Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗

— По минометам! — командует Юрай. И тут он увидел: немецкий полковник, что лежит невдалеке от Николая Терновского, высвободил руки и с перекошенным лицом дергает затвор пистолета, по-видимому, устраняет задержку. Сейчас он выстрелит в Николая.

Автомат Жака строчит без передышки. Лишь после того, как плененные немецкие офицеры распластались на земле, разжался палец Жака на курке.

— Одхадзать! Одхадзать! — командует Жак и сам отползает в сторону. Из кювета кто-то еще стреляет. А там, где вражеская цепь, вздымаются взрывы. Теперь фашистские минометчики бьют туда, где партизанами уже уничтожены «оппели», десять грузовых автомобилей, шесть немецких офицеров и двадцать автоматчиков, бьют… по своим.

Свою группу Жак догнал в километре от шоссе.

— Кто у нас там? Кого нет? — взволнованно спрашивает он.

— Нет Лилко.

— Убит… в машине…

— И Горного Николая… тоже… убило, — сиплым, будто чужим голосом говорит Жак.

— А Иозеф Грман где? Кто видел Грмана?

Вот она, еще одна тяжесть партизанской ноши: не из каждого боя удается вынести раненного друга. Партизаны стоят с поникшими головами. Их мысли там, на поле боя, ищут оставшихся друзей…

Что же в действительности приключилось с Павлом Лилко, Иозефом Грманом и Николаем Горным?

Немецкие санитары, подбирая трупы своих солдат и офицеров, наткнулись на высокого словака. Его бросили в кузов, к трупам, но он застонал.

— Живой? Кто ты? Партизан?

— Йа не е партизан. На захраняль машинен! — прошептал Лилко, и вновь потерял сознание…

— Тебе, парень, будет плохо. Надпись-то вон какая над твоей кроватью: «Словак. Ранен в партизанском бою», — эти страшные слова услышал Лилко от медицинской сестры, прийдя в сознание на койке румынского госпиталя в Симферополе. Решил, не раздумывая: «Русская. Спасет. Надо признаться… иначе гибель».

— Сестричко! Я партизан. Словаци партизан. Помоги…

Предательская надпись над койкой исчезла. А вечером вместе с группой румынских офицеров, раненных 4 ноября в бою под Симферополем, Павла Лилко, приняв за своего, увезли самолетом в Бухарест.

Не одолела смерть и Иозефа Грмана.

Он остался прикрывать отход друзей. Подорвал гранатами «оппели». Отходить Грман не собирался. Наготове была последняя граната — для себя и для тех, кто попытался бы его взять. Но когда заметил, что зуйский и симферопольский отряды немцев стали истреблять друг друга, сообразил, что воспользовавшись этим, можно спастись. Пополз низинкой к лесу. Потом поднялся, побежал.

В кукурузном поле столкнулся с румынами и едва оторвался от них. Раненный в ногу Грман долго полз, пробираясь среди шуршащих сухих стеблей кукурузы. Вдруг наткнулся на кого-то, залитого кровью. Труп? Нет, живой, хрипло дышит. Кто он? Свой? Враг? Приподнялся, вгляделся и ахнул: Николай Горной. Глаза открытые, живые. А изо рта ручьем — кровь!

— Коля? Что с тобой?

— Беги, Иозеф. Оставь меня, пропадешь, — прохрипел раненый.

В памяти Грмана встало все связанное с русским другом. Воинка. Побег из Больших Копаней.

— Ни, Николаша, не кину я тебя. Найду вот паличку, у меня нога…

В этот момент грохнул выстрел. Из руки Николая выпал пистолет.

— Николай! Коля!

Иозеф подполз к другу. Припал к пробитой голове, стал целовать в лоб, в глаза… Потом бережно положил ее на землю. Накрыл лицо фуражкой.

Шел, опираясь на рогулину, опять полз. В конце второго дня, уже в лесу, наткнулся на разведотряд карателей. Забился в каменную расщелину и до поздней ночи сидел, держа дуло автомата под горлом, а палец — на спусковом крючке. Третий день свел Грмана с древним стариком. Свой, чужой — раздумывать не стал; все равно ориентировка потеряна, силы на исходе, голод валит с ног, рана вспухла. Бросил палку, скрывая хромоту, подошел к деду и от него узнал: рядом село Фриденталь. Четверть часа спустя был уже в селе, а вечером вместе с хозяйкой дома, где остановился, в крытой повозке приехал в отряд.

Первым встретил Грмана Федор Федоренко:

— Иозеф! Отряд по тебе уже салют давал!

Николай Сорока тоже обнял его как брата. Принес тетрадку.

— Иозеф! Говорят, кого молва заживо хоронит, тот долго живет. Вычеркни своей рукой себя из этого списка. И живи сто лет…

Через два дня еще прихрамывающий Иозеф опять в деле, и его имя попадает в очередное радиодонесение:

«Сегодня на феодосийской автомагистрали под Зуей группой Николая Федорова, в состав которой входил и словак Иозеф Грман, совершено нападение на немецкую автоколонну. Один грузовик разбит, повреждено пять машин. Убито семь гитлеровцев. В бою геройски погиб Николай Федоров».

Отважные действуют

Канун праздника Великого Октября партизанский лес ознаменовал приказом.

«Боевой приказ № 33 по отрядам 1-й партизанской бригады Крыма от 6 ноября 1943 года.

§ 1.

Немецко-фашистские бандиты, чувствуя, что дни их бандитского хозяйничания в Крыму уже сочтены, спешат расправиться с мирным населением. Они расстреливают сотни и тысячи мирных граждан, минируют и взрывают города и предприятия, сжигают села и склады с крестьянским зерном, чинят дикий грабеж населения. А непокоренные советские патриоты все сильнее вступают на путь смертельной борьбы с оккупантами.

§ 2.

Приказываю:

3-му, 6-му, 17-му, 18-му, 19-му и 22-му партизанским отрядам занять указанные ниже населенные пункты, взять население под защиту, восстановить в этих населенных пунктах Советскую власть, вывесить красные советские флаги и провести среди населения митинги и политбеседы, посвященные 26-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции и началу освобождения Крыма.

(Ниже в приказе перечислялись шестнадцать населенных пунктов и устанавливался порядок: силами какого отряда каждый из них будет освобождаться. — Н. Л).

Об исполнении настоящего приказа донести… 7 ноября к 16.00.

Командир 1-й партизанской бригады

батальонный комиссар

Н. Луговой

Комиссар… старший политрук

М. Егоров».

…По холмистому предгорью движутся десять грузовиков немецких марок. Таких много сейчас на дорогах Крыма. Но эта автоколонна необычная. Ее не прикрывают немецкие танки. Она не простреливает прилегающие к дороге кустарники. Из кузовов не высовываются головы в немецких касках. Наоборот. Над каждой машиной полощутся красные флаги. А по бортам — алые полотнища с крупными белыми буквами:

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ 26-я ГОДОВЩИНА ОКТЯБРЯ!»

«ЗА СОВЕТСКУЮ РОДИНУ!»

«КРАСНОЙ АРМИИ-ОСВОБОДИТЕЛЬНИЦЕ СЛАВА!»

То выскакивая на холмы, то скрываясь в низинах, пылающая кумачом колонна движется к селам, отрывается все дальше от леса. Вот она влетела в притихшую Барабановку.

И люди, хоронившиеся при виде немецких машин, высыпали на улицы.

— Наши! Наши приехали! — радостная весть понеслась по селу.

Из погребов, сараев, огородных зарослей выползают стар и млад. Они сходятся на площадь.

— Господи! Дождались, наконец!

— Сынок, родной! Дай взглянуть на тебя!

Из машины в толпу спрыгивает парень с винтовкой.

— Здравствуй, мама! Ну, как ты? — прижимает он к груди щуплые материнские плечи.

— Ой, сынок! — дрожит хрупкий старушечий голос. — Два года — будто два века. Сами в погребах, а души один бог знает где. Машина в село — мы дрожим, в дверь постучат — не дышим. Натерпелись, сколько людей потеряли — не рассказать…

Бледные лица женщин, детей, стариков, ветхие одежонки. Да, горе тут в каждой семье, в каждом доме.

— Товарищи! — раздается вдруг гордое, с детства родное, но отнятое врагом слово. Взлетев над толпой, оно перекрывает многоголосый людской гомон, заставляет учащенно биться сердце. А тот, кто возвратил это слово людям, стоит в кузове грузовика, рядом со знаменем. На шапке — косая ленточка и алая пятиконечная звезда.