцать. Неужели это Проскурин? Нет, это было бы слишком в масть.

А что ты стоишь-то, дура, посреди дороги? Он сейчас обернется назад, увидит тебя, и пиши пропало. Нина метнулась к забору, прижалась к нему, спряталась за выступом чьих-то ворот.

Нет, незнакомец так и не оглянулся. Он медленно двинулся вперед, удаляясь от Нины, побрел, пошатываясь, по протоптанной в снегу тропинке. Теперь было ясно, что он пьян.

Нина шла за ним, прижимаясь к глухой темно-зеленой стене забора, сохраняя максимальную дистанцию, не спуская с незнакомца глаз. Она его узнала. Походка, фирменная походка. Да, он — во хмелю, его шатает из стороны в сторону, но этот легкий, кошачий, слегка разболтанный шаг ни с чьим другим не перепутать. Проскурин. Повезло тебе, Нина.

Он подошел к открытой калитке и остановился. И Нина остановилась. Она стояла возле забора, шагах в тридцати от Проскурина. Абсолютный риск. Он оглянется — и привет. Ну что же… Как карта ляжет.

Проскурин не оглянулся. Вошел в ворота, не закрыв калитки. Теперь нужно выждать. Фантастическое везение — он пьян, похоже, совсем невменяем, ему не до калитки, не до щеколды… Еще бы дверь в дом оставил открытой. А что ты тогда сделаешь — зайдешь?