Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
24. И ЖИЗНИ СМЫСЛ СЕБЕ СЛОЖИЛ
Уже несколько лет и директор, и начальник отдела кадров, и парторг приводили на собраниях удручающие — по мнению райкома партии, которое они без малейшего сопротивления признали своим, — сведения о среднем возрасте редакторов. Эти цифры должны были тонко намекнуть дамам пенсионного возраста, что пора воспользоваться правом уйти на заслуженный отдых. Составлялись списки, из которых следовало, что в течение ближайших пяти лет — советским людям привычно мыслить пятилетками — все переростки покинут издательство. Но только доходило до дела, начинались мольбы об отсрочке. Причины приводились всегда веские: необходимо дотянуть дочь до окончания института, помочь внуку поступить в вуз, доработать до льготного стажа, дающего прибавку к пенсии в десять процентов… В одних случаях резоны убеждали, в других, когда речь шла об одиноких старушках, всю жизнь отдавших издательству и не мыслящих без него своего существования, бестрепетной рукой выполняли приговор. Одна горемыка, не сумев приспособиться к насильно всученной свободе, отравилась газом. А ведь уходила она из издательства, как говорится, по-доброму, без скандала. Принесла, правда, отчаянную челобитную в профком, но пока спускалась с пятого этажа на второй, где на собрании должны были рассматривать ее дело, профлидерша уговорила ее не позориться, забрать бумагу: дескать, все предрешено.
Выходит, борьба шла не на жизнь, а на смерть. Все средства хороши. Одна завша, ровесница главного редактора, на недвусмысленный намек ответила: «Уйду только после тебя». Но уже и главный был на пенсии, а она все еще работала. Говорили, что у нее рука в ЦК. Скорее всего, она сама и была автором этого слуха, но кто проверит… Директор в таких случаях был доверчив.
Штаб нестареющих душой ветеранов разместился в кабинете Вадима, который возглавил борьбу — и как начинающий пенсионер, и благодаря связям в вышестоящих инстанциях. Он безоговорочно поддакивал старушкам, как, впрочем, и сочувствовал молодым, жаловавшимся, что из-за старой гвардии им нет никакого роста. Умело направляя на директора разъяренных дам, он заварил такую кашу, что расхлебывать ее было назначено собрание представителей коллектива с приглашением министра и его замов.
Дата держалась в секрете. Была объявлена готовность номер один — на этой неделе Вадим просил всех своих сторонников не брать библиотечный день. Во вторник, когда директор был занят государственными делами — в ранге приглашенного укреплял свои связи с делегатами юбилейного Пленума правления Союза писателей, — состоялась генеральная репетиция будущего действа.
Женю позвал сам Вадим. Она уже не удивилась, увидев перебежчиков — парторга, например, на словах бывшего за мир и дружбу, на деле еще вчера считавшего позицию директора более крепкой и поддерживавшего его, а сегодня распоряжавшегося в кабинете Вадима. А ведь его назначили вести собрание…
Сейчас, в присутствии человек десяти, обсуждались глобальные проблемы: как добиться, чтобы дружественные редакции сражались в полном составе, а нейтральные — только своими представителями. Враждебных Вадиму просто не было. Договорились, что заранее списки выступающих составлять не будут, а после каждого выступления за директора парторг будет выпускать на трибуну двух-трех его противников. Вадим очень умело делал вид, что борется за попранную справедливость, что печется исключительно о благе обиженных тружеников, но Женя-то знала, что для него это собрание — последний рывок раненого зверя.
Примерно неделю назад она корпела над стихотворной рукописью у техредов, рядом с кабинетом плановички. В тридцатые годы экспроприированный особнячок стал тесен для главного издательства страны, поэтому нарастили два верхних этажа, а уже при Жене закончили боковую пристройку. Ее сооружение курировал сам Вадим и, как говорили злые языки, сильно нагрел на этом руки, но не пойман — не вор. Уволили начальника АХО, что не улучшило качество стройки, — и вот через слишком тонкую стенку Женя нечаянно услышала, как плановичка докладывала директору об обнаруженных ею ошибках в отчетах Вадима. А как раз шла кампания по борьбе с приписками, и, умело использовав ситуацию, можно было тотчас отправить Вадима на пенсию, выдав это за благо, за спасение от скамьи подсудимых. Но рохля Сергеев не стал добивать противника, не понимая, как это опасно для него самого.
А страсти у Вадима распалялись. Экстремисты требовали поставить вопрос об увольнении директора, правда, все же было непонятно, какие преступления или хотя бы проступки будут поставлены ему в вину, ведь если министерское начальство поймет, что происходит бунт пенсионеров, сражение будет проиграно вчистую.
Чуть слышно заурчал электронный телефон, Вадим взял трубку, сосредоточенно слушал, что-то прикидывая в уме. И как результат старательных раздумий на лице его возникло два выражения: губы сложились в скорбно-торжественную мину, а в глазах мелькнула радость игрока, получившего козырную карту.
— Да-да, непременно передам, — скороговоркой пробормотал он и положил трубку. — Товарищи, мне звонили из милиции. — Он помолчал, сделав горестное лицо: — Сегодня утром Мария Ивановна Майкова выбросилась из окна своей квартиры.
— Как? Не может быть! — вскрикнула Женя. — Она выживет?
— Нет, но пусть это останется пока между нами… — Вадим посмотрел в глаза каждому, и все с готовностью закивали — такие обещания легко даются и так же легко нарушаются. — Анну Кузьминичну вызовите ко мне.
«И я виновата», — подумала Женя.
Память стала подсовывать разные картины… Крик, встретивший Женю в первый день службы… Отделение для нервнобольных, куда ее, только что назначенную страхделегатом, отправили с передачей, купленной на профкомовские два пятьдесят. По случаю эпидемии гриппа свидания запретили, а то как было бы узнать Машу, ведь Женя видела ее мельком…
Этой весной двух человек из редакции надо было послать на овощебазу. Женя как раз и рукопись сдавала, и срочную корректуру читала, и встреча с автором была назначена. Когда ей сказали, что больше некому, она чуть не заплакала от обиды — они будут чаи распивать, а ей опять ночью не спать. Но раз Кузьминична не защитила, то просить, унижаться перед ними она не будет.
Вторая смена в три часа, поэтому Женя успела утром поработать с Бариновым, а потом поехала искать базу — каждый раз отправляли работать на новую. И вот, выйдя из электрички на Северянине, она наткнулась на Машу Майкову, похожую на пугало — в синих заплатанных брюках, в старой куртке, больше напоминавшей телогрейку, и в клетчатом платке — мама точно в таком же ходила в сарай за дровами, когда они еще жили в своем доме с печкой.
И вдруг после первых, ничего не предвещавших фраз, эта скрытная, необщительная женщина нервно открыла нараспашку свою душу. Там была и диссертация, которая пишется с неимоверным трудом, и Баринов, ради которого она столько раз рисковала, а он женился на дочери генерала, и нестерпимое одиночество, и ненависть редакционных кумушек… Когда она сказала «моя статья», Женя сделала вид, что знает, какую статью написала Маша, и только потом догадалась: «моя статья», «моя книга» — это та, которую Маша редактирует.
В темном холоднющем закутке они перебирали гнилой лук, и Жене стало казаться, что это у нее такая тяжкая, беспросветная жизнь.
Чем она могла помочь? Тем более что на следующий день в издательстве Маша опять ответила сухим кивком на дружеское «здравствуй», и Женя как будто лбом о стенку стукнулась.
Летом на имя директора пришла кляуза от старого большевика, процитировавшего строки йз бариновского предисловия, где неодобрительно говорилось о том, кто разогнал Учредительное собрание. «Знают ли в издательстве, о ком речь?!» — гневно вопрошал читатель. Директор испугался и решил наказать виновных вместо того, чтобы письменно извиниться за допущенную ошибку — книга вышла полгода назад, и вряд ли бы нашелся второй человек, читающий предисловия, одновременно знающий, что Учредительное собрание разогнали не при царе, и считающий бариновскую оценку несправедливой.
